Случай из семидесятых- 2

Я хорошо помню, как это происходило. Шли семидесятые годы прошлого века.Собрание на одном из заводов в крупном областном городе. Мужчина и женщина, всем известные, уважаемые люди, стояли перед плотной массой народа, как обвиняемые. Председательствующий говорил в их адрес грубые слова и взывал к их совести. Я думаю, им было, что ответить на обвинения, но они заранее решили молчать. Решили оба.
  Скажу о них два слова. Катю, так звали молодую женщину, я знал хорошо.Мы жили в одном общежитии. Взгляды на жизнь у нас были разные и интересы наши не совпадали. Но я уважал ее. Была она всегда аккуратно одета, подтянута, бодра, энергична. И хороша собой. Какую-то комсомольскую работу вела(помимо основной). В следствии этого, со многими встречалась, говорила, убеждала, решала. И обязательно улыбалась. Вы знаете, что у нас мало улыбаются. И сейчас мало улыбаются, а прежде и того меньше. Но она улыбалась. И была, вроде как, человек будущего. Никогда не уставала , не раскисала и обладала тем редким качеством, которое я бы назвал внутренней упругостью.
 У мужчины была семья. В этом все и дело. Он был заметно старше ее. Лет, я думаю, на пятнадцать.  Работал начальником смены в нашем цехе.Был роста высокого, широк в кости и сутуловат. На умной его голове можно было увидеть небольшую залысину. Говорил он мало, тихо, но веско.Очень хорошо умел слушать. Вставлял два-три слова и человек, сам того не замечая,все ему рассказывал.Наверное потому,что видел ровный интерес и доброжелательность.И эти двое полюбили друг друга. Так как работали они в одном цехе, то иногда сталкивались.Встречаясь, случайно ли, по делу ли,они разговаривали о постороннем.  И не улыбались.
Но, чувство- утаить трудно. И все все видели. Хотя, как ни странно, сплетен и слухов про них почти не было( слухи и сплетни тогда были самое привычное дело) Уж очень мужчина и женщина умудрились никому не помешать, не наступить на больную мозоль. 
Они любили друг друга и где то им нужно было встречаться. Темными вечерами ходили они по аллеям огромного парка(лучшей достопримечательности города). Сидели на скамейке. Вот здесь на скамейке и поймал их шальной милицейский патруль.
  Конечно, даже в те пуританские времена обнимающуюся парочку никто бы не тронул.
Думаю, страж порядка отпустил соленое грязное словцо.Просто так, забавы ради. И он, мужчина, не мог не ответить. И, понятное дело, патруль рассерчал. И забрали их в отделение и сообщили на работу. И расписали, как аморально они себя вели.
  Я тоже сидел на этом суде. И мне до сих пор стыдно. В конце собрания мужчина встал и сказал, что уходит с завода. Такое решение администрацию устроило. Председательствующий облегченно вздохнул. Проголосовали. Затем тихо,как после тайного плохого дела, разошлись.

  Сентябрь.

Приходится природе жить неторопливо,
Задумчивость свою лелея по утрам.
То улыбнуться, то запеть плаксиво,
То успокоиться и возвратиться к снам

Несбыточным. О трепетной поре.
О клейких листиках. О ласковой удаче.
Когда народ, прихлебывая чай на даче,
Её, красотку юную, своей заботой грел

И называл голубушкой, касаткой...
Теперь с народа взятки гладки.
Сад опустел. Заброшен. Позабыт.
И смех не слышен. Печка не горит.

И вещи брошены. Насосы, бочки, банки,
Пузатые бутыли, сковородки, склянки,
Одежды влажный ворох, смятый плед,
В сарае старенький велосипед

Теперь не полетит уж спозаранку
От пустыря до полустанка...
Хоть сладок воздух здешних мест
Народ разъехался.Нет ни души окрест.

На чердаке вещей, наверно, с тыщу.
В углу- корзинки. На столе билет
Автобусный давнишний.
А в окнах вечером уже не светит свет.





       Луч света.


По утрам я просыпался от солнечного света, который пробираясь через окошко бил мне в глаза и заставлял жмуриться. Минут пять я терпел, никак не желая подниматься и- не выдерживал- вставал. Надо было вставать. Умываться и идти в школу.
   Этот яркий луч света был одним из самых ранних воспоминаний детства. В течение дня он бесчисленное количество раз возникал передо мною и, когда я, умывшись и почистив зубы зубным порошком(зубную пасту тогда еще не изобрели) и одев темно-синюю школьную форму с октябрятской звездочкой, на которой был изображен красивый кудрявый мальчик, похожий на девочку(нам невозможно было представить мальчика кудрявым. Все мы стриглись одинаково- под чубчик)шел в школу, солнечный луч отсвечивал от эмали значка и заставлял маленького Ленина жмуриться от солнца со мной на пару.
Наш городок, затерявшийся в глуши Черноземья, находился на юге этого благодатного края. Солнца всегда было много. Летом оно шпарило во все четыре цилиндра и окрашивало наши щуплые тела в бронзово-коричневый цвет.
Хорошим загаром гордились.
   Летом народ пропадал на речке и те, кто постарше приносили с собой подстилки, пледы, на которых часами лежали без движения, разнообразя долгий летний день разве что игрой в карты. Мы же, мальцы, носились туда-сюда, плавали, прыгали с обрыва, ловили в укромных местах, меж кустов раков, на удочку ловили пескариков. Или пускались вдоль реки в путешествие до самого Кузовского леса.
 И солнце грело и грело, облаков как-будто не существовало вовсе, чтобы ограничить его, солнца, безграничную власть.
 По правую руку от дороги тянулись бесчисленные огороды, на которых помимо моркови, свеклы, капусты, огурцов вызревали и тыквы, и большие, сладкие от обильного солнца помидоры. Никаких теплиц и в помине не было.
 Прибитая дорога была теплой, почти горячей и идти босиком по ней было одно удовольствие. В воздухе вились жаворонки. Никто не шел и не ехал нам навстречу. Редко можно было встретить разве что скрипучую телегу. Я навсегда запомнил запах- нагретой прибитой земли и травы у обочины.
   Будучи взрослым, я уехал из родных краев в более северные места,но запах раскаленного песка и горячей травы редко, но встречался мне и в дальнейшем.
И он, как исправный выключатель, сразу вызывал во мне воспоминания о самом раннем детстве. Точнее даже не воспоминания, я испытывал острое, щемящее радостное чувство. Как-будто надолго забывал я что-то важное и нужное, и вдруг- о счастье- вспоминал.
  Весной, когда только только начинал таять снег и солнце смешивало свое робкое тепло с резким пронзительным, пронизывающим ветром, мы сидели на завалинке и в колотый кусок увеличительного стекла ловили его лучи, многократно усливая их и выжигая на кусочках дерева черные точки.
 Когда я вырос и стал учиться в старших классах, на уроке литературы мы проходили пьесу Островского "Гроза". Никто из нас эту самую" Грозу" не читал. Я пробовал, но не осилил. А тут учительница сказала о Катерине из Грозы странную вещь. Дескать Катерина- это луч света в темном царстве.
 Мне стало обидно ужасно. Уж я то знал что такое луч света.
 "Никакая она не луч света!- возразил я учительнице."
Учительница не столько оскорбилась, сколько изумилась моему нахальству. Как-никак лучом света в темном царстве героиню назвал знаменитый критик-демократ Добролюбов.
   Потом она, надо отдать ей должное, снисходительно улыбнулась и спросила:
"Почему?"
 Я задумался, чуть растерялся, помедлил и чувствуя, что теряю и авторитет в классе, и уважение к самому себе отчетливо сказал:
"Анна Николаевна, вся пьеса такая мрачная, что и в руки ее брать не хочется. И никакого света нет в ней вовсе. Даже самого маленького лучика."
 
   
 

 
     Есть в осени первоначальной..


Я достал ключ, открыл дверь и в коридорчике наткнулся на Тимоню, который
только что пришел из школы. Он был одет с иголочки только пиджачок свой синенький снял. Белоснежная рубашка сверкала, а ворот стягивала аккуратная бабочка. Он еще больше вытянулся и повзрослел.
"Ты, Тимоня, прямо-таки, как денди лондонский"
"А что такое денди, дедушка?-  он довольный подошел ко мне и приобнял за ногу. Мой приход был для него сюрпризом. Последнее время я заезжал нечасто и мы скучали друг по другу.
"Денди...-задумался я,- как тебе сказать. Денди- это, Тимоня, изысканно одетый мужчина. Английское слово- пояснил я для верности.
"Выходит я - изысканно одетый мужчина?- удивился Тимоня.
"Вполне- подтвердил я. Тимоня, вытянув свою тонкую детскую шею, посмотрел на меня с сомнением.
"По крайней мере- одежка неплохая."
Тимка заулыбался. Такая формулировка его более устраивала.
 Вошла Надя, она тут бывала куда чаще меня, улыбнулась бросила под ноги тапки.
"Переодевайся, дед. Будем чай пить".
За чаем мне было рассказано, что внук стал ходить в театральный кружок.
"Нравится?"- спрашиваю.
"Нравится"
"Вот смотри, дед, какое стихотворение им задали учить на театральном кружке,- сказала Надя, наливая мне вторую чашку чая,- знаешь такого поэта, Бальмонта?"
"Обижаешь, мать!"
"На смотри,- и протянула мне листок с текстом довольно объемистого стиха знаменитого в свое время символиста.
 Я прочитал. И, честно говоря, с некоторым недоумением прочитал.Текст был сложен и для второклассника неудобоварим.
"Да... протянул я и стал перечитывать. Может чего не понял. В стихотворении были такие строки.

 "К новому, к сильному, к доброму, к злому
Ярко стремимся мы в сне золотом"

 Или еще.

"Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое.
Будь воплощеньем внезапной мечты."

Язык сломаешь. Никогда не думал, что Бальмонт может так трескуче и небрежно писать.
 Я перечитал стихотворение в третий раз, отметив энергичность и бодрость, которая почти спасала произведение. Смягчившись, пораскинув мозгами, я предположил, что учительница дала детям Бальмонта не просто так. У нее был свой замысел и свой резон. Этот стих был скороговоркой для улучшения дикции и произношения. Вроде всем известной скороговорки про то, как Карл у Клары украл кораллы.
  И все- таки в душе я учительницу не одобрил. Скороговорки скороговорками, а такими штуками можно напрочь отбить охоту к поэзии.

Через неделю я опять пришел к внуку в гости. Он стал поить меня чаем, не дожидаясь Нади. Ему хотелось деду потрафить. Он вытащил из холодильника сыр, копченую колбасу, рыбу. Все аккуратно расставил на столе. Потом вытащил огромную вазу с конфетами, сам заварил чай и выбрал из вазы самые красочные и вкусные конфеты "инжир в шоколаде".
 Подошла Надя, молча села и улыбаясь стала следить за Тимониными приготовлениями.
 Зашел разговор. О том о сем. Коснулся и театрального кружка. Надя рассказала о новом стихотворении, которое там разбирали. Это меня не воодушевило.(про себя я подумал, что руководительница кружка неспроста испытывает такую тягу к поэзии. Как пить дать- бывшая учительница литературы.)
"Как называется?- вежливости ради спросил я.
"Что-то про осень- задумалась Надя.
"Что?"
"Сейчас вспомню,- Надя напрягла лоб. Наконец заулыбалась,- вспомнила.
Стихотворение называется "Есть в осени первоначальной..."
"Да?- оживился я,- Тютчева, если не ошибаюсь?"
Тимоня сверился с тетрадкой и подтвердил.
""Да, дедушка, Тютчева".
"Совсем другое дело,- заметил я.

      После чая мы сидели втроем на диване и декламировали Федора Тютчева.
 Точнее рассказывали мы двое, а Надя была зрительным залом и режиссером в одном лице.
"Сначала ты, дед, строчку, а потом Тима."
Так мы и читали.
"Есть в осени первоначальной..,-  начинал он.
"Короткая, но дивная пора...- продолжал я.
"Весь день стоит, как бы...- Тимоня застопорился,- как бы хрустальный- подсказал я.
"А последняя строка- вместе,- командует бабушка-режиссер.
""И лучезарны вечера"- продекламировали мы хором.
  Затем во второй строфе, где говорится про серп у нас возникли разногласия.
"Где прежде серп гулял и падал колос...- читал я, довольный тем, что память меня не подводит.
"Не так, дедушка. Не прежде серп гулял,а бодрый серп гулял.- возразил Тимоня.
"Правда что ли?"
"Бодрый, бодрый...- подтвердил внук.

"Теперь уж пусто все, простор везде
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде..."


  Вечером, придя с работы домой и одолеваемый сомнениями, решил я убедиться каким на самом деле был серп. Тимоня был прав. Серп был бодрым.
Я не удержался и прочитал последнюю строфу.

"Пустеет воздух. Птиц не слышно боле.
Но далеко еще до первых зимних бурь
И льется тихая и теплая лазурь
На отдыхающее поле".

Как хорошо! Как чертовски хорошо! Какое счастье, что действительный статский советник, старик-щеголь в конце августа 1857 года в карете возвращался из своего имения Овсюг в Москву, что у него был с собой карандаш и листок бумаги с перечнем почтовых расходов, на обороте которого он и написал свои необыкновенные, волшебные строки. Какое счастье!