Буря в степи

Песчанная буря. Фото из Интернета

Освоение целинных, веками непаханых земель, как хорошо известно, началось в 1954 году. Работы интенсивно продолжались вплоть до 1960. Была распахана гигантская по площади территория - более 40 миллионов гектаров. Это больше территории Германии. Было затрачено колоссальное количество материальных, энергетических, трудовых и прочих ресурсов.

В соответствии с планами партии и правительства предполагалось, что по завершению этих грандиозных работ закрома родины будут ломиться от хлеба. Однако, к огромному сожалению, можно сказать, что случилось ровно наоборот. Закрома опустели настолько, что впервые за всю российскую историю в шестидесятых годах начались огромные закупки зерна за границей.

Конечно, существовали, вероятно, и другие причины, вынудившие руководство страны советов пойти на импорт зерна. Но уже в конце пятидесятых годов стало ясно, что очередная волюнтаристическая авантюра, на этот раз хлебно-целинная, с треском провалилась. По крайней мере, в Казахстане я видел массу фактов тому подтверждение.

Не зря наши предки столетиями не трогали этих земель. Занимались исключительно скотоводством. Дело в том, что плодородный слой Северо-Казахстанских почв очень тонок. Его хватило только на первый после распашки урожай. В этих краях почти круглый год дуют сильные ветры, особенно зимой.

Потревоженная земля стала интенсивно подвергаться ветровой эрозии. Уже через пару лет огромный процент земель поднятой целины остался практически без плодородного слоя. Удобрений в стране всегда не хватало, так что частенько собирали зерна намного меньше, чем его шло на посев. Но даже эти жалкие крохи порой сгнивали на поле. Хранить хлеб было негде.

Целинная кампания, как и все прочие партийные начинания, была проведена в лучших большевистских традициях - много пропагандистского грохота и мизер организации. Сразу же были назначены жёсткие сроки по выполнению указаний партии и правительства. Все бросились пахать и сеять.
 
Строительство элеваторов, дорог и прочей инфраструктуры оставили на потом. И это потом растянулось на долгие десятилетия. Даже в конце восьмидесятых годов я видел, как зерно хранилось под открытым небом. Зернохранилищ всё ещё хронически не хватало.

Некоторые целинные хозяйства попытались, было, вернуться к овцеводству и прочему скотоводству. Но естественный растительный покров к этому времени был почти полностью уничтожен. Приходилось засевать многолетними травами огромные поля, подкармливать их удобрениями и т.д.

Все эти работы требовали колоссальных затрат, и делали овцеводство практически нерентабельным. Колхозы и совхозы стали разваливаться, а народ разбегаться.

Вот тогда-то какая-то умная голова и придумала оригинальный выход из очередного тупика, куда уже в который раз угодил советский народ под «мудрым» руководством родной коммунистической партии. Было организовано новое массовое студенческое движение под прозаическим названием «строительные отряды».

Во многих вузах страны, как грибы после дождя, стали появляться  студенческие отряды. Они отправлялись в Казахстан, Урал, Сибирь и другие целинные края. Строили там жильё, школы, дороги. Профессионалов явно не хватало, в связи с чем качество работ оставляло желать лучшего. Но само государство вообще ничего не делало.

Справедливости ради, скажу, что студенты с энтузиазмом восприняли эту инициативу сверху, и весьма энергично поддержали её. Мотивацией столь широкого движения являлись не столько идеологические соображения, сколько откровенный прагматизм.

От части, конечно, романтика дальних дорог и жажда перемены мест. Ребята за так называемый третий трудовой семестр могли неплохо подзаработать. Ну, и если согласиться с постулатом, что отдых - это смена занятий, то работа на целине была ещё и отдыхом.

Летом 1957 года факультетский строительный отряд уже трудился в одном из колхозов Кокчетавской области Казахстана. Мы занимались строительством саманных домиков. Правда, я лично домики не строил.

До поступления в институт мне довелось два года поработать на авторемонтном заводе. Там и познал тяжёлый труд и солёный пот. Но не только. На заводе я получил права водителя-профессионала 3-го класса, и даже приобрёл некоторый опыт вождения грузовика.

Именно по причине наличия водительских удостоверений мне и моему однокашнику Мите Корягину была доверена тяжёлая, но очень  ответственная работа водовозов. На стареньком ГАЗ-51, который собственными руками возродили из небытия, мы возили столь дефицитную в тех краях воду. Примерно 50 км порожняком в одну сторону и столько же, разумеется, обратно. Уже с живительной влагой.
 
Труд был не просто тяжёлым. Я бы назвал его каторжным. Жара. Ну, как в сауне. Только песок не в песочных часах, а на зубах. Точнее сказать, жгучий суховей. Грузовичок дряхленький.

Частенько приходилось подолгу валяться в придорожной пыли, ремонтируя добитую колымагу. Собственно, и дороги-то никакой не было. Так, укатанная верблюжья тропа в выжженной безлюдной на многие километры степи.

Выезжали ранним утром. Затемно. Когда беспощадный багровый диск солнца ещё не появлялся на небе. В это время суток остывший за ночь ветерок приятно холодил тело, а шорох пробуждающейся степи ласкал душу. Баранку крутили поочерёдно. В одну сторону я, в другую – Митяй. Не в том, конечно, смысле, что я крутил только по часовой, а дружок против.

Понятное дело, утром вести наш видавший виды водовоз было намного приятней, а потому очерёдность соблюдалась строго. На дорогу в один конец уходило около часа, а вот на водозаборной станции порой приходилось торчать подолгу.

Так что очень часто возвращались домой под нещадно палящим солнцем. До определённого момента эта жуткая езда у меня всегда вызывала ассоциации, связанные с потусторонним миром. Именно так я представлял себе ад, где черти жарят грешников на своей большой сковородке без масла. Но на деле оказалось, что я здорово приуменьшал.

Однажды на «разливочной», так все называли наш водозабор, случилось ЧП. Вышли из строя сразу несколько кранов. В связи с чем, пришлось проторчать на станции далеко за полдень. Когда отправились в обратный путь, солнце жарило уже нещадно. К металлическим деталям даже внутри кабины притронуться было нельзя.

Разделись до трусов, и, периодически поливая друг дружку водичкой, отправились в путь. Вода, понятное дело, была тёплой, но зато в количестве – хоть залейся! В тот раз, как и всегда, мы бы, наверное, без особых приключений добрались до нашего посёлка. Но в том то и беда – случилось именно особенное приключение. Да ещё какое! Прошло уже более полувека, но его детали я помню до сих пор.
 
То приключение называлось пыльной или песчаной бурей. В последующие годы жизни я побывал в великих среднеазиатских пустынях Каракумы и Кызылкуме, в совершенно безводной Иудейской пустыне и не менее зловещей – Синайской. Однако ничего подобного видеть и испытать, к огромному счастью, мне уже не довелось.

Ну, а с этого места, как говорят в кино, – поподробнее. Песчаная буря, разумеется, - никакое ни приключение. Это невероятных размеров катаклизм природы. Много позже я узнал, что буря, в которую мы тогда угодили, была далеко-далеко не самой страшной и разрушительной из длинного ряда подобных стихийных природных бедствий. Но того, что тогда испытал, мне хватило на всю оставшуюся жизнь. И сегодня, спустя 52 года, я с содроганием вспоминаю те давние события.
 
Мы успели проехать в направлении нашего посёлка километров 15,  не больше. Буря началась совершенно внезапно. Вроде как, ниоткуда. Ярко-багровое солнце как-то вдруг стало тускнеть, заволакиваться мутной пеленой. На горизонте появилось маленькое темное облачко. Оно быстро увеличивалось, закрывая небесную голубизну. Потом первый яростный порыв обжигающего суховея, и буквально сразу же день померк.

Я поднял боковые стёкла кабины. Тучи жгучего песка нещадно секли по машине, закрывая полуденное солнце. Железная кабина с задраенными окнами моментально превратилась в сауну. Обычно в степи довольно тихо. А тут вдруг поднялся вой и свист ветра, как из иерихонской трубы.

Нечто подобное в средней полосе я однажды испытал во время снежной вьюги. Надо признать, тоже чувство не из приятных, но всё-таки не так жарко. А тут в одних трусах, пот градом и самое страшное – ни зги не видать. Кручу баранку, как с завязанными глазами, наугад.

Однако остановиться нельзя. Буквально, как пел Высоцкий: «…Назад пятьсот, пятьсот вперед, сигналим зря - пурга, и некому помочь…»  Правда, у нас расстояние было на порядок меньше и вместо снега – песок. Но финал мог оказаться тот же: «… так заровняет, что не надо хоронить…» Короче, едем. Куда,  дьявол его знает! И вдруг – о счастье! Сквозь песчаную муть видим белый холмик.

Дима вывалился из кабины. Рубашку на голову, ну чтоб глаза песком не посекло. Пошёл на разведку. Через пару минут возвращается. Орёт во всё горло, стараясь вой бурана перекричать: «Ура! Да здравствует жизнь! Спасены! Казахская юрта!»

Вот когда я впервые узнал, что такое настоящее человеческое гостеприимство. С трудом открыл дверь кабины, преодолевая звериный напор стихии. Выбрался наружу, и сразу же почувствовал, как сотни иголочек-песчинок впились в тело. Ощущение, вроде как, секут розгами.

Осмотрелся, шагах в двадцати от машины большая белая войлочная юрта. Рядом казах в халате. Машет рукой, мол, быстрей в укрытие. На ходу напялил рубаху, и сиганул в юрту.  Как потом узнал, у казахов издревле белая юрта (ак уй) всегда считалась символом достатка и благополучия. И надо же, первый раз в жизни я совершенно случайно, да ещё при таких трагических обстоятельствах, угодил именно в такую юрту.

Конечно, кое-какой информацией о древнем кочевом жилище я тогда уже владел. Но даже и отдалённо не подозревал, какое это чудо. Подлинное торжество человеческого гения. Правда, признаюсь, некое беспокойство испытал. Поначалу показалось, что прекрасная юрта не выдюжит, и может взлететь. По меньшей мере, по частям.

Но к счастью, всё обошлось. А вскоре, так же вдруг, буран утих.
Казах, узнав, что в нашей цистерне находится драгоценная жидкость, взмолился отлить ему хоть малую толику.

Ну, как мы могли отказать нашему спасителю? Все две тонны воды я выплеснул в бетонированную яму кочевника. Ну, а за такой царский подарок благодарный аксакал устроил нам с Димой ханский обед.

Вот именно в тот раз я не только основательно познакомился с казахской юртой, но, что вспомнить не менее приятней, впервые в жизни испробовал настоящий казахский бешбармак. На русский язык название блюда переводится весьма странно - «пять пальцев». Но логика здесь присутствует. Казахи едят бешбармак пятью пальцами. Ну, по меньшей мере, четырьмя. Мы, правда, по причине отсутствия опыта, поросили ложки.

Подаётся он на большом блюде. На его дне находятся квадратики теста, сваренного в специальном бульоне. На такое основание горкой укладываются ломтики отварной баранины. Вокруг неё – внушительные по размеру кости с мясом. Всё это «сооружение» обильно сдабривается различными специями, и посыпается зеленью петрушки и укропа. Отдельно в пиалах подаётся наваристый бульон с лапшой.

Такая трапеза, естественно, требовала обильного алкогольного сопровождения. Советская власть к тому времени снивелировала все религии по части потребления спиртного. Так что наш спаситель-благодетель казах-мусульманин, не оглядываясь на Коран, поглощал водку, нисколько ни в меньших количествах, чем это делали мы.

Некоторые национальные особенности, конечно, проявлялись, но исключительно в процедуре. Дело в том, что водку пили мы не из рюмок и стаканов, а из пиал. Уже много позднее, в бытность работы на МТЗ, мне часто доводилось бывать в этих краях. И почти в каждую командировку сиживал за гостеприимным узбекским, либо казахским столами. Разумеется с возлияниями.   

Однако, честно признаться, пить спиртное из пиалы я так и не научился. Впрочем, к счастью, я вообще к крепким напиткам всегда относился без особого почтения. А вот присказку, которую мне часто доводилось слышать во время среднеазиатских застолий, помню до сих пор: «На Востоке кушать не заставляют. Здесь заставляют только пить».