Два лика, две судьбы, две души

                «Ты в зеркало смотри,
                Смотри, не отрываясь,
                Там не твои черты,
                Там в зеркале живая,
                Другая ты»   
                (Черубина де Габриак)
       Говорят, что в каждой женщине должна быть какая-то загадка. Но порой случается так, что вся жизнь, вся судьба становится сплошной тайной, даже мистификацией. И тогда…Что происходит тогда? Проживание не своей жизни? Или нарушение кармических законов вследствие отказа от своего имени и приобретение судьбы совсем иной, чем та, что была уготовлена свыше? Заранее знать невозможно. Но можно попытаться понять, вспомнив  о полной трагизма, потерь и странных, мистических событиях судьбе самой  загадочной поэтессы Серебряного века – Черубине де Габриак. Красивое, необычное, удивительное имя, и придуманная судьба были всего лишь маской. Которая была надета однажды, но, даже будучи сорванной, продолжала незримо присутствовать и влиять на события жизни  скромной  преподавательницы женской гимназии Елизаветы Ивановны Дмитриевой (в замужестве Васильевой). Чтобы понять причину «рождения» Черубины, наверное, нужно вспомнить о той, кто надела эту загадочную маску.
 Елизавета Дмитриева родилась 31 марта 1887 года в Петербурге, в небогатой дворянской семье. Отец, учитель  чистописания, умер рано, от туберкулеза. Этой же болезнью с семи  и  до шестнадцати  лет болела и Лиза, младшая из трех детей. Девочка росла болезненной, и помимо приобретенной на всю жизнь  в результате болезни хромоты, целый год, в девятилетнем возрасте, была лишена зрения, как следствие осложнения после дифтерита. «Много традиций, мечтаний о прошлом и беспомощности в настоящем» - писала в автобиографии о своей семье Елизавета. Так складывались жизненные обстоятельства, что в детстве и отрочестве Лизы происходили события и странные, и страшные, что, несомненно, повлияло на всю её судьбу. Долгая болезнь самой Лизы, ранняя и трагическая смерть старшей сестры, умершей в возрасте 24 лет от заражения крови, и повлекшая за собой самоубийство мужа сестры, не перенесшего эту трагедию. И – насилие, которому тринадцатилетняя Лиза подверглась со стороны знакомого матери. Ранимая, неокрепшая психика девочки-подростка странно отреагировала на случившееся. Утешали мысли о смерти, даже мечты о ней. Тяга к чему-то странному, мистическому и зачастую откровенно страшному…Непринятие  себя такой, какой она была. Девочка стала жить в своем особом, волшебном и серьезном  мире. Детство не было счастливым. Лиля, как называли Лизу домашние, подвергалась издевкам со стороны брата и сестры. М. Волошин  в своем  очерке «Рассказ о Черубине» удивленно писал об особенностях детства и юности трагически любимой им женщины, считая, что именно «отсветы» странных впечатлений тех, ранних, лет наложили на нее свой горький отпечаток: «Она была хрома… и с детства привыкла считать себя уродом. В детстве от всех ее игрушек отламывалась одна нога, так как ее брат и сестра говорили: «Раз ты сама хромая, у тебя должны быть хромые игрушки».  Братом и сестрой рассказывались страшные истории из книг Эдгара По, приносились в «жертву» любимые игрушки Лили, а однажды в огонь бросили щенка, к счастью, спасенного подоспевшими взрослыми. Из-за болезни Лиля окончила гимназию поздно, но «конечно - с медалью», как с наивной гордостью писала она  в «Автобиографии». В 1908 году  Елизавета Дмитриева окончила Императорский женский педагогический институт, где изучала средневековую историю и французскую литературу. Некоторое время училась в Сорбонне, изучала испанское средневековье.  Пожалуй, именно в Париже, начался путь от скромной Елизаветы к блистательной Черубине. Двойственность всего происходящего в её жизни, видимо, спровоцировало и появление в её жизни двух мужчин, повлиявших и на её творческую, и женскую судьбу. Два имени, что неразрывно связаны с именем "одной из самых фантастических и печальных фигур русской литературы", как писал о Елизавете Дмитриевой  Алексей Толстой.
      Париж, 1907 год, мастерская художника Себастиана Гуревича. Встреча с Николаем Гумилевым, который, по воспоминаниям самой Елизаветы, «был еще совсем мальчик, бледное, манерное лицо, шепелявый говор, в руках он держал небольшую змейку из голубого бисера. Она меня больше всего поразила». Потом была встреча в маленьком ночном кафе, где Николай Гумилев подарил Елизавете букет белых гвоздик. Чтение стихов, разговоры о Пресвятой Деве. И – расставание. Новая встреча состоялась в Петербурге, весной 1909 года, на  лекции в Академии художеств. Там присутствовал и Максимилиан Волошин, который, по признанию Елизаветы «…казался тогда для меня недосягаемым идеалом во всем. Ко мне он был очень мил».  Гумилева и Дмитриеву вновь представили друг другу, но они помнили о знакомстве и встрече в Париже. Большой компанией поехали ужинать в «Вену». Там Гумилев рассказывал о своих путешествиях в Африку, читал стихи, и…Как позже писала в своей «Исповеди» Елизавета Дмитриева: «Он поехал меня провожать, и тут же сразу мы оба с беспощадной ясностью поняли, что это «встреча» и не нам ей противиться.» И не противились, несмотря на то, что Дмитриева  уже была невестой другого, связанная данным ею словом и жалостью к любви, сильной, непонятной ей, но такой необходимой.  «Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей», - писал Николай Гумилев об охвативших его чувствах. А Елизавета сомневалась, мучилась, терзалась угрызениями совести. «В «будни своей жизни» не хотела я вводить Н. Степ.(Гумилев, прим.автора). Те минуты, которые я была с ним, я ни о чем не помнила, а потом плакала у себя дома, металась, не знала. Всей моей жизни не покрывал Н. С., и еще: в нем была железная воля, желание даже в ласке подчинить, а во мне было упрямство — желание мучить. Воистину он больше любил меня, чем я его. Он знал, что я не его невеста, видел даже моего жениха. Ревновал. Ломал мне пальцы, а потом плакал и целовал край платья», - вспоминала она спустя много лет.
Наступил май. Елизавета и Николай по приглашению Волошина поехали в Крым, в Коктебель. Время, проведенное в дороге, было последним безмятежным и радостным, отпущенным им перед грядущими событиями. «Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его «Гумми», не любила имени «Николай», — а он меня, как зовут дома меня, «Лиля» — «имя похоже на серебристый колокольчик», так говорил он», - вспоминала Елизавета, вернее, Лиля. 
В Коктебеле всё изменилось. Так, видимо, было суждено, что судьба свела на этой удивительной  земле трех человек, связанных между собой какими-то не ясными, пожалуй, и им самим, законами судьбы, обстоятельствами…А может, виной тому был потухший вулкан Карадаг, у подножия которого случилось то - что случилось. Вот как о событиях тех дней писала в своей исповеди сама Лиля: «Я узнала, что М. А.(Волошин, прим. автора) любит меня, любит уже давно, — к нему я рванулась вся, от него я не скрывала ничего. Он мне грустно сказал: «Выбирай сама. Но если ты уйдешь к Гумилеву - я буду тебя презирать». - Выбор уже был сделан, но Н. С.(Гумилев, прим. автора) все же оставался для меня какой-то благоуханной, алой гвоздикой. Мне все казалось: хочу обоих, зачем выбор! Я попросила Н. С. уехать, не сказав ему ничего. Он счел это за каприз, но уехал, а я до осени (сент.) жила лучшие дни моей жизни. Здесь родилась Черубина».
Так должно было случиться. Лиля с ранней юности мечтала о том, что рядом с ней появится тот, кто поймет её, и полюбит - безусловно  и безрассудно, всем своим существом;  в чьих глазах она будет  такой, какой чувствовала и видела себя она сама.  «И мне хочется, чтобы кто-нибудь стал моим зеркалом и показал меня мне самой хоть на одно мгновенье. Мне тяжело нести свою душу». Максимилиан Волошин стал для Лили всем  - и любимым мужчиной, и литературным критиком, и духовным наставником. Духовная связь с ним прервется только с её смертью. А пока…Жаркое лето 1909 года. Коктебель, дом Волошина, так называемый «Обормотник», в котором рождаются стихи, звучат песни, случаются розыгрыши, вспыхивают чувства. Именно в эти дни появляется на свет Черубина де Габриак. Черубина родилась благодаря фантазии Волошина. Он подсказывал Лиле, и до того писавшей неплохие стихи, темы и образы, а она обрамляла их в удивительные рифмы и волнующие воображение строфы стихов, загадочных и необычных, как и само имя. Черубина де Габриак… Звучало, как музыка. История этого имени такова. «Габриак был морской чорт, найденный в Коктебеле, на берегу, против мыса Мальчин. Он был выточен волнами из корня виноградной лозы и имел одну руку, одну ногу и собачью морду с добродушным выражением лица. Он жил у меня в кабинете, на полке с французскими поэтами, вместе со своей сестрой, девушкой без головы, но с распущенными волосами, также выточенной из виноградного корня, до тех пор, пока не был подарен мною Лиле», - писал Максимилиан Волошин. «Черубина» - имя было найдено в рассказе Брет-Гарта. Главным было придумать имя, а «история жизни» придумалась сама собой. Юная испанка-католичка, пишущая стихи. Аристократка и роковая красотка. В её стихах - шпаги, розы, прекрасные дамы, роковая любовь. Публиковать стихи решили в питерском  журнале «Апполон», в редакции которого были приятели Волошина. И в один из дней редактор журнала Сергей Маковский  получил письмо на надушенной бумаге, с траурным обрезом, с высушенными цветами между листов,  запечатанное черным сургучом. На печати был девиз: «Vae victis!» («Горе побежденным!»(перевод с лат.) Письмо было без обратного адреса. В нем были стихи. Прочитав их, Маковский решил печатать стихи  незнакомки, зачитывая их в редакции, и восхищаясь и стихами, и их таинственным автором. Среди присутствующих лишь А.Н. Толстой не разделял всеобщей экзальтации и восторга: он узнал эти стихи, которые читала Елизавета  Дмитриева на коктебельской даче. Но, уступив просьбам Волошина о неразглашении тайны, промолчал.  А в это время неуклонно росло  число поклонников  таинственной  Черубины. Загадочным, волнующим воображение  образом юной поэтессы-испанки были покорены художник Константин Сомов, поэты Вячеслав Иванов, Гумилев, Волошин(по крайней мере, он так всем говорил), весь творческий Петербург! И сам Маковский был очарован Черубиной. «Если бы у меня было 40 тысяч годового дохода, я решился бы за ней ухаживать», говорил он. А Лиля в это время жила на одиннадцать с полтиной в месяц, которые получала как скромная преподавательница приготовительного класса. Занятия старофранцузской и староиспанской литературами почти разделились в жизни Дмитриевой: Черубина писала стихи, Елизавета - занималась переводами и  преподаванием в женской гимназии. Изменение имени неотвратимо влекло за собой изменение судьбы…Черубина блистала, будучи таинственной, непознанной, но притягательной, вызывала  восторг, восхищение и  поклонение, оставаясь при этом никем не увиденной, что походило на массовое безумие поклонников. А Елизавета - тихо и скромно жила, вернувшись в Петербург. Максимилиан Волошин писал: «Нам удалось сделать необыкновенную вещь - создать человеку такую женщину, которая была воплощением его идеала и которая в то же время не могла его разочаровать впоследствии, так как эта женщина была призрак». Лиля, которая всегда боялась призраков, была в ужасе. Ей все казалось, что она должна встретить живую Черубину, которая призовет её к ответу. Этот страх стал присутствовать и в стихах:
 Если б встретить ее наяву
 И сказать ей: «Мы обе тоскуем,
 Как и ты, я вне жизни живу»-
 И обжечь ей глаза поцелуем.
Успех Черубины де Габриак был кратким и головокружительным. Как фейерверк, который ярко вспыхивает высоко в небе, но – ненадолго. А потом – исчезает, оставляя лишь гаснущие искры и воспоминания…Разоблачение Черубины состоялось в конце 1909 года.  Это был двойной удар для Лили: нескрываемое разочарование былых поклонников  при виде той, что  в мечтах представлялась в шелках и вуали, а в жизни оказалась хромой, невзрачной, внешне совсем  неинтересной. И, что, пожалуй, было больнее – предположение, что от имени Черубины писал Волошин, а не Дмитриева.  В эти же дни произошло и еще одно событие. Чувствуя себя одураченным мистификацией с Черубиной, и так и не простив того, что был отвергнут Лилей, Николай Гумилев позволяет себе грубо высказаться о Лиле, об их отношениях. Узнав об этом, Волошин дает пощечину и  вызывает Гумилева на дуэль, которая состоялась 22 ноября 1909 года на Черной речке. «…мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной речки, если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то во всяком случае современной ему. Была мокрая, грязная весна, и моему секунданту Шервашидзе, который отмеривал нам 15 шагов по кочкам, пришлось очень плохо. Гумилев промахнулся, у меня пистолет дал осечку. Он предложил мне стрелять еще раз. Я выстрелил,- боясь, по неумению стрелять, попасть в него. Не попал, и на этом наша дуэль окончилась. Секунданты предложили нам подать друг другу руки, но мы отказались. После этого я встретился с Гумилевым только один раз, случайно, в Крыму, за несколько месяцев до его смерти. Нас представили друг другу, не зная, что мы знакомы: мы подали друг другу руки, но разговаривали недолго: Гумилев торопился уходить»- писал в воспоминаниях Волошин. Это была их  последняя встреча.
 То, что для Волошина было опытом  по формированию творческой индивидуальности, для Дмитриевой стало частью жизни и в итоге обернулось личной катастрофой. В прощальном письме 10 марта 1910 года  Максимилиану она пишет: " Виновата я, если бывают виновные. Я стою на большом  распутьи. Я ушла от тебя. Я не буду больше писать стихи. Я не знаю, что я буду делать. Макс, ты выявил во мне на миг силу творчества, но отнял ее от меня навсегда потом. Пусть мои стихи будут символом моей любви к тебе. Я сказала все. А за этот год я благодарю тебя. Ты отрезал меня от прошлого. Прощай, Макс. Если б для счастья твоего я могла отдать жизнь! Не кляни меня! Мы встретимся когда-нибудь нежно и дружески. Ты ведь тоже стал моим любимым ребенком, моим самым близким поэтом. Сердце рвется, Макс. Прощай, мой горько-любимый."
 Они расстались в 1910 году и не виделись почти 7 лет. Были письма.  И еще была любовь. Но жизнь продолжалась… В 1911 г. Елизавета Ивановна вышла замуж за инженера-мелиоратора  Васильева и стала носить его фамилию. Вместе с мужем много путешествовала: Швейцария, Германия, Грузия, Финляндия - в основном по делам «Антропософского общества». Антропософия для Елизаветы Ивановны  становится главным её занятием на все последующие годы и, видимо, источником нового вдохновения. К поэзии возвращается в 1915 году. Стихи уже совсем другие, в них нет былого «эмалевого гладкостилья». Но образ Черубины навсегда остался с ней. 26 мая 1916 г. она признавалась в письме к М. Волошину: "Черубина для меня никогда не была игрой".   Чуть позже она напишет: «Между Черубиной 1909-1910 гг. и ею же с 1915 г. и дальше - лежит очень резкая грань. Даже не знаю  -  одна она и та же или уже та умерла. Но не бросаю этого имени, потому что чувствую еще в душе преемственность и, не приемля ни прежней, ни настоящей Черубины, взыскую грядущей. Я еще даже не знаю, поэт я или нет. Может быть, мне и не дано будет узнать это…»
Судьба продолжала испытывать эту талантливую и ранимую женщину. В 1921 поэтессу вместе с мужем арестовывают и высылают из Петрограда. Она оказывается в Екатеринодаре, где руководит объединением молодых поэтов и знакомится с С. Маршаком. В 1922 году возвращается в родной город, но уже в 1926 начинаются репрессии по отношению к русским антропософам, и год спустя в доме Дмитриевой производится обыск, во время которого забирают все её книги и архив, а саму поэтессу высылают в Ташкент на три года. В ссылке она продолжает писать стихи, постоянными темами которых становятся мистические переживания, одиночество, любовь, обречённость, тоска по родному Петербургу:
 Ты посмотри (я так томлюсь в пустыне
 вдали от милых мест...):
 вода в Неве еще осталась синей?
 У Ангела из рук еще не отнят крест?»

Поэт, настоящий поэт, отличается каким-то провидческим даром, интуитивными прозрениями, что сродни – предвидению. Еще в 1909-1910 году в стихотворении «С моею царственной мечтой» она писала:
 И я умру в степях чужбины,
 Не разомкну заклятый круг.
 К чему так нежны кисти рук,
 Так тонко имя Черубины?
Так и случилось…Умерла Елизавета Дмитриева 5 декабря 1928 года от рака печени в ташкентской больнице им. Полторацкого, не дожив до конца ссылки. Была похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте. В настоящее время местоположение могилы Елизаветы Дмитриевой неизвестно.
«… все же корни мои в «Черубине» глубже, чем я думала. Ты говорил, что надо бросить этот псевдоним. Я чувствую необходимость его оставить. Ты не думаешь, Макс, что мы не имеем права ни от чего отрекаться?» - из письма Волошину. Она ушла из жизни неразгаданной. И недосказанной. Нежная и роковая.
 Лиза-Лиля…Черубина…