Ангел прилетал

   Мысленно возвращаясь в прошлое, возвращаю ушедших из моей жизни людей.

   На Курском вокзале каждый раз со щемящим чувством смотрю на декоративные часы, всегда показывающие одно и то же время, ни то половину первого, ни то две минуты седьмого. Место наших свиданий. Время, подобно этим часам, остановилось, и с тех пор я храню давнее тепло рук, обиду сердца, а в толпе – уличную тоску по человеку…

   В Кропоткинском переулке, почти напротив школы, в старом четырёх этажном доме жила худенькая синеглазая девятиклассница-десятиклассница-одиннадцатиклассница. Сколько времени я прошатался около этого дома! Как мне нравились три окна на первом этаже, выходившие в переулок! Три окна всегда плотно занавешенные тяжёлыми бардовыми шторами. Три окна слева от заколоченной двери чёрного хода до водосточной трубы.Там-то я и увидел первый раз странного человека – горбуна, одетого, не смотря на тёплую погоду, в потёртый тёмный плащ-балахон, топорщившийся на спине. Под слишком короткими брюками виднелись спустившиеся носки. Длинные залохмаченные волосы, борода и полубезумный-полувосторженный взгляд выдавали не совсем нормального человека, чудака. Не  замечая окружение, он шёл мимо спешивших людей, заборных газет, троллейбусов подкатывавших к остановке…

   …Тихой светлой осенью солнце слепило так, что приходилось щуриться. По бульвару гуляли мамы с колясками, на скамейках сидели бабушки, наблюдавшие за беготьнёй внучат, пенсионеры игравшие в шахматы и забивавшие "козла". К обычному городскому шуму, шуршанию шин примешивался шорох шуршащих под ногами кленовых листьев.

   Я зажёг сигарету и с удовольствием пустил дым в солнечный воздух. И тут сквозь дым увидел сидевшего на скамейке горбуна в том же поношенном тёмном плаще. Мне стало не по себе, отчего-то стыдно. Гармонию эпикурейца тревожил и нарушал нищий горбун. Привычную неторопливую прогулку, размышления, ощущения, воспоминания, вечерние чаепития с сигаретой и книгами испортило нечто.
   Поколебавшись, я остановился и сказал себе вслух:

   - Ну-ну! – с облегчением затянулся и повернул назад.

   С первого взгляда, по ясным улыбчивым глазам, было видно, что горбун внутренне изменился, преобразился. Он рассказал свою историю похожую на сказку или сон, но это была реальность. Я сам потом убедился в этом.

   С детства горбун был одинок, отделён от всех людей невидимой преградой, мешавшей общаться - неким печальным знанием и одновременно предощущением высшей красоты.Плащ, который он всегда носил, не скрывал даже небольшой горб.

   Он жил в крохотной комнате, мебели, можно сказать -  никакой, деревянная кровать с высокими спинками, стол из досок, стул да шершавые стены. Стол украшали несколько старых книг и  погнутый медный подсвечник.

   Перед окном росла старая груша, за грушей  соседняя крыша и верхушки нескольких деревьев. Окно, особенно ночью в звёздах – лучшее, что у него было. Летом за окном шелестели листья, под легкой тяжестью птиц гнулись ветки. Вечерами в окно залетали мотыльки лунного света и свежий воздух приближающейся ночи с запахом душистого табака.

   Горбун умел жить малым. Серые шершавые стены исчезали, когдав узорах трещинок и песчинок он видел едва уловимые картины - море с парусом на горизонте; пруды с опавшими листьями в черной воде; заводи рек с белыми кувшинками; лица людей; изгибы полевых дорог; пустыни, по которым, раскачиваясь, идут верблюды с яркими тюками на боках; узкие улицы городов...

   Он жил малым, но его манило небо. Простор души был для него неотделим от простора неба. Но звезды и люди были далеки.

   В хорошую погоду горбун читал книги, сидя на скамейке в сквере. Сюда же приходила с книгой Анжелика, но больше не читала, а смотрела на играющих детей и летающих вокруг бабочек и птиц.

   Люди становятся ближе друг к другу, если вместе видят одно и то же небо, одних и тех же ласточек, одних и те же облака в лужах после дождя. Горбуну и Анжелике не надо было произносить нечто банальное вроде "Сегодня неплохая погода, не правда ли ?" или "Я видел вас где-то раньше". Они сразу стали приветливо здороваться и обмениваться наблюдениями. Она была прекрасна простотой и естественностью - в былые времена качествами высшего света. Ни тени высокомерия и манерности - свойств изобличающих низкие натуры. Бело-розовое платье только усиливало сияющую безупречную чистоту лица.

   Украдкой разглядывая Анжелику, горбун примечал красоту светлых волнистых волос, едва заметную припухлость под нижней губой, приподнятый подбородок, голубоватые жилки под ключицами, искорки голубых глаз и радужный блеск качнувшихся сережек, когда она поворачивала голову... И то, что её брови были похожи на еловые веточки...

   Анжелика притягивала к себе так же, как небо. В ней было что-то небесное, с ней горбун научился улыбаться. Радостное тепло наполнило горбуна. Дорогим, родным становилось все, к чему прикасалась Анжелика, о чем говорила.
 
   Каким-то седьмым чувством горбун ощутил смысл жизни, забыл о горбе. Случалось они смеялись и сами не знали чему.

   Потом, вспоминая, он видел внутренним взором и легкую невесомую походку Анжелики со странным взмахиванием рук и волосы осыпанные то звёздочками одуванчиков, то брызгами дождя.
Прячась от внезапной грозы, они с мокрыми лицами прижимались к шершавому стволу старой липы, пытаясь укрыться от капель, уже падающих с веток. Слышались раскаты грома и стук закрываемых окон. Анжелика, смеясь, поправляла мокрые волосы и щурилась от солнца, краем глянувшее из-за тучи. В лужах вскакивали и тут же лопались дождевые пузыри...

   Горбун смотрел в голубые глаза Анжелики, как в небо. Иногда она долго не отводила взгляд, и они, молча, смотрели в глаза друг друга. Зачем что-то говорить, если можно смотреть в глаза?
   После того ему долго казалось, что он летает, как на крыльях.

Летая, горбун все же чувствовал - между ними есть невидимая черта, через которую ни ему, ни ей нельзя переступить. Анжелика словно хранила какую-то тайну. Вдруг обрывала смех и задумывалась. И тут же виновато улыбалась сквозь слезы.

   Ночь накрывала землю. Мерцали звезды, на земле была тишина, в сердце радость. Звезды мигали, отвечая горбуну на улыбку. Вдруг одна яркая звезда сорвалась вниз, оставляя за собой светящийся след. Горбун взглянул на другую звезду - и она тоже сорвалась с неба и упала где-то за горизонтом…

   Третья звезда полетела вниз... Где-то далеко шёл звездный дождь. Горизонт осветился, и оттуда, из далекого света, словно корабль с золотым светящимся парусом платья, быстро выплыла Анжелика.

   В открытое окно светила луна, было совершенно тихо. Честно говоря, мне теперь самому трудно различить что было сном, а что наяву.

   На белой скатерти с вышитыми красными розами стояли чашки, на которых девочки в сарафанах срывали с яблонь большие красные яблоки. В вазе - малиновое варенье. В саду капало с веток, к потолку взлетали марлевые занавески. Анжелика пила из блюдца. Дула прежде, чем прикоснуться губами. С дивана стеклянными, обиженными глазами смотрел плюшевый медвежонок.

   Утром горбун проходил мимо церкви и сквозь открытое зарешёченное окно услышал пение. Он вошел. Солнечные лучи косо падали на плиты пола и рассыпались на позолоту подсвечников и окладов. Всюду - горящие свечи, всюду - согнутые спины и стертые подошвы. Впереди, ближе к алтарю, он заметил Анжелику, стоявшую на коленях с поднятым лицом и сложенными лодочкой руками на груди. Каблучки торчали вверх. Она обернулась и на миг взглянула на горбуна глубокими, как колодцы, глазами.

   На улице её лицо удивило не то чтобы румянцем, но сиянием, точно оно светилось изнутри.
Шуршал песок, летела чайка, из воды выпрыгивали серебряные рыбы. Мальчик, похожий на Амура, прыгал на одной ножке и разбрасывал мокрый песок. В те дни всё виделось так ясно, что запомнилась даже болячка на коленке мальчика.

   Сильный ветер растрепал волосы Анжелики. Поправляя их, Анжелика уронила серёжку.
   - Ну вот, сломала серёжку, - как-то странно лукаво улыбнулась она, - что теперь делать? Хочешь подарю тебе?

   На ладони горбуна лежала мелкогранёная алмазная серёжка, похожая на застывшую слёзку и сверкавшая цветами радуги.

   ...Рано утром чуть забрезжил рассвет и где-то далеко зазвонил колокол горбун поспешил в церковь. Анжелики не было. Он ждал около перковных ворот, отсчитывая шаги на стертых плитах, но Анжелика не пришла. Никогда.

   Исчезла и стала ещё ближе. Сохранила тайну.

   Ещё надеясь встретить её, горбун ходил в перковь. Разглядывая фрески, он увидел почти под сводом Анжелику. Вернее, ангела очень похожего на Анжелику. Ангел парил в небе, как когда-то Анжелика, стоявшая над обрывом. Бело-розовые одежды развевал ветер. Чуть ниже левого уха было видно светлое пятнышко - другая сережка Анжелики. Горбун сунул руну в карман и нащупал алмазную слезку.

   Он шел по мостовой только что вымытой дождем и знал, что Анжелика не вернётся, а он будет теперь приходить в церковь к парящему ангелу. В лужах блестело солнце, и высоко в небе кружила стая белых голубей.

   Одиночество и счастье стали неразличимы и неразделимы.

   В глазах прохожих сквозь дождь ресниц светилось солнце.

   Стоя над обрывом, горбун ощущал в себе радость и силу. Ветер сорвал с плеча край плаща. Горбун повернул голову, чтоб удержать его и увидел край крыла. Вместо горба на спине были сложенные крылья.

   С тех пор он  прячет под плащом не горб, а крылья. И знает, что ангел, прилетавший к нему, ушел, чтобы и другим тоже дарить крылья и небеса.

                ***
   ... Началась хмурая осень, унылые дожди залили землю. Люди с поднятыми воротниками торопятся в теплые дома. Солнце передало свой свет жёлтым листьям. Я сидел на "нашей" скамейке, смотрел в светлый купол клёна и мне некуда было торопиться. Вокруг медленно падали листья и шуршали под ногами прохожих. Я сжимал в руке алмазную сережку, похожую на слезку.  Накануне та, которая назвалась Олей, уронила сережку и улыбнулась:

   - Ну вот, сломала сережку, хочешь подарю тебе?
   Она не предполагала, что я знал историю горбуна.

   Ангел пролетел через мою жизнь, прошуршав   белоснежными  крыльями.               
   И он может прилететь к любому человеку. Только теперь без алмазных сережек-слёзок, ведь одна сережка осталась у горбуна, а вторая - у меня. Вот она, на ладони.