Жизнь моя и не только 1. 1

«Дяденька, дай денежку!» - закончил я свою жалобу президенту на генеральную прокуратуру.
Глава   1.  Совсем маленький.
Еще бы, такая жизнь, да приснилась бы. Нас было много внуков, а я самый младший. Издевались старшие,  как хотели. Года было мне три, летом жили все у деда с бабкой в совхозе «Исток». Три года, это значит, конец войны. Муки было мало, покупали хлеб. Хлеб и в совхозе был по карточкам, очередь занимали с вечера, по порядку – сегодня старшие сначала, потом помладше, завтра со второго старшего и так через десять дней все сначала. Когда попадаешь вечером, ночью, еще ничего, вот если утром, когда хлеб привезут – тогда беда. Совхоз был от чекистов, привозили регулярно, задержек не бывало. Естественно, стоишь в очереди, на руке номерок карандашом написан, не простым черным,  а химическим*, его послюнишь и надпись,  фиолетовая или синяя, получается на весь день, потом его сестренкам, братишкам,  перепишешь. Поэтому, я наверно, химиком  и стал. В войну очереди были за всем, так что руки у всех были в этих фиолетовых закорючках, все в очередях, баня редко,  холодной водой не отмоешь.
_____________________________________
*Чернильный, или химический, карандаш в настоящее время практически не востребован. Им пользуются, как правило, при голосовании во время выборов. Его основная характеристика — не¬возможность вымарывания.  При контакте с водой создает видимость акварельной краски. В отличие от чернил он имеет более насыщенный фиолетовый тон. Чтоб понятней было,  я позаимствовал рисунок гриба и пейзажа. Рисунок этот сверху.
Ну, поехали дальше. Значит, как привезут хлеб , так всю очередь побоку и мужики здоровые нас в сторонку, в дальнюю, подальше от крыльца, а сами первые у двери. Магазин маленький был, в старом деревенском домике, но крыльцо высокое, метра полтора, с перилами, ну и летишь под перила,  а оттуда молодежь лезет, куча мала, но никого не поломали за все это время проклятое. Продавщица, знает уже это дело, вырвут весь хлеб без карточек, дверь не открывает, ждет. Дождалась парторга совхоза, высокий такой худющий мужик, придет, всех построит по номеркам на руке, его слушались все, тогда она дверь открывает, а он стоит, пока вся очередь не разойдется. К тебе, когда очередь подошла, вся родня тут, одному на всех не донести. Корочки, конечно, объедали все, но только корочки, есть хотелось всегда, Бабушка не ругалась, самой в жизни немало досталось. Покормит, чем бог послал, и на подножный корм шагайте – в огород не пускала – идите в лес, в поле, в совхозный сад, собирать на всех, естественно. В лесу грибы, ягоды, в поле брюква, в саду – соль в задницу. Сад хороший был, большой, у тракта, туда отовсюду народ сбегался, и нам что-то перепадало.
У бабушки тоже жизнь была не сахар – осталась сиротой в четыре года, прибилась к дедову дому, не выгнали, потом за деда и замуж вышла.
А чего прибилась – моя прабабка была ее дальней родственницей, вот и взяла сироту к себе, лишние руки никому не мешали. Прадед, это я пока про материнскую родню рассуждаю, держал ямщину. Дом   двухэтажный, до сих пор стоит, во дворе конюшня. Мать рассказывала, что птицы было не считано, гуси,  куры, утки – белым, бело. Надо поесть – берут, что попадется и хорошо. А за грибами ездили в кузовах на телегу, дня на два, три, пока не наберут, а брали только белые.
Дед, тот уже на работе, его и видели то только по вечерам, ну и когда на работу к нему прибежишь. А прибегали каждый день, работа его была во дворе дома, где квартира было.
Сколько же нас, внуков, было? У бабушки было три дочери и два сына. У старшей, тети Зои – одна дочь – Надя, потом по возрасту - мать,– нас четверо, у тети Ани – трое, две дочери, сын Валера, у дяди Кости – трое, сын Юра, две дочери, у дяди Вовы – сын, Слава. Да, так и получается, двенадцать  человек. По зиме мы и Слава жили у родителей, а остальные – у тети Зои, тетя Аня утонула до войны, муж воевал, дядя Костя сидел, так и не рассказали нам, за что, жена его детей к тете Зое послала, вот так они и жили у нее. А летом нас всех в деревню, к деду с бабкой.
Бабушке не до ласки с нами, не до разговоров, прокорми в войну такую ораву. Посылала всех за чем – нибудь, ягоды пошли – за ягодами, грибы пошли – за грибами, в августе – шиповник, рябину, боярку. Когда еще ничего ни пошло – за крапивой. Делала постоянно крапивный суп, мне нравился, пока червяк в супе не попался, кто – то из старших плохо промыл, больше я крапивный суп не ел. Натура у меня видимо такая злобная, упрусь и все, не своротишь, хоть и маленький был. Точно по Некрасову –
Мужик что бык: втемяшится
В башку какая блажь -
Колом ее оттудова
Не выбьешь.
Старше стал, такой же остался.
Самое вкусное в деревне был жмых*. Где – то  в совхозе, а может, не в совхозе, просто корм привозили,   отжимали подсолнечник, а жмых – тоненькие такие пластинки, серовато – желтые,  на телегу насыпят кучу и  везут скотине. Вот, вся пацанва, за этой телегой, на кочку тряхнет, упадет,    кидаемся подбирать; с телеги не тащили, запрещено было. Кто постарше, тот уже и не подходит. А нам, вкуснее не было. Так телегу и провожали до скотного двора. Дядьки разные возили. Кто жадный, кнутом машет, кто, наоборот, больше по кочкам едет.
_________________________________
*Жмых (макуха, колоб, дуранда, избоина, жмак) — продукт, получаемый после отжима растительного масла на прессах различной конструкции из прошедших подготовку семян масличных культур (подсолнечника, рапса, рыжика, льна и др).
Концентрированный корм для сельскохозяйственных животных с большим содержанием белка (15—40 %); один из компонентов комбикормов.
_______________________
 Конечно, молоко было вкуснее, но доставалось мало; только когда с бабушкой на дойку в поле пойдешь, там она  побалует; а так молоко  в сепаратор, был у нее такой,  и отделяет сливки, или сделает творог, и снова на сепаратор, почти в каждой семье в деревне вот такой примерно  был.. Сейчас у него вид приличней, с пластиком, раньше был алюминиевый,  а по сути какой раньше был, такой и остался. Наделает побольше и в город, на базар. Продаст быстренько, у нее это хорошо получалось, купит подушечек, и домой. Подушечки – конфеты такие, как подушка – квадратненькие, сантиметра два на два, пухлые. Сверху сахар, внутри повидло. Нам угощенье, мы ждем, когда приедет, выдаст по одной, две, остальное в шкаф, на завтра. Сейчас таких не делают. Отсюда у нас, почти у всех и диабет, недоели сладкого в детстве, потом,  как увидим сахар, конфеты, варенье,  едим, пока не отберут. Я то самый сладкоежка был, таким и остался.
Ну, да. Издевались, конечно, и старшие надо мной, но так, по – хитрому. Дед нас пальцем не трогал, так пошутит  на проделку     и все понятно. Ну, а наши, больные на голову, научили меня деду стишок рассказать:
Дедка – дурак,
Полез на чердак
Чердак провалился
Дедка убился.
Дед вечером приходит, я вскочил со скамейки и гордый такой, ему с радостью и рассказываю, чего я выучил. А эти все лежат на печке, только головы высунули, смотрят, что будет. Вот тут он ремень снял и пару раз по задницу попал, чтобы придурков не слушал, и приговаривает:
Своим умом жить надо, а этим я еще добавлю.
Больше я таких глупостей никому в жизни не говорил.
Жили мы тогда в двухэтажном деревянном доме, у деда было две комнпты, мебели никакой – стол, скамейки, комод, для деда с бабкой панцирная кровать, нам матрацы солдатские на пол бросали, застелят чем – нибудь, так и спали вполвалку во второй комнате. В каждой комнате была русская печь, бабушка  в своей комнате на ней и готовила. Вставала рано, часа в четыре, корову в стадо отведет, птицу покормит, и нам завтрак готовит. Не будила нас никогда, пусть выспятся, а то в городе какой сон.
По весне, когда только садили все, кормили нас одной картошкой – чего только из нее не делали. Самые вкусные – картофельные оладьи. У бабушки была большая глиняная корчага, она картошки натрет, муки немного добавит и в русской печи нажарит. Летело за милую душу.
Как в огороде что начинает поспевать, из того еду и делала. Куры были свои, немного, но яйца были. Зеленый лук пошел, нам праздник – пирожки с луком с яйцами, утром проснулся, уже запах, все вставай, мойся, ешь и за работу. Пополоть меня не заставляли, маленький был, а вот крапивы на суп набрать, щавелю нащипать, луку зеленого – это моя работа.  Заодно,  и морковку выдернешь, хоть и хвостик еще, а есть то хочется. Старшие пололи, поливали, за нами присматривали.
Послали Тоню, сестру мою старшую, как - то травы корове серпом нарезать. Резала, резала, задумалась и пластанула по мизинцу. Кровь хлещет, траву бросила, домой, а дома дед один. Испугался, забегал, схватил бутылочку с йодом и залил все. Она ревет, он лбет, мы сбежались,  суетимся тут. Так на всю жизнь шрам и остался. Брату моему, старшему, Жене, тоже не повезло. За заводиком, расскажу про него, через дорогу, была школа – такой же как у нас двухэтажный барак. Во дворе качели. Как то один он туда смотался, раскачался и не удержался. Левую руку в локте сломал, так всю жизнь с ней и прожил.
В совхозе построили маленький дрожжевой заводик, для подкормки скотины,  дед и был его директором. Он, да двое рабочих, вот и весь завод. Ну какой это заводик – я помню два или три чана, мне казались большими, в которые что-то заваливали и водой заливали и бродило, мы в них, пустых, в прятки играли. Когда зальют, тут мы смотрим, как там пузыри бегают, что еще внутри было и не помню. Рядом солодовня, солод делали, там хорошо пахло. На чердаке сушили – веники, бабушка травница была, все свои травки тоже там сушила. Больше всего нам нравилось на   крыше заводика сидеть. Крыша была деревянная, а тетя Зоя работала в городе, изучала  коррозию стали. Были у нее образцы, размером примерно 3х10 см, толщиной миллиметр, сверху дырка. Образцы эти были или покрашены или оцинкованы. И она их на крыше на гвоздики прибивала и испытания проводила.
Самый хулиганистый у нас Славка, дяди Вовин,  был. Пошли,  говорит на крышу, ну пошли. Он наотдирает эти пластинки, раздаст нам , кто дальше закинет.  Мы довольны, швыряем их в огород, в картошку. Летят, блестят, на душе радость, пока тетя Зоя не приехала. За голову схватилась, и с хворостиной за нами, но потихоньку так,  для приличия.
Дом стоял на главной дороге, шла она от Сибирского тракта, и заканчивалась клубом, в котором и правление совхоза было. Туда мы бегали кино смотреть. Но не только мы. Рядом с совхозом был лагерь румын военнопленных. Они в полях совхозных и работали. Как новое кино, сначала все местные посмотрят, потом их колоннами погонят по дороге и в клуб, тоже посмотреть. Как они жили, мы конечно не знали, но в воскресенье пойдем в лес, там озерко небольшое было, где и купались, выйдешь на пригорок, там их лагерь видно. Иногда встанут в круг, руки друг другу на плечи положат и танцуют так кругом под губную гармошку. Не знаю почему, но у всех пацанов в деревне, нас немного было, всех знали,  было по губной гармошке,  и у нас на семью своя была. Правда, никто и не научился на ней играть. Потом куда то пропала., Когда стал взрослым,  новую купил, тоже не научился   и она пропала. Такое видно у губных гармошек свойство.
Вот так все лето и жили, до школы. У нас в семье две сестры, два брата. Отец смуглый, волосы кудрявые, средние брат и сестра в него, мы со старшей сестрой русые, в мать. Вот брат с сестрой загорали до черноты.  Сидим как-то у дома на скамейке, в трусах одних, едут мужик с бабой на телеге. Увидела брата и кричит – «Эй, парень, эадубел, ты совсем задубел». А мы и не понимаем о чем она.
Вот так и жили мы, пока дед не умер, мне было семь лет. Бабушка переехала в город, к тете Зое, а в совхоз я потом поехал, когда мне стукнуло 14, срок дяде Косте кончился, он вернулся, устроился на работу в совхозе прорабом и начал строить свой дом.