6- Капризы памяти

4
Тётьнат начисто лишена фантазии в приготовлении пищи: утром каша,          (18     Тётьнат     текст:  наша кормилица, повариха тётя Наташа. Появившись в отряде, она отрекомендовалась Натой и получила имя Тётьнат )             вечером макароны по-флотски. Макароны по-флотски – это вку-усно! Сухие, длинные, толстенькие, они походили на дудочки. В детстве мы любили хрустеть ими, или пытались «дудеть». Сейчас таких макарон не выпускают. Рецепт блюда – пожалуйте, а продукта нет. Забыта технология изготовления этих макарон, или люди, умеющие их делать, вымерли в одночасье, как динозавры. Но каша, особенно манная… сегодня каша, завтра каша, и послезавтра, и через неделю… бр-р-р!

Однажды я только отправила в рот ложку с манной кашей – только одну ложку! – и побежала на берег. Каша не захотела проходить в желудок. Оказалось, я снова жду дитя. А ведь за три месяца до отъезда в поле я вышла из больницы. Увезли на «Скорой». Там поили хиной, в результате я лишилась сыночка, вполне оформившегося, с пальчиками на ручках и ножках, с ушками. Хоть и крошечный, но понятно было, что мальчик. У меня чуть не помутился разум. Видимо, от хины я совсем оглохла, потеряла чувствительность в руках, не могла самостоятельно шагать, пол ускользал из-под ног. И снова во мне ребёночек? Что-то будет со мной? Я и боялась, и радовалась. К тому времени у нас с Лёней в планах было на следующий год отправиться на Север. Когда я сообщила ему о своём положении, он нахмурился: «Рожать будешь в Свердловске, я поеду один». Я – в слёзы. Начался жуткий токсикоз. Ни есть, ни смотреть на пищу не могу. Даже воду мой организм отторгает. Всем стала ясна причина моей немощи. Лёня запереживал: до медицины далеко, а без неё явно не обойтись. Спасла Тётьнат. Как-то увидев мои слёзы, она подсела ко мне и, гладя по голове, ласково заговорила:

– Напрасно ты, деточка, плакаешь-то. Тебе щас про дитё надо думать, а што хорошего, если оно тоже научится плакать? Коли оно в тебе зародилося, дак оно всё слышит и понимат. А што кушать не можешь, дак тоже слёзоньки твои виноватые. Нервы-то они таки-и, руководят нами, как хотят. А ты не поддавайся им. Знай, улыбайся. Улыбайся и всё тут. Я вот уговорю парней, пускай они рыбёшки половят на ушицу тебе. Живо аппетит появится. Ушица тебе сильно полезная будет. А щас я киселёк сварила. Вишнёвый. Хочешь, а?

То ли ласковое слово сработало, то ли нервы мои ослабли, чтобы командовать моим самочувствием, но я выпила целых полстакана киселя.

Лёня мой никогда так много не курил, как в эти дни. Папиросные коробки «Беломорканала» пустели одна за другой. После нашего с Тётьнат разговора вечером перед сном он, прижав меня к себе, сказал:
– Малыш, я решил отложить затею с Севером. Родишь, тогда и поедем вместе с сыном.
– А если дочка будет?
– Нет уж, ты давай мне сына.

Вот когда я поверила словам Тётьнат о том, что нервы руководят нами: скоро токсикоз мой, как рукой сняло, и больше он меня не донимал.


Об обещанной ухе Тётьнат не забыла, уговорила «парней» и те согласились порыбачить. И скоро представился удобный случай. В ближайшую пятницу вечером Антипов покровительственно распорядился устроить завтра, в субботу выходной. Такое случилось впервые за всё время нашего пребывания в лагере. В полевой сезон маршруты отменяются только в непогоду и заменяются «камералкой» – обработкой маршрутных материалов. И вдруг в ясный благодатный день – выходной! В лагере воцарилось радостное возбуждение. Встали всё равно спозаранку, лишь Маргарита не высунула носа. В её палатке и днём не жарко: крыша аккуратно заложена травой, давно высохшей и каким-то образом не скатывающейся. Солнечным лучам трудно пробить этот защитный слой. Потом почти все «слизали» эту придумку, не выразив ни слова благодарности изобретателю, а начальник пусть не очень решительно, но, похоже, проявил недоверие. Глядя мимо в неопределённую даль, в полголоса проговорил:
– На время дождя «это» нужно убирать.

Ну, конечно, имущество-то казённое, беречь надо, а то, не дай Бог, брезентовая палатка во время дождичка возьмёт и сразу напрочь сгниёт. Кто отвечать будет? Мне стало обидно за Маргариту, но, подумав, я попыталась оправдать начальника: действительно, кто отвечать будет? Моя мудрая бабушка любит повторять: «Чужо не берегчи, своёго не видать».


Итак, я остановилась на том, что в лагере царило радостное возбуждение по причине нечаянного интереса – выходного дня при ясной погоде. Начальника не было, куда-то исчез вместе с водителем и машиной. Ночью было слышно тарахтенье мотора. Рации в партии не было, потому что места более-менее обжитые, не Северный Урал, не глухая тайга. Недалеко деревня, а там наверняка почта, и должен быть телефон. «Наверное, на участок уехал, – решили мы.– Облагодетельствовал нас, а себе праздник не решился устроить. Может, там что-то важное произошло. Но ведь узнал-то об этом явно не ночью, мог бы нас в известность поставить. Не пешки же мы, из одного котла питаемся». Зная угрюмый характер начальника, мы скоро махнули рукой на его поступок: как-никак начальник и не обязан докладывать нам о своих намерениях.

Женщины дружно решили отправиться по ягоды за дальний лесок. Тётьнат ходила на разведку и доложила: вишня поспела. Лесная клубника уже отошла, от чистки её всё ещё не зажило под ногтями: вкусная, ароматная ягода, но чистить её – морока, так плотно чашелистники прилегают к ягоде. Варенья уже наварили вёдрами – большими, эмалированными, купленными в деревне, хорошую выручку сделали местному сельмагу – деревенскому магазину. Для хранения заготовок мужчины выкопали на берегу речки погребок и все наши варенья-соленья прекрасно хранились. После поля мы благополучно развезли их по домам. Надо сказать, природа Южного Урала щедра не только на дивные урожаи разных ягод, богаты те места и грибами. На моём родном Среднем Урале мне всегда нравилось бродить по лесу в грибную пору. Иногда мы ходили по грибы с моим дядюшкой, маминым братом. Звали его Григорий, я почему-то звала его Гогой. Гога был мастеровым человеком, про таких говорят: «Руки на месте растут». Был он и отменным грибником. Как-то мы с Фаей – моей тётушкой и почти ровесницей отправились с Гогой по грибы на Уктусские горы. Места исхожены: жильё близко, лес не густой. У нас с Фаей на дне корзин одни невзрачные «синявки», у Гоги же отменные молодые грузди. По его методу, я пыталась расшевеливать палочкой каждый бугорок, даже едва заметные возвыщения на хвойной поверхности, но мои бугорки оказывались обманными. Изредка попадались красноголовики, но их трудно было бы не заметить, так призывно красовались они своими шляпками.

На Южном Урале мои «уловы» были более удачными, я насолила полное эмалированное ведро груздей, мало того, каждый мой поход был увенчан взносом в общую жарёху красноголовиков и моховиков. Удивительно было то, что почти не было червивых грибов.
(Файл: 19   на Южном Урале почти не было червивых грибов)

За полчаса пути до зарослей вишни, мы изрядно помыли косточки мужчинам: по ягоды они, видите ли, не захотели идти, будто на рыбалку настроились, будто к ужину уха будет. Так мы и поверили! Завалятся с книжками или разведут философию, обмусоливая надоевшую тему о Хрущёве, о глупости его политики с позиции силы, мол, зачем зверя травить? Я, ничего не смысля в политике, никогда не вникала в эти разговоры, может, впитав наставления бабушки: «Не нашого ума дело царей-то обсуждать. И красно солнышко всех не осветит». Но тут я решила поддержать разговор женщин:

– Конечно, Хрущев для народа старается. Мы в Свердловске недавно в новый дом въехали. С балконом и ванной. Горячая вода есть.

Я умолчала о том, что мне не нравится в этом доме, что в старом, хоть и носящем жуткое имя «барак» и с «удобствами» на улице, было во сто крат лучше. За ужином не приходилось ютиться семье, состоящей из четырёх поколений, на шести квадратных кухонных метрах. Раньше мы жили по нынешним меркам почти в центре, а после сноса оказались на окраине. Барак был на два подъезда, в одном из них поначалу была поликлиника, потому нам достались по сравнению с другими соседями две огромные комнаты. История о том, как мы оказались в бараке, как нашу семью лишили квартиры, выделенной моему отцу перед уходом в армию, – печальная история и требует отдельного, большого повествования. Если коротко, квартира наша в «жактовском» доме на улице Фрунзе потребовалась главному инженеру завода имени Воровского, с которого отец ушёл в армию, и по распоряжению директора вдову солдата, то есть мою маму отселили в барак, пообещав, что мера эта временная. К тому моменту семья наша состояла из шести человек: мама перевезла к себе иждивенцев – бабушку и сестёр и была единственной кормилицей. Лишь с годами поселилась в сердце обида за маму, за себя, а тогда мы жили надеждами на лучшее: весь народ терпит, и мы потерпим.

Умолчала я обо всём этом потому, что думала: в новом бараке, прозванном «хрущёвкой», хоть и с ванной, и газом, и горячей водой, но ничем не лучше, чем в старом, и потолки такие низкие, что бабушка, укладываясь спать, творит молитву, чтобы ночью потолок не свалился. Но при чём тут Хрущёв? Он хотел быстро обеспечить народ благоустроенным жильём, чтобы жили мы с удобствами, не по-скотски. А в том, что получилось не так, как он замышлял, виноваты конкретные корыстные личности, местные начальники, всем известно, как они умеют пускать пыль в глаза.

– Он сказал, что наше поколение будет жить при коммунизме, – добавила я.
Валя бросила в мою сторону снисходительный взгляд, больно царапнув моё самолюбие. Я взвинтилась: и почему Лёня придумал для неё такое нежное имя – Лью? Оно ей совсем не подходит, она же сухарь, вся из себя правильная! Я знаю, в доме Григорьевых огромная библиотека, и знанием истории, эта Лью кого хочешь за пояс заткнёт, у неё собраны и Соловьёв, и Карамзин с его «Историей государства российского». Мало того, она выписывает толстый журнал «Вопросы истории», который рассчитан на подготовленного читателя. Мне не угнаться за её эрудицией. Но эти улыбочки! Мне это не нравится. Она считает меня неисправимой идеалисткой. Я в ответ обозвала её нигилисткой.

Обычно уравновешенная Григорьева ухмыльнулась:
– Других газет кроме «Правды» не признаёшь?
Я задохнулась от возмущения, но встряла Тася:
– Девчонки, мы же питья с собой не взяли. Может, вернёмся?
– Ты что, далеко ведь ушли, – возразила я.
– Ягодами жажду утолим, – спокойно произнесла Валентина.
Тася и Гена Рязановы (для полного имени Генадию явно не хватало солидности) – особая пара.
(20  текст:Чета Рязановых)

Вначале никак не среагировав на эту чету, я, чем дальше, тем с большей симпатией проникалась к ним. И сейчас, когда пишутся эти строки, когда жизнь наглядно показала, кто есть кто, я хорошо понимаю всю настоящность этих людей, их искренность и верность дружбе, неугомонность и непоседливость, преданность трудной профессии и умение, мудрея, оставаться юными. Но об этом потом. Тогда же мы только притирались друг к другу. Я знала лишь о том, что они появились в Челябинской геологической экспедиции по окончании техникума, что у них есть маленькая дочка Анжелика. Не думаю, что Тася всерьёз предложила вернуться за водой. Узнав её ближе и вспоминая тот случай, я поняла, что она нашла повод, прервать назревающую ссору. Думаю, будь Тася за столом, в тот момент, когда Рафка прицепился к Маргарите с кашей, возможно, инцидент тот не получил бы развития.

Почему-то едва зацепившись за имя Маргариты, мысли мои зацикливались на одном и том же. Я не понимала причину коллективной неприязни к ней. Неужели всё дело только в комплекции? Но разве её вина в том? Ведь она борется, на одной простокваше сидит! Увы, никто будто не замечает роскошных волос. Один цвет чего стоит! Никакой хной или басмой такого цвета не добьёшься, а других красителей нигде не найдёшь, ни в продаже, ни «из-под полы». А ей и искать не надо, природа-матушка наделила. А глаза! У рыжих чаще всего бывают поросячьи глазки, а тут – сиянье синевы, как на Ренуаровском портрете актрисы Самари. И чудные веснушки, хотя на плечах, конечно, неплохо бы вывести их. И эрудиция. И ум. Когда после истории с кашей она снизошла до того, чтобы обратить на меня внимание, мы – пат и паташонок часто сиживали вместе на берегу нашей речки, подолгу разговаривая. Вернее, говорила больше она. Иногда, с чем-то не соглашаясь, я даже не пыталась возражать, хотелось впитывать любую информацию от умного человека. Её интересы не были однобокими. Именно от неё я впервые услышала о Чюрлёнисе, об Энеску. Она могла свободно говорить хоть о медицине, хоть об астрономии, о генетике, наконец: тогда об этой науке в открытую мало говорили. Даже о геологии она говорила не как о профессии, а будто открывала сокровенную тайну.


Я подумала, что всё-таки зря мы не позвали с собой Риту. Но лучше бы мне не заикаться об этом, потому что Григорьева сухо оборвала: «Зачем навязываться, если человек избегает общения?». Я промолчала тогда, но после ругала себя за это. Мне казалось, что неправы все, потому что ополчились на одного человека, что не дают ему шанс проявить себя с лучшей стороны. Легко быть сильным и чувствовать себя правым, когда ты в большинстве. А кто сможет улыбаться в ответ на неприязнь? Может, Ритка и в самом деле в чём-то провинилась, но гордость не позволяет ей унизиться до извинений перед своими ровесниками, навесившими на неё «неправильный» ярлык. Говорят, у капиталистов волчьи законы, что там каждый сам за себя, но неужели лучше, когда все дружно грызут одного? Советские люди, называется! Для кого тогда написан моральный кодекс строителя коммунизма?

Всю остальную дорогу я рта не раскрыла.

Когда мы добрались до зарослей вишни, я обомлела: такого щедрого урожая не доводилось видеть – сладко-вишнёвый дурман. Знать бы, так пришли бы сюда с вёдрами. Хотя и корзины были тоже не маленькие. Наполнили мы их почти шутя и к полудню вернулись в лагерь.

продолжение:  http://www.proza.ru/2013/02/10/1835