Д. Д. Шостакович

Д.Д. Шостакович, Фото. С. Переплётчикова. Академгородок, 1966 г.

Дмитрий Дмитриевич Шостакович приехал в новосибирский Академгородок на премьеру своей симфонической поэмы «Стенька Разин» на стихи Евгения Евтушенко (позже она стала называться «Казнь Степана Разина»). Это было первое, пробное исполнение ее в Советском Союзе.

Надо сказать, что городку везло в этом отношении. У него уже была вполне сложившаяся репутация передового очага не только науки, но и культуры. Городковская публика была открыта к восприятию всего нового и необычного. До поры, местные власти терпели некоторый демократизм и независимость суждений и поведения. Очень многие писатели, поэты, композиторы, художники, кино и театральные режиссеры охотно привозили свои новые произведения на суд городковской публике. Особенно, если это было что-нибудь идущее, скажем, в разрез с официальной линией партии и правительства.

Именно в городке прошли первые в Советском  Союзе персональные выставки Роберта Фалька и Павла Филонова, Дмитрия Гриневича и Эль Лисицкого, Эрнста Неизвестного,  Николая Грицюка и др.

На концерте я сидела прямо за Шостаковичем и его молодой женой Ириной - в следующем ряду, на одно сидение левее. Я на сцену не смотрела. Смотрела на него. Мне хорошо было видно, как он слушает собственную музыку. Он как будто создавал ее вновь, заново остро переживая все нюансы.  Видела как он буквально проживал каждую ноту. Лицо дергалось, губы вздрагивали, взгляд, очень напряженный, не отрывался от сцены, как будто он дирижировал сам. Было видно, что он очень нервный (тонко чувствующий?), уже очень больной и какой-то по-стариковски дряхлый.

А дирижировал художественный руководитель симфонического оркестра и главный (а какое-то время и единственный) дирижер Новосибирской филармонии Арнольд Кац. Кац очень не любил привозить свой оркестр в городок, потому его не устраивали условия, в которых он должен был играть.
Дом Ученых еще не был сдан и приходилось выступать в кинотеатре, в котором перед экраном соорудили небольшую сцену.

После концерта по поводу этой премьеры был организован банкет для узкого круга людей  в так называемом Малом Доме Ученых, который находился в одном из коттеджей в Золотой долине. В основном, это была привилегированная столовая, в которой дешево и вкусно кормили академиков, член-корреспондентов и членов их семей. Там же принимали  и «высокопоставленных» гостей Академгородка – иностранных ученых и государственных деятелей различных стран, крупных деятелей советской культуры или профсоюзных работников из Москвы – из ЦК профсоюза или ВЦСПС.

По этому поводу мне припомнился забавный эпизод, связанный  с разделением на допущенных к этой кормушке и прочих.

В городок на сабатикал (sabbatical year)  в Институт ядерной физики приехал  доктор наук из Америки. Это был негр с женой, изумительно красивой мулаткой с королевской осанкой. Она у меня ассоциировалась с Маргарет, героиней только что прочитанного романа «Стерегущие дом» Шерли Энн Грай, лауреата Пулитцеровской премии. С ними были четверо их младших детей, которых определили в английскую школу. Двое старших остались дома под присмотром домоправительницы (или гувернантки?).

Семью поселили в гостиницe «Золотая долина» и обслуживали по высшему разряду, который местным даже докторам наук, их женам и детям даже не снился. Глава семьи, к которому в качестве сопровождающего был приставлен доктор физико-математических наук Борис Валерьянович Чириков, знакомился с городком, институтом и коллегами. Вместе с ними он как-то пришел и в столовую института, которая была одной из лучших в городке. Изучив меню, он выразил  такое неудовольствие, что Чириков ему сказал: « Не нравится? Ну, тогда идите  обедать в Дом Ученых. В конце-концов, там у нас столовая для «белых».

Так вот, мы с мужем, который тогда еще не был даже кандидатом наук, сподобились сопровождать Дмитрия Дмитриевича, потому что мой муж, Качан Михаил Самуилович, был тогда председателем объединенного комитета профсоюзов СОАН, т.е. так называемым третьим лицом в треугольнике: председатель, парторг, профорг.

Профсоюзный комитет пригласил на банкет пару десятков человек. В начале приема мой муж произнес приветственную речь. Дмитрию Дмитриевичу было сказано много теплых слов, а в конце я, взволнованная до глубины души всем услышанным и увиденным, прочитала  ему очень любимое мною стихотворение Булата Окуджавы «Музыкант»:

Круглы у радости глаза и велики у страха,
И пять морщинок на челе от празднеств и обид...
Но вышел тихий дирижер, но заиграли Баха,
И все затихло, улеглось и обрело свой вид.

Все стало не свои места, едва сыграли Баха...
Когда бы не было надежд - на черта белый свет!
К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстраха
И вам - ботинки первый сорт, которым сносу нет?

«Не все ль равно: какой земли касаются подошвы?
Не все ль равно: какой улов из волн несет рыбак?
Не все ль равно: вернешься цел или в бою падешь ты,
И руку кто подаст в беде - товарищ или враг?..»

О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было,
Наверно, именно затем, наверно, потому,
Играет будничный оркестр привычно и вполсилы,
А мы так трудно и легко все тянемся к нему.

Ах, музыкант, мой музыкант, играешь, да не знаешь,
Что нет печальных, и больных, и виноватых нет,
Когда в прокуренных руках так просто ты сжимаешь,
Ах, музыкант, мой музыкант, черешневый кларнет!

На что Владимир Иванович Немировский, директор Дома ученых, заметил: «Вы, Люба, допустили тактическую ошибку. Он-то ведь, наверное, думает, что Бах – это он».
А мне все равно. Сколько себя помню, всегда готова была душу отдать за музыку, музыканту. Хорошо понимаю Эвридику. Я бы тоже пошла за Орфеем «слепо и без возврата».