Сумерки в Дели, ч. 1, гл. 5. Ахмед Али

Сумерки в Дели. Ахмед Али

Часть первая

Глава пятая

Бегам Вахид, старшая сестра Асгара, была выдана замуж за Саййеда Вахедула Хака из Бхопала. Но она стала вдовой в возрасте девятнадцати лет, вскоре после рождения ее второго ребенка. По своему характеру она была религиозной женщиной; и, чтобы не вызывать ненужных подозрений, она решила жить с родственниками ее мужа. Хотя Ислам позволял ей выйти замуж во второй раз, общественные устои, произошедшие по большей части от господствующего индуистского образа жизни, относились неблагосклонно ко второму браку.
Не было сомнений, что она скучала по своим родным и желала вернуться домой. Но теперь у нее были другие заботы, и, сильно любя своих детей, подобно всем матерям, она пожертвовала своими наслаждениями интересам своих детей, мальчика и девочки. Она ощущала себя очень одинокой в чужом городе и часто плакала тайно от других. Но Асгар был утешением в ее жизни. Он жил с ней даже после ее замужества, и, в действительности, Бегам Вахид воспитала его, как своего сына.
Поэтому теперь, когда юноша испытывал трудности, он написал своей сестре, попросив ее приехать в Дели, поскольку его поездка к ней совершенно не смогла бы ему помочь. Он ощущал большое горе, было написано в письме, но там ничего не говорилось о причине. Письмо было довольно мрачным, и образы смерти просвечивали сквозь него подобно вспышкам молний в штормовую непроглядную ночь. Его сестра не могла понять, что с ним. Но сердце ее исполнилось беспокойства об Асгаре, и ее материнские чувства пробудились.
Поэтому однажды утром старый почтальон принес от нее письмо, в котором говорилось о ее скором прибытии. Мир Нихал как раз уходил по делам, когда ему подали это письмо. Неосознанная улыбка появилась на его лице и, когда он читал послание, его губы дрожали от счастья. Она была его самой старшей дочерью, и Мир Нихал ее очень любил.
Он уже свернул в ближайший переулок, но, прочитав письмо, вернулся. Его слуга, Гхафур, сидел на диване в небольшой комнате, находящейся у входа на мужскую половину дома. Ему было около тридцати, его борода была черного цвета, овальная по форме, с гладко выбритой растительностью на самих щеках. Он намазал слишком много масла на свои коротко остриженные волосы, и оно стекало ему на лоб. Его глаза были подведены черной краской, и шнурок с талисманом висел у него на груди. Он только что закурил свой кальян, и на  длинной курительной трубке сидел попугай, спина и крылья которого были частично окрашены в желтый цвет, поскольку Гхафут растер его перья благовонной смесью. Увидев, что Мир Нихал возвращается домой, он поднялся и спросил, не забыл ли тот чего-нибудь. Но Мир Нихал улыбнулся и сказал, что его старшая дочь приедет домой. Затем он вошел в дом и показал письмо Бегам Нихал; и, счастливый и улыбающийся, он пошел по делам, передвигаясь быстрыми, легкими шагами.
Бегам Нихал тоже испытывала радость. Ведь посещение одним из детей дома было действительно событием. Два их старших сына находились на государственной службе и жили далеко от них. Но всё-таки их места жительства были ближе к родному дому, чем место проживания Бегам Вахид, поэтому они часто приезжали в Дели, по крайней мере, два-три раза в год, или приезжал кто-нибудь из членов их семей. Но их дочь жила в Бхопале, очень далеко, и она не могла приезжать столь же часто. В действительности, она приезжала только один раз в год, или что-то около этого. Вот почему оба супруга так обрадовались известию о прибытии их дочери. Мехро буквально разрывало от счастья, и для Асгара, конечно, дела складывались как нельзя лучше. Он с нетерпением ожидал приезда сестры, считая дни; и как только проходил очередной день, испускал вздох облегчения.
А тем временем в доме всё проходило по-старому. Мир Нихал гонял по утрам своих голубей, после чего отправлялся по делам. Он владел долей в магазине продавцов кружев. У него, конечно, была какая-то недвижимость, кусочек земли в находящейся недалеко от города деревне и несколько домов в самом Дели. Но его растущая семья – у него было девять детей, хотя две дочери и два сына из них умерли – требовала активизации какого-нибудь бизнеса для увеличения доходов. Он был аристократом в своих привычках, типичным джентльменом-феодалом,  что подтверждалось его увлечениями. Кроме разведения голубей, он увлекался коллекционированием старинного китайского фарфора и посвящал часть своего досуга занятиям алхимией и медициной.
Но большую часть своего времени он проводил в магазине, с десяти до четырех. Его голуби были чем-то, от чего он действительно не мог отказаться. Каждое утро и каждый полдень можно было слышать, как он гоняет своих питомцев, громко крича или стуча своим ботинком по крыше в надежде отогнать птиц подальше от дома. А по вечерам к нему приходило много других голубятников, они просили вернуть их голубей, если его голуби могли тех увлечь с собой, или просто принимались обсуждать различные новости.
По вечерам после обеда он обыкновенно уходил из дома. У себя он говорил, что идет к своему другу Навабу Паттану, но на самом деле шел к своей любовнице, Баббан Джаан, юной танцовщице. Поскольку она стала любовницей Мир Нихала и жила, полностью завися от него, ей пришлось переехать из Чаори Базара. Мир Нихал снял для нее дом в Даребе. Она жила здесь, развлекая его своими разговорами и песнями, своим гибким и юным телом. Он возвращался домой в двенадцать или в час ночи и сразу ложился спать.
К моменту возвращения Мир Нихала его слуга Гхафур обычно отсутствовал дома. Он тоже был веселенькой птичкой, обладая не только  сильным телом и незаурядной способностью к половой жизни, но и огромным обаянием. С его татарскими яростными глазами, с его волосатой грудью, с маслом, стекающим на лоб и с его прекрасным белым длиннополым пиджаком, отдающим сильным ароматом амбры, он пользовался бешеным успехом у проституток. Многие из них приглашали его к себе на ночь, когда уходили их платящие деньги клиенты. Все проститутки делились на две категории: культурные и шлюхи. Культурные находились на содержании у богатых и преуспевающих людей. К ним посылались юноши учиться хорошим манерам и искусству деликатного разговора. А пожилые люди приходили насладиться их танцами, игрой на музыкальных инструментах и вообще их обществом в целом. У них тоже, в свою очередь, было два типа любовников: одни приходили к ним, чтобы развлечься, другие развлекали их самих.  Гхафур принадлежал ко второй категории, и его особенно любили танцовщицы.
Он никогда не ел дома, но просто брал муку и относил пекарю для выпечки хорошего хлеба, причем масло покупал себе сам.  Он занимался физическими упражнениями по утрам, чтобы всегда находиться в форме, и хорошо ел. Но он был хорошим и внимательным слугой. Вот почему Мир Нихал смотрел сквозь пальцы на его ночные похождения.
                ***

На женской половине время протекало с монотонным однообразием индийской жизни. Никто из женщин никогда не выходил за порог дома. Только от случая к случаю к ним приезжал какой-нибудь двоюродный брат, или тетя, или какой-нибудь другой родственник. Но это происходило не чаще одного раза в месяц, или во время больших праздников. Обычно жизнь застывала как вода в тихом пруду, и ничто не могло нарушить монотонности этого неподвижного однообразия. Стены окружали женщин со всех сторон, надежно скрывая их от любопытных взглядов мужчин, защищая их добродетель и красоту миллионами кирпичей. В мире что-то жило и умирало, что-то случалось, происходили какие-то события, но всё это не нарушало однообразия гарема, который тоже представлял собою особый мир, где бледные и хрупкие красавицы летних веранд жили в полной изоляции от вреда внешнего мира, от бурь, бушующих в мире мужчин. Наступали сумерки, приходил вечер, и жизнь протекала мимо них.
Жизнь проходила обычно за едой, разговорами, приготовлением пищи, шитьем или просто в безделье. Каждый день Бегам Джамал и Анджум Замани, ее невестка, спускались во двор и за чисткой картофеля или других овощей на обед, или за праздным нарезанием орехов арека на небольшие куски, которые они складывали в кругленькие мешочки, просто давали волю своим языкам, и говорили и говорили, о свадьбах и похоронах, о том и другом, но по большей части о разных людях и членах их семьи. Время от времени атмосфера накалялась, сначала голос одной женщины поднимался до наивысшей точки, затем голос другой, и – безо всякой причины, или из-за какого-то пустяка, начиналась ссора между Бегам Нихал и ее невесткой, или Бегам Джамал и ее невесткой, или Дилчайн, которая всегда сидела недалеко от хозяек.
Иногда Бегам Джамал кричала на жену Шама, или на Мехро, или на Машрура. Она обычно стояла во дворе, всё еще красивая женщина, с ее широким челом и светлой кожей, и, размахивая руками, кричала, визжала и изрыгала проклятия. Она могла кричать, но если кто-нибудь ей противоречил, то тогда слезы начинали катиться из ее глаз, она ударяла себя в грудь и устраивала окружающим очень большие неприятности.
Часто ссоры происходили между Мехро и Машруром, но Мехро была сильнее. Обычно ссоры начинались с того, что Машрур дразнил Мехро, называя имя ее вероятного жениха. Когда Машрур за что-то сердился на нее, он просто произносил слово «Мерадж», и этого было достаточно, чтобы вызвать в ней сильный гнев. Ей, конечно, это было приятно где-то в глубине души; но имя с грубой внезапностью выводило на свет ее сокровенные желания, и это не только нарушало ее эмоциональное равновесие, но и показывало ее всевозможные комплексы, которые подобно паутине или грибам произрастают в сдерживаемой социальными условностями жизни индийских женщин. Чтобы скрыть свое осознание возможности половой жизни, она начинала сильно гневаться, конечно же, без ясного понимания неосознанной, скрытой причины подобного поведения. Имя Мерадж действовало на ее слух подобно камню, упавшему в самую середину тихого, застывшего пруда, попав в воду, этот камень сразу же вызывал всплеск волн, накатывающихся одна на другую. Практически из ниоткуда внезапно начинается шторм, он бушует непродолжительное время, нарушая спокойствие тихой воды, но вскоре прекращается и вода снова становится спокойной. Точно также нарушалось внутреннее затишье жизни Мехро, при этом ее желания вырывались из темноты ума на всеохватывающий дневной свет осознанного восприятия. Тогда она начинала запугивать Машрура, говоря, что это ее дом; но всё вскоре успокаивалось, как вода потревоженного пруда.
Машрур обычно проливал несколько слезинок и, исполненный жалости к самому себе, думал о своих умерших родителях и о своей тете, невестке Бегам Нихал, которая привезла его и оставила в Дели, чтобы он получил тут образование, поскольку она жила со своей дочерью и зятем, вторым сыном Мир Нихала. Но терпение – второе имя беспомощности, поэтому он опять становился спокойным и сдержанным.
Его жизнь протекала в основном между школой и домом, или его посылали с какими-нибудь поручениями, поменять эту ткань и купить эти кружева. Приданое Мехро уже потихоньку готовилось, хотя еще никто не говорил о свадьбе. Обычно он приходил усталый из школы, ел то, что для него оставляли, тоненький круглый хлебец, кашу и, если что-то оставалось, немного похлебки с мясом, после чего его посылали за покупками в испепеляющий жар майского полдня…
Шам, конечно, вставал поздно, шел в офис – он состоял на государственной службе – возвращался в пять, отправлялся в мечеть квартала вознести свои молитвы, или – снова и снова – на базар. Иногда к нему приходили двоюродные братья или дядя – в действительности, они делали это часто – и Шам говорил с ними о покупках или о святых, суфиях и религии. Часто по четвергам, подобие мусульманской субботы, он отправлялся помолиться на могилу какого-нибудь святого, особенно к усыпальнице Низамуддина, где, по этим дням, певцы каввали собирались и пели на очень красивые мелодии мистические и религиозные песни. Но большую часть времени он проводил со своей женой…
Каждое утро и каждый вечер водонос кричал: «Я принес воду!»
И он заходил во двор, не дожидаясь разрешения, его лицо было задрапировано красной материей, он шатался под ношей мехов с водой, при этом казалось, что его руки покрыты инеем, и шел к глиняным кувшинам, опорожняя свою тяжелую жидкую ношу.
Четыре стены высоко возносились в небо, закрывая их всех от внешнего мира и защищая от шума и самой жизни. Воробьи прыгали по ветвям хинного дерева, пили воду с глиняного блюдца, висевшего на его ветвях, или ели зерно, и чирикали, чирикали без конца. В ветвях финиковой пальмы запутывались воздушные змеи, каркали вороны или маленькие котята сидели и громко кричали. Ветер повсюду разносил листья, пыль летала в воздухе, и по ночам коты ссорились из-за костей под деревянными скамейками или мяукали и визжали на крышах. В улочках и переулках смердели сточные канавы, завывали нищие, кричали торговцы, и жизнь текла своим чередом…