Имени Грауэрмана

   Генерал так и сказал: "Не хера тебе делать в разведке, да и в КГБ тоже".
   Генералом его назначили сравнительно недавно, примерно за год до этого разговора, и всего лишь спустя добрый десяток лет после самого первого решения руководства советской разведки по его повышению; тормозили то побег Станислава Левченко прямо из резидентуры посольства СССР в Японии в объятия ЦРУшников, то смерть Андропова, то плавный переход советского застойного строя к советскому перестроечному с небольшой корректировкой внешнеполитических приоритетов, в том числе и по линии внешней разведки.
   Я не ставил своей целью попасть в разведку, но оставлял место для этого варианта в случае неудачи устроиться после института в другие более открытые организации, однако умозаключение тестя слегка покоробило моё самолюбие. Почему я, не последний выпускник престижного, профильного, можно сказать, вуза, с неплохим аттестатом, со знанием иностранных языков выше среднего, даже по-анкетному «владею свободно», умениющий вести дипломатические беседы с иностранцами и не лишенный, как мне говорили, некоего обаяния, к этой работе не был годен? Более того, я получил приглашение в службу на тестирование от нашего декана по безопасности Петра Фёдоровича и фактически сдал тест.   
   Кугушев, правда, направлял туда всех, кто мало-мальски подходил, по крайней мере, по таким критериям, как лояльность и успеваемость, из нашей кузницы кагэбэшных кадров - ИСАА - за исключением ярко выраженных диссидентов и представителей еврейского меньшинства.
   На тестировании в Варсонофьевском я показал следующие результаты: прекрасно справился с изложением - на общем фоне группы, состоявшей в большинстве из рабоче-крестьянских крепких парней, будущих топтунов или охранников, быстрее всех написал и получил «4» за изложение и тройку с минусом за грамотность; тест на логику сдал худо-бедно, спасибо соседу по парте, сдвинувшему в мою сторону свой листок с ответами; английский мой был выявлен на уровне 3-4 курса, и, наверное, это было близко к правде; терпеливо и в общем-то почти честно ответил на 353 вопроса психологического теста. В общем, сдал.
   Наверняка тестя попросили выяснить, а хочу ли я действительно идти в контору. На последнем собеседовании, в присутствии шести кадровиков, меня, можно сказать, почти уговаривали: двое сокурсников из твоей группы - потом узнаешь кто  - уже поступили в "лесную школу", года казарменной подготовки боятся не нужно, дедовщины там нет, с парашютом прыгать - одно удовольствие, и блага чисто земные могут быть в уже в неделеком будущем. А вот на вопрос, почему я хочу работать в разведке, честно ответил, что меня попросил по известному адресу прийти в назначенное время наш декан по безопасности, и моё мнение даже не спрашивали. Члены комиссии переглянулись.
   С другим кадровиком, который принимал меня в одном из конспиративных, судя по отсутствии вывески на воротах, особняков близ метро "Парк культуры", вышло недоразумение.
   Но второй встрече он набросился на меня, хотя и сдержанно, почему я в анкете не указал, что мой тесть — генерал-майор КГБ?! Он бы действовали по-другому, а так, вроде бы, я его подставил. Я выразил недоумение, что такой общеизвестный для руководства моего института факт, как родственная связь с генералом КГБ, остался для них втуне. В анкете же я указывал так, как было согласовано с тестем в соответствии с его легендой прикрытия: для всех его работа - МИД СССР, должность - советник.
   - Вот не понимаешь ты, Афанасий, когда нужно придерживаться легенды,  - выкручивая пальцы обеих рук и раскачиваясь из стороны в сторону, морщился Олег Николаевич, - а где нет. Нет у тебя чутья, понимаешь. А ещё к нам собрался.
   Не давали мне никаких указаний, в каких случаях придерживаться легенды, в каких нет, думал в этот момент я, продолжая виновато втягивать голову в плечи.
   Когда я вернулся из Лаоса и попросил руки младшей дочери Риммы Максимовны и Владимира Алексеевича, его в Москве тогда не было. Сватовство происходило в тот же день после моего приезда.
   - Я теперь достаточно обеспеченный человек, - заметил я улыбающейся и кивающей, то есть согласной уже давно на меня, как на зятя, будущей тёще. - Мне удалось скопить чеки на практике, и надеюсь, это будет хорошим вкладом в нашу семейную жизнь. 
   Здесь я немного лукавил, потому что чеков я привёз не более пятисот, и то обещал их матери. От моих чеков Маринина мать вежливо отказалась, всё-таки мне предстояло еще доучиваться два года, и никто пока не собирался рассматривать меня как зарабатывающего члена семьи. И поскольку до этого было согласовано, что жить мы будем у родителей Марины - в четырёхкомнатной квартире - на полном их довольствии, пока мы закачиваем институт, никто не будет претендовать на мои кровно сэкономленные валютные суррогаты.
   Подали заявление в центральный ЗАГС в августе, дата бракосочетания назначена на начало октября. Отметить пошли в кафе «Артистическое» в Театральном переулке, заказали шампанское и цыпленка табака. Слабая Маринина пищеварительная система, привыкшая к домашней пище, отвергла еду для артистов, и буквально через пару минут, как вышли из кафе, стали искать, где можно было освободить желудок. Ближайшая пустынная подворотня на Кузнецом мосту оказалась внутренним двориком компании «Джапан Эйрлайнс».
   - Очень символично, - заметил я. - Наконец-то поблевала на японцев в буквальном смысле.
   У Марины были особые счёты с японцами, ещё в её бытность в Японии.
   Её отец рассказывал, что когда Маришку отдали в японский детский сад, то работавшие там воспитатели, охранники и дети сильно напряглись. Каждое утро Марину, одетую в белые колготки, чистенькое платьице, с веселенькими бантиками, приводили на место, один из двух охранников-полицейских приветливо встречал дочку с родителями и, улыбаясь по-японски, приговаривал, какая хорошая девочка - каваи-тян! Вечером родителей ждала вымазанная девочка в разодранных колготках без бантиков и длинные записи в журнале для связи с родителями.
   В нарушение японской традиции избегать прямых столкновений педагогов с родителями неравдивых детей, для чего и использовать кондуиты, почти ежедневно Маринкиному отцу приходилось выслушивать нарекания.
   А Марина, например, не могла понять, почему когда она закапывала фенечку, блестящий фантик, в землю как клад под стеклышко, а вокруг неё собиралась бормочущая по-своему японская детвора, её брали за руку, отводили в укромное место и заставляли там стоять - очевидно, в качестве наказания, но за что?
   "Показывала язык, громко разговаривала, заставляла выкапывать из земли жуков и червяков..." Такими записями были испещрены страницы журнала.  В конце концов, отцу надоело каждый вечер со словарём (всё-таки лексика нестандартная) переводить кляузы воспитателей, а это было необходимо, чтобы предоставить на следующее утро свои объяснения и извинения, и он решил забрать дочку из детского сада навсегда.
   Последней каплей в море была картина, когда Владимир Алексеевич заехал пораньше и увидел, что отчаянно визжащую и вырывающуюся Маришку, держат дети и воспитали, растянув на земле за руки и за ноги.
   Беспристрастная воспитательница пояснила, что Марина-тян кидалась в детей камнями и плевалась. Это был последний день её пребывания в японском детском саду.
   - Они первые начали! Они окружили меня, тыкали пальцем и расширяли свои узкие глазки! - кричала Марина, сидя на переднем сидении отцовского «мерседеса».
   На самом деле было так: японские дети вместе с воспитательницей назвали ее сумасшедшей, когда она забежала за дерево и приставила большие пальцы к уголкам глаз, растопырив ладони. Она сказала, что она усаги - заяц. А японцы подумали, что она дразнится, намекая на их узкий разрез глаз. Марина, услышав обзывательство - а уж полгода было достаточно, чтобы сносно объяснятся на японском, - она взяла в руки кусок кирпича, но ничего с ним делать не собиралась. И на этом ее и скрутили. Отец долго и терпеливо объяснял, что усаги так называют Марину-тян дома, в кругу друзей.   
   Тесть объяснил, что такие методы, как растягивание за конечности, были одними из самых безобидных, что применялись в Японии для коллективного перевоспитания непослушных детей, выпадавших из социального круга.
   - Дави, папа, дави их, косоглазых! - продолжала кричать раскрасневшаяся Маринка с растрёпанными волосами, привстав, крепко держась руками за переднюю панель автомобиля.
   Владимир Алексеевич обожал младшую дочь. Он отдавал равное предпочтение в воспитании и старшей на семь лет Ирине, и Марине, но младший ребёнок он самый-самый, потому что с возрастом родителям хочется маленького тельца, нежного котёнка, а когда дети всё-таки вырастают, родители, желая продлить родительские радости, требуют от своих детей внуков, которых также можно нянчить и нежить, заряжаться ни с чем ни сравнимой энергией, вкладывать в них то, что не успел или не умел в своё время привить, донести своим отпрыскам. Кстати, по поводу вкладов В.А. так и говорил: "Вклады надо делать не в банки, а в детей, которые принесут проценты, а уж в немощной старости стакан воды точно подадут".
   Воспитывал дочерей "ортодоксально", то есть хотел, чтобы они росли добрыми, честными, высоконравственными.
   Сёстры и выросли ортодоксальными, но разными. Например, понятие честности каждая из них понимала и проявляла по-своему. Для Ирины Шестаковой, всю жизнь проработавшей в частных компаниях и банках, честность это когда, предъявляя младшей сестре счёт за коммунальные услуги, электричество и телефон за дачу, бязательно прикладываешь копии оплаченных квитанций, а сам итог выписываешь с точностью до копеек. Как в банке.
   - И как, - спрашивала Марина, - мне отдать её деньги?
   - Округляй до большей суммы, она обязательно учтёт это в следующий раз.
   Хотя, надо бы, конечно, Ирке отдать разок ровно то число с двумя знаками после запятой, выведенное мелким аккуратным почерком, и посмотреть, как она будет отмахиваться: да что ты, что ты!..
   А для Марины честность, это когда не обманывают и не предают.
   Свадьбу сыграли в «Праге». Это было закат эпохи безалкогольных свадеб, поэтому из трёх вариантов меню, предложенных администрацией, — безалкогольный, самый дешевый, и еще два других - был выбран средний с минимальным количеством спиртного. Удалось договориться на определенное количество собственных бутылок. Гостей пригласили человек семьдесят. Деньги платили родители с обеих сторон.
   Свадьба прошла солидно. Левая половина, то есть гости со стороны жениха, соревновалась с правой — в острословии, витиеватости тостов, экспромтов, но победила правая сторона, и, в немалой степени, благодаря моему будущему тестю. Мы заготовили трехстишия и четверостишия в стиле хокку и хайку, всякие прибаутки, шутки и анекдоты к месту и не к месту. Озвучивал всё это сослуживец тестя Юрий Петрович. Он очень старался, зачитывая тексты с маленьких листочков.
   Поскольку на свадьбе происходило соединение семей востоковедов, тематика была соответствующая. Наиболее запоминающейся эпиграммой был вольный перевод моего отца известной русской пословицы с родного языка на некий восточный и обратно: "Пусть и циновка рваная, но с милым я в нирване". Отец мастер метких выражений.
   Один из важных гостей издатель восточной литературы Дреер поинтересовался, когда мы с ним столкнулись в туалете, как мои дела в институте, нужна ли помощь. Маринка рассказывала, как она готовилась к почти не сдаваемому с первого раза экзамену по истории средневековья Востока. Отец успокоил ее, выдав секрет: "Дрейер знает Мейера".
   Мы, молодожены, пили только шампанское, потому что надо было держать марку -  адекватно реагировать на тосты и участвовать в бесчисленных викторинах. Больше всех напился мой свидетель Шурик. Он, как обычно, сидел молча, с застывшей улыбкой, и подливал себе коньяк одну рюмку за другой. Его родители неодобрительно качали головами.
   Шурик ушёл раньше всех, пробормотав на прощание дежурные поздравления, крепко обнимая нас. Самый красивый букет был его: много карликовых белых роз в обрамлении зелёной свежей травки, изящно помещенные в тонкий, еле заметный проволочный каркас. Мать позже подытожила его ранний уход: "Завидует!"
   Рано уехал и мой дед со второй женой бабой Тоней. Он был слегка расстроен. То ли потому что внук стал взрослее и ушёл в другую семью, и мы с ним будем видеться реже, то ли моя женитьба стал какой-то вехой для него, после которой чувство приближающейся смерти в возрасте восемидесяти с лишним лет становится более ощутимым. На прощание он спросил: "Ты сам-то доволен? Ты уверен, что правильно сделал?" Что я ответил ему - не помню. Я был разгорячён мероприятием, танцами, спиртным.
   Мы с тестем сидели в его черной «Волге», и он продолжал рассказывать мне о минусах работы по линии Первого Главного Управления и опасностях, подстерегающих разведработника за границей. Помимо всего прочего, трудоустройство туда также было осложнено в горбачевскую эпоху: в конце 1980-х годов по инициативе неких руководителей из ЦК КПСС, развернулась борьба с семейственностью в основных государственных учреждениях при приёме родственников на работу. Это касалось, в первую очередь, КГБ, МИД, МВТ, ГКЭС, других блатных ведомств типа Общества дружбы или «Совэкспортфильма», которые всегда охотно брали выпускников не только с иностранными языками, но и с хорошей родословной.
   - Конечно, я смогу пропихнуть тебя к нам, но работать там тяжело, там нужная железная воля и выдержка, - Он пристально смотрел на меня. - Хотя для аналитика ты подошёл бы, ты обучаем.
   Это был наш первый разговор на такую тему спустя какое-то время, как стал его зятем, и мне было неловко задавать вопросы о плюсах разведработы, о специфике которой я знал, в основном, из кинофильмов, книг и отрывочных рассказов самого тестя в кругу близких родственников в застолья по разным поводам.
   - А вообще грядут перемены, - многозначительно заметил Владимир Алексеевич. - Совсем не обязательно работать в разведке, тебе надо определиться, куда ты хочешь пойти на работу.
   Я тогда не обратил внимания на эти ставшие пророческими слова и выдавил из себя:
   - Давайте подождём, скоро распределение, посмотрим, что предложат.
   Тесть усмехнулся.
   - Тебе могут вообще ничего предложить, или предложат какую-нибудь дыру. А если и предложат что-то стоящее, везде нужно подталкивать. Знай, между предложением и реальным устройством на хорошее место большой гэп.
   Гэп это gap, разрыв, по-английски. Тесть любил вставлять английские словечки и иногда японские, но всегда сопровождал переводом.
   В конце пятого курса мне, как человеку уже номенклатурному и всего лишь с двумя тройками в дипломе - по политэкономии и литературе Таиланда, в качестве распределения предложили целый набор престижных вакансий: МИД, сразу в индокитайский отдел, помощником к новому послу и после короткой стажировки - выезд в Лаос (не взяли из-за отца, который работал в то время в аппарате ЦК), АПН (я отказался сам, когда узнал, что в мои обязанности как молодого в международном отделе входили бы регулярные ночные встречи делегаций, - а мать говорила, что отец здоровье потерял в немалой степени из-за этих ночных встреч), ТАСС (отказали, потому что туда собирался из ЦК переходить отец), Высшую Партийную и Высшую Комсомольскую школы переводчиком лаосского языка (самоотвод), и ещё две какие-то некозырные организации, где могли потребоваться мои знания как выпускника МГУ.
   Молча выслушав за ужином мои рассказы о мытарствах трудоустройства, претензии и обоснования отказов, тесть на следующий день после работы принёс несколько бланков анкеты. В последующий день он дал номер телефона Лукича – кадровика центрального аппарата Министерства внешней торговли.
   Бегло просмотрев анкету, Лукич, лобастый энергичный мужик, поднял на меня глаза, взял трубку телефона. Не отрывая взгляда и поигрывая бровями, смотри как я их сейчас построю, набрал номер и объявил, что сейчас с документами к тебе подойдёт выпускник, да, да, выпускник, наш человек, с редкими языками... (вперившись в анкету) лаосский, тайский... не китайский! английский, естественно... да брось, ты, Владимир Евгеньич, пригодится, я потом тебе скажу, откуда... кстати, мы же договаривались тогда, что теперь моя очередь... Ага! С меня!
   - Вот и всё, Афанасий. Поднимайся на 14-й этаж, это здесь же, в этом корпусе, спросишь Корнеева, от меня, скажешь. Он знает, что дальше делать, - Лукич протянул руку, показывая, что разговор окончен.
   Мне было любопытно, куда мня берут на работу.
   - Владимир Лукич, а куда меня взяли?
   Зазвенел звонок, Лукич взял трубку, другой рукой отмахнулся. "Какая тебе разница?"
   Я ориентировался в левом корпусе МИДовского здания на Смоленке, потому что в течение выпускного года в институте работал преподавателем лаосского на мидовских курсах иностранных языков для для сотрудников Минвнешторга и ГКЭС, которые готовились в Лаос в длительную загранкомандировку. Эти курсы находились в башенке выше четырнадцатого этажа, и переход к этой башенке был только по лестнице, то есть лифт выше 14-го не шел.
   Корнеев, начальник отдела кадров «Союзнефтеэкспорта», вежливо, но немного настороженно, поздоровался со мной, подбирая в беседе слова. Передал меня своему заму, который, наоборот, проявил больше радушия и неподдельного интереса к новому сотруднику, который, в силу неких мощных, как оказалось, связей, мог потом быть полезным.
   Секретарь отдела кадров Татьяна Михайловна оказалась само гостеприимство. Она помогла без ошибок заполнить анкету, завела трудовую книжку, и, узнав, что у меня уже наработан девятимесячный стаж в нашем же министерстве, сбегала наверх и принесла книжку с проставленной ВКИЯшной печатью. Напоила чаем и отпустила домой, сказав, что руководство завтра решит, с какого отдела я начну свою практику.
   Дома мой первый день работы был отмечен праздничным ужином, и тесть спросил: ну как тебе Лукич?
   - Нормальный мужик, всё решил очень быстро, да и объединение «Нефтеэкспорт», наверняка нормальное.
   - «Нормальный мужик», не смеши, это я всё решил, Лукич делает, как я говорю, он мой подчиненный, по стойке смирно стоит.
   Римма Максимовна замахала руками, да ладно тебе, Вова, и мы продолжили наши праздничные посиделки в узком кругу.
   Моё неспешное плавание по жизни под волевым руководством шкипера Пронникова началось.
   Каждое моё место работы ассоциируется с московскими районами и улицами. И в зависимости от того, добрая обстановка была на той или иной работе или совсем скверная, соответствующий район так и воспринимается.
   Например, район Алтуфьево-Отрадное. Когда туда попадаю, редко, правда, вокруг меня суетится провинция, мордва, липецкие и белгородские люди, мусульмане, мечети, какая-то глубинка. Тоскливо.
   Район метро «Улица Подбельского» стараюсь объезжать широким крюком. Мало того, что там до сих пор с одной стороны трамвайных линий несминаемые хрущёвки, а с другой - новостройки для переселённых из хрущёвок напротив, а также жильцов из провинции, и откуда у людей деньги? так у меня еще унылые воспоминания о Толстяке и Керосинке, которые, вспоминая их, вызывают у меня лёгкую тошноту.
   Хорошее место - Калининский проспект, денежный, весёлый, разгульный, но щемящее чувство нехватки денег не оставляет меня до сих пор, как только я там появляюсь. Руководитель был добрый и благородный, не гноил, не издевался. Но почти не платил.
   Солянка, старинный зажиточный московский район,.. приятно погулять среди отреставрированных особняков, послушать колокола церкви Рождества на Кулишках, прошвырнуться через Китай-город по Ильинке до ГУМа. Там всё солидно и монументально, государственно, но застойно, неизменно. Там царит совок, там люди получают зарплату только за то, что они ходят туда на работу. 
   Я часто задумывался, что получилось бы из моих бывших руководителей, если я возьму самое хорошее из них, самое доброе изнутри, а снаружи сваяю микс из самых симпатичных черт. Им станет скульптура могучего человека из бывших спортсменов, с пухлой барсеткой, в дорогом костюме, на современном автомобиле, в очках, с ласковым негромким голосом, интеллигентного, благородного, блещущего эрудицией и отличающегося отсутствием косноязычия и местечкового диалекта. Но никак не хамом, быдлом, подлючей мелочной натурой, лебезящим перед вышестоящим начальством, жадным, косным, подкаблучником у своей жены, которая всегда найдет повод вмешаться в рабочие дела сотрудников или вообще кем-то числиться в офисе.
   Идеального руководителя не бывает, с этим согласятся все. Но мечтать об идеальном начальнике имеет право каждый.
   Лев Николаевич Никифоров-Никишин, начальник отдела экономических расчётов, не подходил под описание идеального руководителя, но, тем не менее, был вежливым, не повышал голос. Что касается меня, то он понимал, что я в его отделе птица перелётная, из важной стаи.
   Отдел, в который я был зачислен в должности инженера Всесоюзного внешнеторгового объединения «Союзнефтеэкспорт», и по-нынешнему считался бы отстойным.
   Из числа всех сотрудников, а их насчитывалось семь, конкретным делом по специфике отдела занимались лишь две женщины: ежедневно по очереди вручную готовили они данные для отчетности по экспорту и импорту нефти и нефтепродуктов, где, понятное дело, 99 процентов занимали сводки об экспорте сырой нефти. В конечном виде эти данные выходили в виде гигантского рулона ведомостей об отгрузках нефти в стоимостном выражении, которые охватывали весь ежедневный экспорт СССР на данный период.
   Остальные сотрудники отдела были: двое инженеров электронно-вычислительной техники, некто товарищ Фиников, поступивший в отдел уже очень давно из другого внешнеторгового объединения и ожидающий очереди в загранпредставительство в Финляндии или Австрии, начальник отдела Л.Н. и я, новоиспеченный инженер с гуманитарным образованием.
   В отдельном помещении стояла электронно-вычислительная машина, которая относилась к компетенции нашего отдела. Мой приход совпал с закупкой персональных компьютеров французской фирмы БЮЛЬ, которая обслуживала тогда, пожалуй, добрую половину всех советских государственных учреждений ещё с конца 1970-х годов.
   Это было знаковое событие, когда на этаж затаскивали непривычные с виду из добротного жесткого картона компактные коробки с изображением головы оленя (таких несколько штук до сих пор пылятся на чердаке на нашей даче) с упакованными в них мониторами  и системными блоками.
   ЭВМ худо-бедно работала, а вот приспособить новые персональные компьютеры как терминалы стало проблемой.
   Причина, конечно же, крылась в отсутствии системных знаний и соответствующего программного обеспечения. Наши сисадмины Саша и Гена вручную, методом тыка, напрягая самые глубокие извилины своих блестящих изощренных бауманских технических мозгов, пытались сварганить удобоваримый софт и без знаний современных на тот период компьютерных языков, чтобы интегрировать новое оборудование в главную машину. А что было в их компьютерном образовании? «Фортран», зачатки «бэйсика», и сейчас перед глазами многотомная макулатура на французском языке.
   Тогда я впервые почувствовал себя мудрым, что не взял в институте факультативно французский язык, и соответственно, не указывал его в анкете, хотя всегда хотел его выучить. Внешнеторговые объединения, как правило, не разбрасывались знающими иностранные языки кадрами, и руководство всегда привлекало их на переводы технической документации.
   Но именно из-за почти тотального незнания иностранных языков среди кадров в нашем государстве, весь лучший мировой софт десятилетиями создавался русскими программистами, не имея ни инструкций на русском - кто переводить-то будет эту лексику? ни преподавателей - откуда им взяться? ни наглядных примеров - кто покажет?! методом тыка, вслепую, титанического напряжения блестящих изощренных мозгов.
   Саша и Гена, не отрывая всклокоченных голов от своих раздолбанных клавиатур и тусклых мониторов, попеременно бегая вниз в вычислительную комнату, покрякивая от перенапряжения, нервно реагировали на немые вопросы Льва Николаевича после очередного телефонного звонка руководства с одним вопросом: ну как там? Лев Николаевич тяжко вздыхал и ласково бормотал, выглядывая из-под большой роговой оправы: "Ребята, ускоряйтесь!.. Шеф уже не может больше ждать". И погружался в чтение газеты.
   Специалисты из Информвэса появились однажды, при распаковывании коробок и установке железа. Изредка из смежного «Газэкспорта» наведывался моложавый, высокий и худощавый, с изящной бородкой Эдуард. Он поддерживал приятельские отношения со Львом Николаевичем, поскольку находился в своей конторе в равном с ним статусе. Был первым, кто освоил новые машины у себя в объединении, и благосклонно давал советы и подсказки нашим ЭВМщикам.
   Он же принёс и установил на наши персоналки «тетрис», «диггер», «пэкмэн», прочие простенькие, но до сих пор любимые миллионами игрушки, которые тогда казались панацеей от рутины бесконечно длящегося трудового дня.
   В «диггера» играли попарно, соревновались командами из трёх-четырёх человек. Некоторые приёмы были уникальны; не знаю, кто изобрёл это - убить одним выстрелом двух гоблинов, когда они сталкивались в узком тоннеле, и одновременно задавить тремя мешками с золотом три с вылупленными глазками жертвы. Этому я учился долго, но все-же освоил, что помогало мне набирать максимально возможное количество очков на первых пяти уровнях.
   Так прошёл год. Меня не трогали, к руководству не вызывали, генерального директора я видел мельком два или три раза в коридорах. Ни в какой другой отдел перевестись не просился, а отделы, где я мог бы продолжить свою трудовую деятельность были дай боже! одни только названия вызывали у меня, историка-востоковеда, священный ужас перед чем-то неопознанным, недосягаемым для понимания: планово-экономический, конъюнктурный, коммерческий.
   Два страшных слова ФОБ и СИФ я слышал от коллег из коммерческого отдела постоянно. Перерыв пару-тройку англо-русских и русско-английских словарей, я так и не смог найти толкование этих аббревиатур, которое могло бы хоть что-то прояснить, и, набравшись смелости, пошёл спрашивать.
   Внутреннее чутье мне подсказало, что спросить нужно того, кто со мной примерно одного возраста, желательно такой же выпускник без году неделя. Подобный парнишка нашёлся, и он, устало вздохнув, вытянул руки на столе перед собой, стал терпеливо и нудно истолковывать мне известный с первого курса всем внешнеторговым работникам смысл этих двух важных терминов. Я не догадывался, что с этим буду сталкиваться всю жизнь.
   В начале восемьдесят девятого стали циркулировать слухи о грядущем слиянии двух ведомств — Минвнешторга и ГКЭС. Главное для сотрудников всех рангов в период слияния — это удержаться на рабочем месте при неизбежном сокращении штатов. Сокращение не миновало и наш отдел. Жребий, безусловно, не кидали, все сидели внешне спокойные и занимались каждый своим делом и ждали, когда войдёт Лев Николаевич с очередной кадровой планёрки и ткнёт на одного или более из нас пальцем.
   Из семи человек была сокращена одна женщина. Всего сокращений в объединении было пять, в том числе две вакансии. Назвав её фамилию как первого и единственного живого претендента на выбывание, Лев Николаевич посматривал на меня.
   Мы, наконец, узнали, что она мать двоих детей, растит их без мужа, родители уже престарелые, помощи со стороны нет, в её возрасте будет трудно найти работу. Она была одной из двух конкретно работающих экономистов, составляющих те самые ежедневные сводки, которые не глядя подписывал руководитель. Курьерской почтой под конец рабочего дня ценнейший для общенародного хозяйства и статистики документ, в нескольких экземплярах размноженный, отправлялся по разным ведомственным адресам.
   Монологи сокращенной штатной единицы в течение несколько дней сопровождались слезами, мольбами, уговорами Льва Николаевича пойти к директору и замолвить за нее слово. Он, слегка приседая, плавно разводил руками, беспомощно и жалко улыбался. В комнате висела неловкая тишина, потому что никто и никак не мог помочь её в такой ситуации даже если бы и предложил по-матросовски поменяться с ней местами. Каждый был на своём месте. И даже я.
   Философски к потере ценной сотрудницы Маши отнёсся Фиников, когда за ней, казалось бы, в последний раз захлопнулась дверь.
   - Она ещё вернется, вот увидите, - и был прав, как мудрённый годами и опытом кадрово-бюрократических перипетий сотрудник госучреждения: спустя три недели Маша объявилась в бухгалтерии, затерявшись среди разноцветных головок над бескрайнем морем одинаковых канцелярских столов.
   Я рассказал дома об этом случае, не преминув заметить, что вкалывающих сотрудников увольняют, а многие бездельники, такие как Фиников или ещё кое-кто просто так просиживают свое место и получают зарплату ни за что.
   - Во-первых, ты не просто так получаешь зарплату, - тесть намёк понял. - Ты и Маришка - со знанием редких восточных языков и оттрубили пять лет, изучая их. Во-вторых, готовьтесь к командировке в ваш любимый Лаос, раз в Париж ехать не хотите.
   Зарплату по тем меркам я действительно получал неплохую, так как мне доплачивали 25 процентов за знание редких восточных языков плюс английского, а что касается загранкомандировки, то разговоры о ней отошли пока на задний план, поскольку Марина в это время была уже последних днях 9-го месяца.
   Долгожданное событие произошло, как и у всех, неожиданно, ночью. Отошли воды, и мы засобирались в знаменитый роддом номер 7 имени Грауэрмана, что на Калининском.
   Сонный тесть засуетившись предложил отвезти нас в роддом на своей "Волге" или, хотя бы, вызвать служебную, но мы решили поехать сами, зачем напрягать людей, которые и так много делают для нас.
   - Сами так сами, паспорта, документы не забудьте!
   Какое там забудешь! Поймав таксиста и не подавая вида, что едет рожающая женщина, мы быстро добрались до трехэтажного аккуратного особнячка в начале проспекта.
   Почему именно туда, а не по месту жительства? Там было отделение для рожениц из состава семей высокопоставленных работников КГБ и других силовых служб. Значит, всё должно быть чётко, без заминки, по команде.
   - А чевой-то не на скорой? - Бабка в приёмной, приоткрыв дверь и не пуская нас далее порога, задала гнусавым голосом вопрос. - Где живете?
   - На Юго-Западной, мы по КГБ, - ответил я.
   - Тогда давайте обменную карту!
   Мы переглянулись. Карта лежала дома приготовленная на видном месте, и в последний момент о ней не вспомнили.
   - А она нужна? По фамилии посмотрите, мы и были здесь много раз прикреплены.
   Оказалось, как брюзжала бабка, что никого к ним не прикрепляют, на обменной карте стоит направление в это отделение, а, кроме того, там еще все анализы и ход беременности! Кто ж будет роды-то принимать без карты, тем более это ведомственный роддом, значит, и ответственность выше. Мало ли кто тут на такси сюда приезжает! Домой возвращайтесь и рожайте по месту жительства, или скорую вызывайте - вон автомат!
   Дверь захлопнулась перед носом, нам пришлось искать телефонную будку и двухкопеечные монеты.
   Чувство недоумения и растерянности сменилось лёгкой паникой, на пустынном ярко освещённом Калининском проспекте проезжали редкие машины, проходили редкие люди, и никто, несомненно, не смог бы помочь нам, кроме Владимира Алексеевича.
   Через полчаса скрипнула и распахнулась негостеприимная массивная дверь, принявшая мою несчастную всю в слезах жену. Та же самая бабка отвела ее в туалет, вытащила из кармана халата рулон туалетной бумаги, оторвала маленький кусочек. Дело было в разгар лета, горячая вода отключена. В такой поздний час жена попала в пересменок, и у нее, пролежавшую на каталке пару часов, начались роды. Новая смена подоспела, как говорится среди медиков, вовремя.
   Дома меня встретил матерившийся тесть и рюмка водки, что всё обошлось.
   - С тебя бутылка коньяка, а лучше две! - задорно подытожил Лев Николаевич на следующий день, когда я с большим трудом дозвонился и узнал, что родился Алёша. Вскоре под конец рабочего дня всем отделом выпили две бутылки пятизвездного армянского коньяка, купленного в гастромиде, закусили его на скорую руку традиционно - лимончиками с сахаром и плиткой шоколада.
   Меня отпустили пораньше, и я поспешил к роддому. Передачку приняли, когда я отстоял какое-то время в очереди с папашей, представившемся мне сотрудником ОБХСС. Он передавал банки с чёрной, конфискованной, как объяснил, икрой, своей жене и сотрудникам роддома. Он был более сильно выпивший, чем я, и всучил мне полукилограмовую банку трофея.
   - Да бери ты, мы сегодня взяли таких восемнадцать! - Немного поколебавшись, забрал банку, Маринке точно пригодится икра, крови потеряла много. Обэхээсник, немного придя в себя, взял с меня пять рублей.
   Я был счастлив. У меня родился сын, деревьев и кустарников в Болшеве с дедушкой я посадил много, осталось построить дом. И это казалось раз плюнуть. Жизнь почти удалась.
   Роддом имени Грауэрмана вскоре закрыли, поговаривали, что нашли стафилококк. В здании открыли аптеку, офисы фармацевтических компаний. Алешка, который с 12 лет до окончания института мучился прыщами на лице, точно, этот стафилококк подхватил там.