Конец - делу венец, 4-5

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ПЯТАЯ

Руссильон. Графский дворец.

(Входят графиня, Лафе и шут.)

ЛАФЕ:
Нет-нет и трижды ещё нет! Ваш сын салонным негодяем заморочен, который выродков из праздной молодежи выпекает. Была б живёхонька невестка рядом с вами и сын в Париже под крылом монарха, когда б не жало этого шмеля, которым он Бертрама в сердце ранил.

ГРАФИНЯ:
Ах, век бы негодяя мне не знать. И гибель целомудренной девицы на совести его, с которой некому сравниться. Была бы дочерью она моей, рождённой в материнских муках, и то б её  так сильно не любила.

ЛАФЕ:
Была прекрасной женщиной она. На тысячу других – она одна такая.

ШУТ:
А проще – как душица для салата.

ЛАФЕ:
Душица – для души, не для салата, дурень.

ЩУТ:
Не прыгнешь выше головы, я не знаток травы.

ЛАФЕ:
Ты плут или дурак по собственной оценке?

ШУТ:
Зависит всё от сценки: дурак – для женщины, а для мужчины – плут.

ЛАФЕ:
Не вижу разницы я тут.

ШУТ:
Я б мужа обманул, жену бы одурачил.

ЛАФЕ:
Тебя я никогда не представлял иначе.

ШУТ:
Жене свою бы подарил я погремушку долбить рогатого всё время по макушке.

ЛАФЕ:
Вот уж действительно – сомнений нету тут: ты одновременно и шут и плут.

ШУТ:
Готов служить вам.

ЛАФЕ:
Ну, уж нет!

ШУТ:
Но коли вам служить я не могу, то послужу не менее, чем принцу.

ЛАФЕ:
И кто же он? Француз ли?

ШУТ:
Он не испанской крови и не прусской, с английским именем, но с рожею французской.

ЛАФЕ:
Так что за принц, скажи-ка мне.

ШУТ:
То мрака принц, он дьяволом зовётся.

ЛАФЕ:
Держи мой кошелёк, служить же продолжай тому, о ком ты говоришь.

ШУТ:
Я, леса вольного дитя, всегда любил костёр, а тот, о ком я говорю, огонь вселенский в топке кочегарит. Он – мира властелин, все властные особы – при его дворе. Мой дом – в сторонке с дверью узкой, особам знатным в эту дверь не просочиться. В неё пройти способны простаки, а большинство изнеженных и хлипких идут тропой, усыпанной цветами, к вратам широким, к адскому огню.

ЛАФЕ:
Иди же прочь, меня ты удручаешь. Так говорю, чтоб не поссориться с тобой. Вели за лошадьми моими присмотреть,  пыл шутовской прибереги, хлестать их шутками своими не моги.

ШУТ:
Хлестать природа требует лошадку для порядку.

(Уходит.)

ЛАФЕ:
Прозорлив и печален проходимец.
ГРАФИНЯ:
Таков и есть. Покойный муж им потешался, что и даёт шуту сегодня право здесь служить, а кроме прочего – на дерзости патент. Всё это осознав, он  меры никакой не знает.

ЛАФЕ:
Его я обожаю. Он не глуп. Пришёл же я сказать вам не об этом. Узнав о смерти молодой жены и скором возвращении вдовца, о сыне вашем говорю, графиня, осмелился просить я короля о дочери своей замолвить слово. В их пору детскую тогда уже король в них видел замечательную пару. Мне в этом деле государь окажет помощь. Я средства лучшего не вижу, чтоб сына вашего с монархом помирить. Скажите, как вы смотрите на это.

ГРАФИНЯ:
Я смысл глубокий в этом плане вижу и уповаю на исход благополучный.

ЛАФЕ:
Его величество прибудет из Марселя, он весел и здоров, как в тридцать лет. Коль человек, которому я верю, не ошибся, монарх сюда прибудет завтра.

ГРАФИНЯ:
Ещё не умерев, я короля увижу. И это радует меня. Мой сын прислал письмо, в котором говорит, что он сегодня вечером прибудет. Прошу вас убедительно меня не покидать, пока не встретятся они.

ЛАФЕ:
Терзался я, как получить мне дозволение увидеть короля.

ГРАФИНЯ:
У вас достаточно почётных привилегий сей план осуществить.

ЛАФЕ:
Я их не раз употреблял и, слава, богу, не утратил их, надеюсь.

(Снова  появляется шут.)

ШУТ:
О, госпожа, хозяин мой явился с лицом, укрытым бархатной повязкой. Сокрыт ли шрам под бархатом - не знаю, но бархат качества отменного, скажу вам. Под дорогим нарядом -  левая щека, а правая -  сверкает нищетой.

ЛАФЕ:
Достойный шрам носить всегда достойно, надеюсь: он таков на самом деле.

ШУТ:
Назвать лицом ту отбивную очень трудно.

ЛАФЕ:
Идёмте сыну вашему навстречу. С героем пообщаться жажду я.

ШУТ:
Да их там дюжина, а, может, быть и боле. Все в шляпах с перьями и кланяются всем.

(Уходят.)