Рассказ. Господин Бурляшкин

   В пятницу вечером, только семья принялась за ужин, в квартире раздался пронзительный звонок городского телефона. Хозяйка, поднявшись из-за стола, вышла в коридор, что бы ответить.
   Вернувшись, сообщила мужу и двум сыновьям о том, что звонил свёкор и пригласил всю семью завтра к себе на дачу.
 - Мы что-то забыли, какой-то праздник или юбилей? - спросил глава семейства.
 - Василий Михайлович сказал что торжеств никаких нет, но возражения по поводу приезда не принимаются, всё объяснит при встрече.
 - Заинтриговал дед, -хмыкнул старший внук-студент.
   Младший же, школьник уточнил:
 - А кто ещё будет?
 - Неизвестно, возможно сестра с семьёй, поедем и всё выяснится, к тому же мы давно у стариков не были, пора навестить, спасибо за ужин, - сказал отец, вставая из-за стола.
   Василий Михайлович, крепкого телосложения, как говорят про таких - ладно скроенный, не потерявший вкуса к жизни, разговаривая, весело похохатывал, поднимая тем самым настроение и собеседнику. Балагур и весельчак, рассказчик анекдотов и любитель интересных задушевных встреч. Хоть и называли его дети за глаза стариком, себя таковым категорически не считал.
   Раньше, лет пять тому назад была у Василия Михайловича машина, отечественная, « Жигулёнок», развалилась от старости, а послужила хорошо. Он не надеялся, что когда-нибудь снова сядет за руль, средства не позволяли, но дети, посоветовавшись, помогли деньгами, ещё кредит взял и теперь Василий Михайлович ездил на дачу на новенькой «Калине».
   Давней мечтой его было тянущее за душу желание - побывать на родине предков, навестить их могилы, да всё что-то мешало. Сначала, по молодости, был загружен работой, а если и выдавался свободный денёк или отпуск, то проводил его с семьёй, в путешествиях к морю, в санатории, а позже-строил дачу и огородно-садовые дела крепко держали возле себя от ранней весны до поздней осени. А зимой куда поедешь? В забытую и заброшенную деревеньку, где некогда было радостно и многолюдно, теперь не ходили автобусы, люди давно покинули те места. Стояли только полуразвалившиеся брошенные дома, наводя уныние и тоску.
   Бабушка, прожившая там всю свою долгую жизнь, умерла лет тридцать тому назад. Дом дети её хотели продать, да кто его купит, бесперспективное место. Закрыли, заколотили, так и оставили. Сейчас и самих-то детей нет на этом свете. Василий Михайлович тоже далеко не молод, через два года выйдет на пенсию.
   Но его тянуло в прошлое, мучительно, до слёз. Он видел часто себя ребёнком во сне, видел улыбающееся лицо бабушки и просыпаясь, говорил себе:
 - Обязательно съезжу! Непременно!
   Да всё что-то откладывал. И вот, наконец, в один из августовских дней, решил для себя окончательно:
 - Завтра еду.
   Скатившись с трассы на просёлочную дорогу, машина поскакала по колдобинам и кочкам.
 - Лишь бы дождь не начался, присяду надолго, никто не вытащит, некому -, с опаской думал Василий Михайлович.
   Вскоре дорога перешла в лужайку и высокие кустики полыни и чертополоха скребли по днищу машины. Проехав так километра три, увидел Василий Михайлович в отдалении покосившиеся постройки, некогда являвшиеся домами и сараями. Другие лежали в руинах, точнее грудой брёвен с торчащей из них печью, под бесформенным ржавым железом - крышей. Оставив машину, пошёл дальше Василий Михайлович пешком. Сначала решил посетить кладбище, что находилось раньше на краю деревни. Ориентир держал на плотно стоящие вдалеке высокие и старые берёзы. Так и есть, вот он забор, калитка, но внутри пришлось продираться через кусты шиповника, рискуя то и дело провалиться в осевшую могилу. Жутковато, однако. Вороны, с высока, следили за его маршрутом перелетая с ветки на ветку, рассчитывая на что-то или скорее из любопытства. Вглядываясь в скрытые травой надписи на почерневших крестах, пытался Василий Михайлович найти могилы родственников. Стали встречаться знакомые с детства фамилии и имена и наконец, удача. Вот он, бугорок, под которым покоятся его бабушка и дед, а рядом ещё родственники. Обдирая повитель и другие вьющиеся растения, освободил могилу предков из травянистого плена. Постоял задумчиво размышляя о бренности жизни, положил несколько конфеток и горстку печенья на холмик, отчего оживились вороны, и вздохнув отправился к деревне.
   Дом, съехавший фасадом влево, весь перекособочившись и искривившись, стоял в своём порядке на улице, среди таких же хат - горемык. Войти в него вряд ли кто-то решился бы, страшновато, вдруг завалится. Обойдя дом, попал Василий Михайлович во двор, где находился посеревший от времени сарай из тесовых досок. Вот в него можно было попробовать зайти. Зачем? Василий Михайлович и сам не знал, но, потянув на себя, с натугой приоткрыл дверь и протиснулся внутрь. Через щели, в лучах пробивающегося сквозь них солнца, клубились плотной взвесью пылинки. В углу дедов верстак с лежащим на нём топором без топорища. Разбросанные доски, какая-то кухонная утварь в виде тазов, чугунов и много других, ранее необходимых, а теперь негодных в быту вещей. Разбирая хлам, Василий Михайлович пролезал дальше в угол, где стояли рогачи, сковородники и кочерга, желая вновь увидеть эти предметы вспомнить об их назначении. Вдруг взгляд его привлекла чёрная, по виду кастрюля или ведро. В душе у Василия Михайловича, появилось смутное волнение, как будто встретился старый друг. Уже угадывая его, ещё сомневаешься, не ошибся ли? Нет, не ошибся! Это был он, старый, ведёрный, латунный самовар без краника. Краник отпаялся когда ещё Василий Михайлович был маленьким, лет двенадцати, и проводил каждое лето в деревне.
   Именно он, Васька нанёс самовару такой урон, распаял.
 - Ну, здорово, старый друг! Живой? Всё ещё обижаешься на меня! Ну прости, прости.
   Василий Михайлович с усилием открыл притёртую, присохшую со временем крышку самовара и обнаружил в нём, к своей радости, тот самый краник.

   Как только наступали каникулы, мама привозила маленького Ваську к бабушке и деду. Вот тут начиналось раздолье! Вольная жизнь! Васька, с соседскими мальчишками удил на речке рыбу, гонял мяч, и был собственно предоставлен сам себе большую часть времени. Тем не менее и у него были свои обязанности. Он пас гусей, по поручению бабушки ходил в магазин, собирал с кустов ягоду и во время варки варенья объедался пенками с куском ситного хлеба и большой кружкой холодного молока. Эх, житуха была!
   Больше всего из детства запомнились Ваське чаепития, своеобразный ритуал, который проходил примерно в месяц раз. А было это так.
   Накануне бабушка приносила из кладовки большой латунный самовар. Разводила в плошке хмелевые дрожжи, подбадривая их щепоткой сахара, и когда они поднимались шапочкой, мазала этой неприятной смесью потемневший самовар. Через некоторое время несла самовар к реке и промывала в проточной воде, и тут вершилось чудо, самовар сиял золотым отливом. На нём отчётливо были видны медали и выпуклая надпись «Тов-во Торговаго Дома бр.Шемариных въ Туле» и приписана дата 1895 год. Бабушка называла его - рюмочка.
 - Ничего себе рюмочка, в десять литров! - удивлялся Васька.
   Бабушка проверяла качество чистки самовара, глядясь в него, как в зеркало, улыбаясь и перевязывая платочек на голове. Ежели не искажалось отражение, значит, отчищен на славу.
   У деда с самоваром свои отношения, они были ровесниками и туляками. Шутейно дед называл его Годок, Земляк, но чаще - господин Бурляшкин. Воду приносили из святого родника на коромысле. Чай заваривали в двух -литровом, расписанным диковинными птицами фарфоровом заварочнике. К вечеру раскладывали большой овальный стол, покрывали белой, самотканой из тяжёлого льна скатертью с кружевом ручной работы и кистями по углам и выставляли заедки и сладости. Одного варенья вазочек с десяток. Сушек с маком целое блюдо, сухариков, ватрушечек и плюшек тазик. Конфеты дешёвые, подушечки, так любимые старушками, колотый сахар и щипчики к нему. Но самое чудное то, что почти по центру стола, с боку самовара располагалась селёдочница, с нарезанной ломтиками волжской сельдью - залом. Эту породу сельдей, которая теперь почти не ловится ни в Волге, ни в Каспии, считали лучшей, нежной. Народ  называл её ещё черноспинкой и бешенкой. Идя на нерест, она высоко выпрыгивала из воды, размером более полуметра, шириной-в мужскую ладонь! Была дорогой и покупали её только по большим праздникам. Теперь люди и вкус её позабыли. А привозил залом и угощал им матрос Волжской флотилии, навещавший старушку мать в деревне и участвующий в чаепитии. Рядом ставили на стол тарелку с кусками ржаного хлеба и все, пресытившиеся сладеньким, могли отведать кусочек рыбы после которой опять принимались за чай.
   Васька помогал деду расставлять вокруг стола стулья, табуреты и скамью, чтобы всем хватило места. Бабушка, мурлыча себе под нос какую-то песню, неспешно сервировала стол фарфоровыми чашечками с глубокими блюдцами, так как многие пили, по старинке их них, раскладывала ложечки. А во дворе, с возвышающейся латунной трубой, пыхтел, бурлил и утробно подвывал жаровой самовар. Дед заряжал его тоненькими щепочками, самую малость. А потом уж шли в дело самоварные угольки, из-за чего собственно он и назывался жаровой или жарочный.
К установленному времени сходились участники чаепития неся к столу и что-то своё. Они раскланивались в дверях с хозяевами и чинно проходили, рассаживаясь на свои, годами облюбованные места. Возраста участники застолья были разного, от сорока лет и старше. Когда утихал скрип стульев, переговоры и усаживания, дед спрашивал:
 - А кто сегодня поможет принести господина Бурляшкина?
Не сговариваясь, всегда вставал самый молодой. Самовар вносили в комнату и водружали на такой же, как и он сам, блестящий поднос во главе стола.
   Господин Бурляшкин подбоченившись гнутыми, вычурными ручками гордо возвышаясь над собравшимися, пыхтел парком, переполнялся внутриутробными эмоциями, бурчал себе под носик и отображал выпуклыми боками улыбающиеся лица присутствующих.
   К чаепитию, честная компания приступала неспешно. Васька, сидя со всеми за столом с любопытством наблюдал за происходящим. Вот бабушка принесла капельницу, специальную изящную ёмкость под краник самовара, чтоб не замочить скатерть. Старушка Фоминична, как её все величали, попросила сидящего рядом кузнеца:
 - Петр Силантьич, будьте любезны, раздавите сушечку.
   Кузнец с благожелательной улыбкой брал левой рукой штук пять-шесть сушек, перекладывал в огромную лапищу правой и лёгким нажатием, до характерного хруста, давил их на кусочки, которые и высыпал перед старушкой. При этом женщины восторженно ахали. Молодая, относительно конечно, соседка Васьки по чаепитию, неумело пыталась воспользоваться щипчиками для колки сахара, к ней на помощь приходил дедушка со словами:
 - Эх, молодёжь! Ничего-то вы не умеете, навыков в вас нету. Вот помню, после голода, появились плакаты. На них семья за самоваром сытая, улыбающаяся пьёт чай. Перед ними на столе сахарная огромная голова и приписано: « Не вприкуску, не вприглядку, а в накладку» Во как!
 - Дедусь! А как это - вприглядку, -робко спрашивал Васька.
 - А так, мил друг Вася. Бывало, мать кусочек сахару повесит на бечёвке над столом, вот мы дети глядим на него и пьём пустой кипяток и представляем, будто нам сладко. Во кака жизнь была!
 - Батя мой выменял господина Бурляшкина в семнадцатом году за сапоги хромовые, мазаные ваксой, большой шерстяной полушалок бабкин, да отрез ситцу, на цельное платье. Раньше в деревне корова стоила менее пяти рублёв и самовар столько же. Во как!
   Старушки, держа отколотые кусочки сахара щепоточкой, макали их в блюдца с чаем, оттопырив мизинцы, жеманно посасывали и причмокивали:
 - Уж вкусён ноне чай, душист!
   Кто-то с хрустом грыз сахар, а кузнец пил чай из своего, специально принесённого гранёного стакана вставленного в серебряный подстаканник. Он клал кусков пять сахара, шумно размешивал, громыхая чайной ложечкой о стекло  и поднеся ко рту, звучно втягивал этот сироп, гулко проглатывая, при этом громко отдуваясь.
 - Вот это силища! - поражался Васька.
   Кузнец допивал уже четвёртый стакан.
   Пот струился по красному, удовлетворённому его лицу. Доставая из кармана огромный клетчатый носовой платок, Пётр Силантьич встряхивал его, расправляя, утирал лицо и шею и конфузливо произносил избитую фразу:
 - Чай не пил, какая сила! Чай попил-совсем ослаб!
   Хоть все присутствующие много раз это слышали, тем не менее, смехом встречали слова кузнеца, радуясь за его благодушное настроение. Старушка Фоминична рекомендовала:
 - Отведайте заломчику Пётр Силантьич, всколыхните организьм, потом ещё стакашков пяток выхлебаете чайку.
 - Нет уж увольте и так пересытился, перегожу пока, людей послушаю посижу.
   За столом разговоры в основном о будничном: погоде, урожае, удоях, природных явлениях, матрос вполголоса рассказывал морские байки ближайшим соседям по чаепитию, слышался старческий голос, затянувший старинную песню:                - - Как васильки, васильки, глазки твое голубыя, помню как я целовал, нежныя щёчки худыя...
   С другого боку стола доносилось:
 - У церкви стояла карета, там пышная свадьба была...
   Народ получал удовольствие, наслаждался. Васька, разомлев от мирного журчания голосов, рассеянного тусклого света, клевал носом и наконец, прикорнув, клал русую голову свою на край стола, между чашками. Она рыжим солнышком отображалась в золотистом боку самовара.
   Расходились затемно, переполненные чаем и впечатлениями от непринуждённого общения. Господин Бурляшкин опустошённо и устало, слегка поблекнув, терпеливо стоял под абажуром. Проводив гостей до крыльца, дед спящего Ваську на руках переносил в постель.
   С малолетства бывая в деревне, Васька принимал участие в этих чаепитиях. Но вот когда ему было  лет двенадцать, всё неожиданно прекратилось по его, Васькиной вине. А получилось вот что.
…Дед стал прибаливать, спина сильно мучила его. Попросил он внука проследить за самоваром, закинуть щепочки, потом угольки. К дому тем временем подошли девчонки и позвали Ваську. А среди них была и та, которая уже не первый год занозой засела у Васьки в сердце. Как было не выйти? Взял он и с дуру напихал полный самовар угля, потом прибежал и ещё досыпал, а воды-то дед не долил, спину скрутило, он и пошёл прилечь.
   Господин Бурляшкин раскрасневшись, выпуская клубы пара и языки пламени долго бесновался, визжал на все голоса, свистел, звал, гудел, подвывал - никто не пришёл, в результате краник отпаялся и отвалился.
   Так прекратились эти чайные церемонии, благостные вечера в деревне.
То ли некому было припаять, то ли тяжело стало старикам организовывать чаепития, не знал Васька, только чувствовал свою вину за содеянное.
Вскоре дед слёг и через пару месяцев помер. Васька, подрастая, всё реже и реже приезжал в деревню, возраст диктовал другие интересы.

..Возле дачи родителей стояла машина приехавших ранее гостей.
 - Смотри, сестра со своими уже здесь, а мы подзадержались немного.
   На крыльце семью сына встретил улыбающийся отец:
 - Прибыли, молодцы! Заходите, буду знакомить вас с гостем из прошлого, из своего детства.
   С недоумением и любопытством все поднялись по ступенькам на веранду.
В центре стоял застеленный белой скатертью стол. А на нём, над сухарницей, вазочкой с сушками, сахарницей и чайной посудой, как в чалме, с ярким заварочником наверху, величаво возвышался отчищенный до золотого блеска, дымящийся самовар, под краником которого стояла, ловя капли специальная чашечка.
 - Знакомьтесь, господин Бурляшкин!