7- Капризы памяти

5

Попали на «спектакль». Как мы и предполагали, никакой ухой не светило. Тётьнат, потеряв надежду, колдовала у костра над каким-то варевом с тушёнкой. Оказывается, пока мы по Рафкиному выражению «прогуливались», мужички наши были заняты очень серьёзным делом: строили плот. Попытав счастья с удочками, решили, что хитрющая рыба косяком стоит на средине реки, и там её можно черпать Тётьнатиным дуршлагом. Спиннинг забрал Фёдоров и ушёл с ним вдоль берега против течения. Всё-таки это эгоизм с его стороны: от коллектива оторвался.
Плот, конечно, грандиозное сооружение, сделан из деревянных ящиков из-под картошки, сверху скреплён двумя толстыми досками, но мы, женщины почему-то усомнились в его надёжности, чем кровно обидели строителей.
Пора было опускать плот на воду, но оказалось это не так-то просто. Плот упирался, не хотел ползти по траве, мало того, пытался развалиться. Григорьев догадался притащить брезент. Все с пыхтеньем старались подсунуть его под капризное судно. Нас, женщин, следуя морскому правилу, не подпустили. Ну и ладно. Поду-умаешь, мы не очень-то и хотели! Пыхтите тут, посмотрим, что у вас получится. А мы пошли купаться на другое место.
Но стоило нам отойти шагов на двадцать, творение упрямцев оказалось на воде. На него взгромоздился Журавлёв,       (файл21  Журавлёв взгромоздился на плот)            остальные пытались спасти брезент, вытащить его на берег – имущество-то казённое. Кричать «ура» было сподручнее тому, кто на берегу. Но закричал Журавлёв, да так, что, наверное, в Москве было слышно. Мы с нашего расстояния, напомню – двадцать шагов, захлопали в ладоши и тоже закричали: «Ура, Победа!» Мы были уверены, что теперь вся рыба будет наша. Речка в самом широком месте не более двадцати метров, и плот, хоть и лениво двигался, но за считанные минуты достиг середины. В этот момент Тётьнат забила в чугунную колотушку, возвещая, что пора обедать. Журавлёв то ли с великой радости, что позвали к столу – голод не тётка – то ли испугавшись неожиданного чугунного боя, неловко переступил на хлипком сооружении, раздался явственно слышимый треск, и капитан рыболовецкого судна вместе с мешком для улова и алюминиевым дуршлагом оказался в воде. Все почему-то захохотали, а я с рёвом бросилась в речку, спасать мужа. Плавать не умела, и меня, естественно, потянуло ко дну. Вытащил Генка Рязанов. Очнувшись, я увидела, как Лёня волочёт плот к берегу.
Вдруг все, глядя совсем в другую сторону, запрыгали, как дикари, захлопали в ладоши и закричали «ура»: по берегу в нашу сторону шёл Витя Фёдоров.             (файл22 Виктор Фёдоров самый серьёзный среди нас )       Обычно скромный, себе на уме, неулыба он шагал с видом победителя, широко улыбаясь, держа в поднятой руке – как знамя – богатый улов, три огромных щуки, прикреплённых к спиннингу. Годы спустя, в газете «Вечерний Свердловск» я видела фотографию какого-то дядьки с полутораметровой щукой, выловленной в Исети возле «плотинки». Но те, пойманные Витей в небольшой речушке, не обозначенной на карте, полуметровые рыбины казались действительно огромными. Витю тут же под дружные «ура» начали качать – подбрасывать в воздух. Он смешно размахивал руками и даже успевал дрыгать ногами. Мы, женщины тоже не остались в стороне, я даже подкинула его левую пятку, оказавшуюся возле моего носа.
Вечером мы трапезничали у костра, уплетая щуку, запечённую в золе. Предварительно завернуть её в лопухи предложил Аркадий. Он у нас самый опытный и самый приспособленный к дикой жизни: после горного техникума прошёл школу в Саянах.          
 (файл 23 после провалившейся затеи с плотом, мужчины не успокоились, раздобыли кем-то выброшенную рваную рыболовную сеть и пытались её починить, надеясь на то, что она уместится в нашей не великой речушке.)

Антипов подозрительно долго не появлялся: ни машины, ни его. Мы стали подозревать, что на участке случилось ЧП. Но Тётьнат выдала тайну: начальник уехал домой, в Челябинск. Машину государственную использовал, кадр – тоже. И у кадра этого, то есть водителя, жена в Челябе. По жёнам соскучились. Мы дружно почесали языки на эту тему. Ах, он, Антипыч хитрый! Мы-то думали, он ради нас на жертву пошёл, а он… Кк-какой, а? Ну что ж, нашим легче. Мы-то щуку едим. Ему не оставим. Вот! Пусть пеняет на себя, скрытник такой! Но потом решили: нет, всё-таки оставить надо. Если бы не он, была бы у нас такая рыба?
Вдруг Рафаэль нерешительным, совсем не свойственным ему тоном сказал:
– А почему кресло Кавериной пустует? Она жива?
Каверина – фамилия Маргариты, а «кресло» – крытый мешковиной ящик из-под аммонита, который всегда занимала только она. Действительно, Маргарита, кажется, так и не высовывалась из палатки. Сколько можно спать? Уж не случилось ли чего? Вопрос, прозвучавший именно из уст Пильщикова, показался странным не только мне. С чего бы в нём проснулась такая забота? Григорьев, сложив пальцы колечком, смежив в улыбке мохнатые ресницы, произнёс:
– Она бойкот объявила.
Фёдоров с серьёзным видом добавил:
– А в камералке метла пропала…
– Ага, – неожиданно поддержал Рязанов, – я видел ночью на ней кто-то прямиком на Питер полетел.
Он сказал это намеренно громко, так, чтобы Маргарита услышала.
Рафаэль, вальяжно развалившись на траве, жуя соломинку, с умным видом произнёс длинный монолог о том, что некоторые «столичные штучки» очень неправы, игнорируя коллектив и глядя на периферию, как мистер Твистер на ассенизатора.
Мне вспомнилась бывшая соседка по бараку. Дора Наумовна родом из Ленинграда, но соседи шептались, что прибыла она из Шанхая.
Годы спустя я узнала о несчастной судьбе многих русских, вынужденных в начале двадцатых бежать на чужбину с ярлыками предателей Родины. Многие остались лежать навечно в чужой земле. Лишь при Хрущёве «русским китайцам» было позволено вернуться на родину. Путь беженцев лежал через Свердловск, и многие осели на этой «перевалочной базе»: в столичные города им и их потомкам въезд был запрещён. Так Дора Наумовна вместе с уже взрослой дочерью Алей оказались в нашем бараке на улице Белинского, знаменитой тем, что в самом её начале стояло и до сих пор стоит грандиозное каменное здание – главная библиотека города, имени Белинского, куда Аля сразу же записалась. Мать и дочь выгодно выделялись на фоне бараковского люда: в обеих была некая царственность в осанке и одновременно патологическая скромность. На контакт с соседями они не торопились, но и особо никого не чурались. Однажды оказавшись у них в гостях, я была поражена обилием книг: в моём доме книги умещались на этажерке, приходилось пользоваться услугами районной библиотеки на углу улиц Степана Разина и Фурманова или той же «Белинки». Разговоров о Шанхае Дора Наумовна избегала, зато о Ленинграде могла рассказывать часами, оправдывая народную пословицу «Укого что болит, тот о том и говорит», а может, притупляя свою боль от невозможности вернуться в родной город. Она покинула Ленинград, тогда ещё Петербург, совсем молодой девушкой и поражало её чувство тоски по родным пенатам, видимо, не отпускавшее всю жизнь.
Я с благоговением относилась к этой женщине, помимо всего прочего, ещё и потому, что она ленинградка, а это в моём представлении было критерием наивысшей культуры, ленинградцы казались мне цветом и светом нации. О мужестве блокадников-ленинградцев ходили легенды.
Потому от слов Пильщикова «столичная штучка» меня передёрнуло. Боже мой, – мысленно возмутилась я, – как он может говорить о Маргарите таким оскорбительным тоном, тем более так ехидно подчёркивая её столичное происхождение? Завидует что ли? Но разве волен человек в том, где ему родиться? Я, например, не замечала в Ритке столичного высокомерия.
Женщины, будто прочитав мои мысли, дружно возмутились: сколько можно цепляться к человеку, к тому же так оскорблять? Я выкрикнула фразу из Морального кодекса строителя коммунизма: «каждый за всех и все за одного». А если у человека особый взгляд на некоторые вещи, и он шагнул не в ногу с коллективом, то это ещё не значит, что… в конце концов, не инкубаторские же мы!
Схватив самый крупный кусок щуки, я побежала к палатке Маргариты. Как ни странно, на мой голос она не отзывалась. Я отогнула полог. В палатке было пусто. Не было ни рюкзака, ни чемодана. Я испугалась и понеслась обратно с воплем: «Ритка исчезла!». Все растерялись, не зная, на что подумать. Тётьнат тоже пожимала плечами. Между тем уже наступили сумерки и чьё-то предложение отправиться на поиски Маргариты по её маршруту не получило поддержки: не хватало ещё кого-нибудь потерять! Я со всеми вместе непременно отправилась бы, не раздумывая, хотя жутко боюсь темноты. Вспомнила, как в первый год моего замужества Лёня, на ночь глядя, позвал меня прогуляться на лыжах в лес, на гору за парком Маяковского. Ему хотелось адреналина, а я трусила. Панически боясь тёмного времени суток, я к тому же боялась в темноте упасть носом в снег, что однажды случилось со мной в том же парке Маяковского среди бела дня при ярком солнечном свете, когда, скатываясь с горы, я зацепилась за пенёк. Сломав носок лыжи, я полетела под гору кувырком и уткнулась лицом в твёрдую корку наста. Домой возвращалась с поцарапанным в кровь лицом, прохожие шарахались и с жалостью оглядывались. Перед Лёней я устыдилась своей трусости и, не подав вида, согласилась. Но какое катанье ночью в лесу, в кромешной тьме, когда не видны даже ближние стволы? Каким-то образом мы взобрались на гору, и Лёня оставил меня одну. Я не могла перебороть свой страх, стук собственного сердца оглушал, мерещились приближающиеся светящиеся желто-зелёные точки – волчьи глаза, казалось даже, я слышала клацанье клыков. Прошла, наверное, целая вечность, а я стояла, не шелохнувшись. Не знаю, как Лёня нашёл меня, может, стоял рядом. После того моя уверенность в собственном счастье поколебалась и, как он ни пытался доказать свою любовь, как я ни старалась вытравить из своего сознания тот случай, сомнение в любви мужа ещё долго угнетало: как можно любимую жену даже при её согласии подвергнуть такому бессмысленному испытанию? Но когда любишь, ищешь оправдание поступкам любимого, и непременно находишь и прощаешь. И помнишь только хорошее. Простила и я.

Было уже далеко за полночь, а Маргариты всё не было. Антипов, по словам Тётьнат должен был появиться лишь в понедельник к вечеру, так что принимать решение должны были мы сами. По общему согласию бразды правления были отданы Журавлёву, как старшему. Было решено с рассветом отправиться на поиски Маргариты по её маршруту.
– Идём мы с Рафычом. Тётьнат и ты, Малыш, остаётесь на территории лагеря, остальные – в маршруты. А сейчас спать, – распорядился Журавлёв.
Но расходиться никто не захотел. Какой сон, когда случилось ЧП? Сидели в тягостном молчании, лишь изредка подкидывая мелкий сушняк в тлеющий костер.
Григорьева осенило:
– А ведь у Антипыча телефон дома. Может позвонить? Пусть срочно возвращается, с машиной проще искать.
Журавлёв решительно возразил:
– Ночь! И не белая. Откуда звонить? До деревни ещё дошагать надо. Телефонистка, если только она существует в этой забытой Богом деревушке, спит глубоким сном, и попробуй найти её в сонном царстве. К тому же в деревнях на ночь псов с цепей спускают: загрызут.
Я подумала, что Лёня переборщил с этим «загрызут»: деревенские собаки наверняка пустобрёхи.
– Начальство в первую очередь должно быть поставлено в известность…
– Утром попытаемся это сделать. Подстраховаться не помешает. Ты, Лью, и пойдёшь, – он вопросительно посмотрел на Валентину. – Договорились?
Но следующий день не принёс ничего хорошего.
Искать пропавшую Маргариту вызвался ещё и Аркадий: мало ли какая ситуация сложится, третий человек лишним не будет. Вернулись под вечер с кислыми лицами. С ходу вопрос:
– Что слышно из Челябы? Где Лью?
– Вали до сих пор нет.
Аркадий побелел, у Лёни с Рафаэлем вытянулись лица: два километра невелико расстояние, деревня видна невооружённым глазом. Где мог пропасть человек?
– Идём в деревню, – мрачно сказал Журавлёв.
– Поешьте хоть маленько, – забеспокоилась Тётьнат.
Но о какой еде может идти речь? Плеснув на лицо и выпив по кружке воды, взяв с собой по ломтю хлеба, мужчины двинулись в сторону деревни. Но Силы небесные пощадили уставших, измученных людей: не прошли они и ста метров, как заметили отделившуюся от деревни движущуюся точку. Это была Валя.
Оказалось, в деревне вовсе не было почты, тем более телефона. Пришлось ехать на железнодорожную станцию на случайной грузовой машине: единственный «старорежимный» автобус, явно давно списанный с баланса какого-нибудь автопарка и подаренный городскими шефами колхозу, к которому была приписана деревня, курсировал два раза в день, но по закону подлости он сломался. Хорошо, что деньги с собой были, без «пол-литры» никакая услуга в деревне не обходится.
Известие, привезённое Валей, повергло всех в шоковое состояние: Маргарита в Челябинске. Отбыла переводиться в другую партию! Никого не известив! В разгар полевого сезона, когда штатные единицы утверждены и закреплены за каждым отрядом!
– Нет, как прикажете понимать? – возмутился Рафаэль, – мы тут как самые распоследние дураки рыскали везде. Я колено расшиб!
Он задрал брючину, колено и в самом деле представляло неприглядное зрелище. Тася побежала в камералку за аптечкой.
– За такие дела тридцать третья статья полагается… с волчьим билетом… – ворчнул Фёдоров.
– Довели человека, – пробурчала я.
– Всё. Успокоились, пошли есть, Натали устала ждать, – скомандовал Журавлёв.
Так наособицу, игриво он называл – за глаза, конечно, – повариху: толстую, в перманентных кудерьках, с нашей колокольни – старую тётку.
Право ли в этой ситуации большинство, мне ещё предстояло узнать, пока же моё мнение дало крен, и я уже не была на стороне Маргариты, казалось, поступок её граничил с подлостью.

Продолжение:    http://www.proza.ru/2013/02/10/1933