Синяк Петрович

У Михал Петровича жил попугай.

Это был маленький, старый-престарый волнистый попугайчик, с лысоватой шеей, вечно зудящей гузкой и скверной привычкой складывать в человеческие уши то, что он добывал  с человеческих тарелок.  (Бережливый старикашка везде норовил делать заначки). А звали этого попугая Синяк Петрович. У него была бело-желтая голова и когда-то романтическое, сине-голубое оперение.

Михал Петрович и сам уже давно не был молод. Еще к сорока годам у него оформилась противно-розовая, с двумя родинками лысина, а к теперешним пятидесяти к разросшейся лысине добавились темные круги под глазами и две вертикальные складки по щекам, из-за чего лицом он стал отдаленно походить на умирающего гепарда.

Петровичи дружили давно, больше десятка лет.  Синяк Петрович в переносном смысле пережил двух жен, одну тещу и двух приемных детей Михал Петровича, а в прямом – свою легкомысленную женку-попугаиху, Глафирку, доставшуюся ему от первой жены хозяина. Утром Синяк Петрович садился к Михал Петровичу на плечо, теребил ему жидкие перышки за ухом и говорил: «Доброе утро! Ситуация под контролем! Чик-чирик!» А вечером, встречая хозяина после работы, он радостно пикировал ему на лысину, пощипывал родинки и снова говорил: «Доброе утро! Ситуация под контролем! Глафирка-изменщица! Чик-чирик».

Синяк Петрович до Глафирки говорил другое. К Михал Петровичу тогда наведывалась одна девушка, Олечка. Они приходили домой за ручку, садились ужинать, прогоняли Синяка Петровича от тарелок, потому что он, перепархивая, задувал зажженные на столе свечи. А когда Олечка уходила, Михал Петрович ложился в майке на диван, пересаживал Синяка Петровича с еще опушенной тогда лысины на совсем волосатую грудь и старательно учил: «Олечка, счастье мое! Приходи скорее!»

За эту фразу Синяка Петровича злобно клевала жена Глафирка и гоняла кухонным полотенцем первая жена Михал Петровича. Пришлось хозяину с попугаем разучивать что-то более нейтральное. «Ситуация под контролем».

Синяк Петрович с Глафиркой пять лет летали по всей квартире, счастливо чирикали и перешептывались. Глафирка пару раз сносила яйца, из них даже выводились попугайчата, но быстро гибли. Глафирка была намного старше Синяка Петровича.

А потом она улетела. Вторая жена Михал Петровича, не закрыв двери в комнату, мыла окно, и Глафирка, привлеченная чириканьем воробьев в кленовой кроне напротив окна, выпорхнула на волю. Неразлучный Синяк Петрович тоже было нацелился за ней, но сделав полукруг на три метра от окна, вдруг оробел и вернулся на призывные вопли хозяйки. Глафирку потом несколько раз видели во дворе в составе большой воробьиной стаи, а однажды Михал Петрович, возвращаясь как-то летним днем с работы, разглядел Глафиркины белые с сиреневым отливом окровавленные перышки под кустом у подъезда. Синяку Петровичу он об этом даже не сказал, чтобы не травмировать.

После второго развода Михал Петрович стал надолго задерживаться на работе, запустил домашнее хозяйство. Даже Синяку Петровичу от пыли на мебели и неделями не мытых кастрюль становилось тоскливо. Под любимыми его насестами скапливались маленькие горки помета, и их автор разглядывал это безобразие с осуждением, наклоняя голову то вправо, то влево. Год они с хозяином так кантовались. А потом хозяин не вернулся.

Синяк Петрович три дня подъедал все, что засохло на грязных тарелках в раковине. На четвертый из его блюдца испарилась вода, и он стал клевать любимое растение-насест на подоконнике, добывая из него хоть немного влаги.

За окном радостно зашумел по юной листве стремительный майский дождь. Через форточку с дырой в сетке до Синяка Петровича стали долетать брызги. Он перелетел на раму, стал слизывать с сетки капли и, нахохлившись, поглядывать во двор, наклоняя голову то вправо, то влево. Дождь вечером закончился. Ночью через дыру в комнату залетели два комара. А утром, услышав в кленовой кроне возню воробьев, Синяк Петрович, по-стариковски ворча, протиснулся через дыру и перепорхнул на зеленую ветку.

С воробьями он летал до августа. У них он научился воровать у голубей хлебные крошки, рыться в мусорных контейнерах, пить воду из луж. Вначале его прогоняли, но потом – привыкли. Воробьи понимали, что этот старый чужак-интеллигент ни на что, кроме избытков их застолья, не претендует, и перестали клевать его.

А как-то в августе, спасаясь от теплого ливня после изнуряющей жары, Синяк Петрович сидел на ветке раскидистой липы во дворе и подремывал. И вдруг… Он услышал знакомые звуки. Словно две молодые Глафирки взахлеб чирикали где-то. Синяк Петрович, кряхтя под тяжелыми дождевыми струями,  сделал круг у чьих-то окон, сел на подоконник, прислушиваясь. Звуки были совсем рядом. Он перелетел на соседнее окно, которое оказалось открытым. В комнате стояла большая клетка, а в ней любезничала счастливая семейная пара волнистых попугайчиков. Синяк Петрович подлетел поближе, сел на спинку стула и громко представился: «Доброе утро! Глафирка-изменщица! Чик-чирик!» И тут же в комнату из кухни прибежали две изумленные женщины, а за ними – трехлетняя девчонка. Синяк Петрович тут же порхнул на плечо той, что была повыше, ткнулся ей клювом в губу и сказал: «Олечка, счастье мое! Приходи скорее!» Та ахнула и села на стул. Синяк Петрович, не унимаясь, рассказывал ей про Олечку, про Глафирку, про ситуацию под контролем и радостно подлизывал соленый ручеек на ее щеке.

Когда Синяка Петровича, накормив, посадили в маленькую клетку-переноску, он даже почти не обиделся, потому что его тут же разморило. Клетку закачало. Приоткрыв один глаз, он увидел свой двор со знакомыми деревьями, услышал возню воробьев в мокрых кустах. Потом стало почти темно, у шагов той, что несла клетку, появилось короткое эхо. И тут раздался знакомый громкий звук – словно гигантский комар затрубил над головой. Синяк Петрович вздрогнул. Та, что несла клетку, снова куда-то ткнула, и звук повторился, потом еще и еще. Из соседней двери вышла женщина.

– Олечка! Ой… А Михал-то Петрович… Умер он, Олечка. На работе инфаркт случился, и он уже не оправился. В мае похоронили…

Попугай в своей клетке, видя, что ситуация под контролем, принялся чесать клювом гузку.

2013