Записки мудрой черепахи

                Николай Беспалов







                ЗАПИСКИ
                МУДРОЙ ЧЕРЕПАХИ



















                Акафист


Акафист (позднегреч. ak;thistos, от гре¬ческого а — отрицательная частица и kath;zo — сажусь), в христианском богослужении песнопения (в честь Христа, богоматери, свя¬тых), при исполнении которых молящиеся должны обязательно стоять.




















По небу медленно плывут окрашенные лучами заходящего солнца кучевые облака. Деревья застыли в ожидании. Давит… Быть дождю. В сквере при доме на единственной оставшейся целой скамье сидит, опершись на трость,  мужчина. Воротник его плаща под¬нят, кепка надвинута на брови. Мрачный вид.
У мусорной пухты копошатся двое; это местные бомжи. Поодаль важно ходит ворона. У неё свои заботы, где бы раздобыть кусочек сыру, мысленно неуклюже пошутил мужчина. Середина июля, а листья на тополях уже на¬чинают желтеть. Вернее, жухнуть. Экология! Человечество неуклонно движется к своему коллапсу. Армагеддон.
- Мужчина, - бомжи закончили «реви¬зию» помойки, - не найдется закурить?
- Не курю, - лжет мужчина, но и с собой у него курева нет. 
- Жадина, - совсем по-детски  реагирует бомж, и мужчина проникается к нему симпа¬тией.
- Жадина говядина пустая шоколадина.
- Ты веселый. А чего глаза такие груст¬ные?
- Прозорливый Вы.
- А чего тут прозревать-то? Оно и без того видно.
Как ни странно, от бомжа исходил све¬жий банный аромат.
- Присесть разрешите?
- Я не против, - мужчине действительно не хватало собеседника. Последнее время его «крестом» стало одиночество.


1991 год. Весна началась в городе как-то сразу. Засветило солнце ярко, подул теплый ветер с Юго-запада, он принес наполненные влагой облака и они как по заказу проливались но¬чью, смывая снег. Михаил Петрович Кротов вышел из дома как никогда рано.
- Куда торопишься? – спросила жена, ко¬торая обычно уходила из дома первой.
- Думаю, скоро мне торопиться  будет некуда.
- Пессимизм не в твоем характере, - Ми¬хаил Петрович с женой прожил много лет,  как и она с ним.
- Это данность, Анфиса. С некоторых пор я стал агностиком.
- Мудрствуешь.
______________________________________

Краткая справка.

Агностицизм (от греческого agnostos - не¬доступный познанию), философское уче¬ние, отрицающее возможность познания объ¬ективного мира и достижимость истины; ог¬раничивает роль науки лишь познанием яв¬лений. Последовательный агностицизм пред¬ставлен в учениях Дж. Беркли и Д. Юма.
Агностицизм  Идеалистическое философ¬ское учение, утверждающее, что для человеческой души невозможно познание как сверхчувственного, так и объективного мира и его закономерностей, достижимость ис¬тины. Всякое познание, по мнению агно¬сти¬ков, приобретается только при посредстве ор¬ганов чувств, познанием явлений.
Следовательно, предметом человече¬ского познания может быть лишь то, что дос¬тупно этим чувствам, т.е. один чувственный мир.
______________________________________

Отвечать жене Михаил Петрович не стал. Если отвечать, то надо рассказать о ней, той, которая последнее время заняла его внимание и отдавала свое тело. Чувственная, в меру страстная и, что главное, умеющая слу¬шать, не задавая вопросов (о хитрость!) она была для сорока семидесятилетнего мужчины чем-то вроде отдушины.
- Это так неоригинально, отрекаться от прежних взглядов. Скоро все первые секре¬тари Обкомов двинут в церкви, - прозорлива жена.
- Глаголь, глаголь, но жизнь проще. Если ломается все, то, как прикажешь жить?
- Иди уже.
Наверное, тогда в то ранее утро марта  он впервые почувствовал себя одиноким. На службе он никогда и ни у кого не искал со¬чувствия. Это было бы просто глупо. От под¬чиненных требовал одного – лояльности. Это кроме обычных требований - исполнитель¬ской  дисциплины,  соблюдения законности и уважительного отношения к гражданам. Ми¬хаил Петрович говорил так.
- Заставить уважать  себя я вас не могу. Тем более любить. Но относиться ко мне и моим указаниям лояльно вы просто обязаны.
С коллегами, как принято говорить сей¬час, а тогда с товарищами по работе с начала своей службы в должности сложились особые отношения. Те, кто трудился в других органах власти, и не имели прямого отношения к его делам, были расположены и часто вызывались на встречу, так сказать, в не формальной об¬становке. Его коллеги по учреждению с пер¬вых дней заняли если не отрицательную по¬зицию, то, во всяком случае, не доброжела¬тельную. Михаил Петрович вошел в долж¬ность в  возрасте тридцати двух лет, а это счи¬талось ранним выдвижением. Выскочка, такое прозвище закрепилось за ним. 
Когда это началось? Это ползучее чув¬ство одиночества? Может быть тогда, когда он поздним вечером узнал о смерти своей самой, пожалуй, близкой женщины. Семь лет она была ему преданной и верной подругой. Только с ней он мог поделиться тем, что пота¬енно и ни в коем случае не могло быть пред¬метом обсуждения с мужчинами.


Февраль 1961 года. Как и положено мело. Он безобразно молод, полон идей, в чем-то бесшабашен. Мог ночью сорваться и ехать на другой конец города для того лишь, чтобы встретится с то¬варищем по институту, кото¬рому отказала во взаимности девушка. 
В пустом автобусе, стекла окон, которого заиндевели, он сидел у окна и дыханием про¬делывал прогалины. Было забавно смотреть через них на пробегающие мимо огни улич¬ных фонарей.   
- Тебе сколько лет? – услышал он за спи¬ной её голос. Что-то в этом голосе было от природной женской жалости. Как там гово¬рили в деревнях? «Я его жалею», имея в виду, люблю.
- Утром было семнадцать, - он не спе¬шил обернуться. Такая игра; сначала предста¬вить внешность, а потом проверить, угадалось ли.
- А мне так кажется, что ты ещё совсем ребенок.
Он обернулся и замер. Ему прямо в глаза смотрела девушка фотографически похожая на портрет матери, когда той было семна¬дцать лет. Одно отличие – мама на той серо-коричневой фотографии была в форме юнг¬штурм, а  на этой девушке была шубка из ци¬гейки и шапка из лисьего меха.
В конце 1920-х – 30-х гг. среди активных комсомольцев в СССР, особенно вовлеченных в различные военно-спортивные объединения (ОСОАВИАХИМ и др.), был в моде т.н. кос¬тюм юнгштурма или, проще говоря, юнг¬штурмовка. Это военизированная одежда за¬щитного (различных оттенков зеленого, хаки, стального) цвета, представлявшая собой гим¬настерку или куртку с отложным воротником и накладными карманами, носившуюся с ремнем и портупеей. Девушки носили ее с юбкой защитного цвета. Головным убором служила фуражка со звездочкой. Своим на¬звание юнгштурмовка обязана ударным мо¬лодежным отрядам немецких коммунистов («Красный Юнгштурм»), носившим подоб¬ную униформу. Такое пояснение мы просто обязаны были сделать, понимая, что многим современным молодым людям невдомек, что такое юнгштурмовка.
- Меня зовут Аней, а тебя как?
Миша был поражен; как она просто это сказала и ни тени смущения.
- Я Миша.
- Миша, - девушка звонко смеется, - Ты на мишку не похож. Вон, какой худой.
Автобус съехал с моста и  остановился. 
- Выйдем, погуляем, - Миша сражен, у него на курсе девушек мало, на юридический факультет принимают в основном юношей, а те девушки, что прошли отбор, все исключи¬тельно серьезные. Он позабыл, что едет к другу. Он все позабыл.
- А что твои родители скажут, так поздно гуляешь.
- У меня только мама, а она в ночь сего¬дня дежурит, - Аня неожиданно хватает Мишу за руку и тащит к выходу.
Они успевают выпрыгнуть из автобуса до того, как водитель закрыл двери.
Площадь Революции бела, бела. Намело так, что и скамеек не видно.
- Бежим, - Аня тянет Мишу за собой прямиком в снег.
Она сумасшедшая, думает Миша, но не сопротивляется. Ему приятно, что девушка командует им.
Девушка и юноша бегут по свежевы¬павшему снегу, свет от недалеких фонарей отбрасывает на него странные пляшущие тени.
Наконец Анна останавливается. Лицо раскраснелось, изо рта вырывается парок, во¬лосы выбились из-под шапки. Анна пре¬красна своей молодостью и здоровьем. Кто бы знал, что через семь лет эта молодая женина умрет от рака крови.
- Сядем, - девушка тянет юношу за руку к запорошенной снегом скамье.
Миша галантно подстелил свои рука¬вицы.
- Смешной ты. Настоящий ребёнок.  У меня шуба, а ты руки отморозишь. Надень.
Миша подчинился.

Воспоминания нахлынули. А ведь мне было тогда приятно подчиняться ей. Если бы жизнь наша продолжалась, если бы смерть не разлучила бы нас, мы бы составили хорошую пару. Если бы, да кабы. Защемило.
Михаил Петрович даже остановился. Се¬годня он на службу шел пешком. Погода рас¬полагала к пешим прогулкам,  и кроме того в Москве начали борьбу с так называемыми привилегиями. И, как водиться, начали не с себя, кто же сам откажется от персональных лимузинов ЗИЛ, а с низов. Вот и идет на службу начальник следственного управления пешком.

- Ты город хорошо знаешь? – спраши¬вает Анна, - Вижу, плохо. А знаешь ли ты, что мы сидим на том месте, где до тридцать третьего года стояла церковь. Вернее, дере¬вянный Троице-Петровский собор, и площадь называлась Троицкой. И была она центром города. Был тут гостиный двор, таможня и рынок. А ещё трактир «Австерия», типогра¬фия. Сенат и Синод, коллегии. Что такое кол¬легии ты хоть знаешь?
- Знаю, - обижено отвечал Миша, - Ты умная, а я дурак, по-твоему?
- Я не сказала этого. Просто я больше читала исторической литературы. Ничего, я познакомлю тебя с бабушкой. Она настоящий кладез всяких исторических фактов.
По мосту прогрохотал трамвай «амери¬канка», рассыпая искры. Небо окрасилось в лиловые цвета.
- А ты куда ехал?
- С тобой все позабыл. К другу ехал, у него трагедия.
- Умер кто?
- Девушка ему отказала. 
- Безответная любовь, это обыкновенная глупость. Это значит, человек не состоятелен.
- Откуда ты такая рассудительная?
- Оттуда, откуда все, - как чист и зарази¬телен смех девушки.
И опять Анна берет Мишу за руку. Так бы и пройти им по жизни.


Михаил Петрович идет по мосту, огля¬дывается и незаметно улыбается; не идет за ним служебное авто. Ты не Киров. И не будет в тебя стрелять психопат инструктор исто¬рико-партийной комиссии ревнивец Нико¬лаев.

К весне шестьдесят второго года Миша был вхож в дом Анны Шестопаловой. Жила Аня в Доме Политкаторжан с мамой и бабуш¬кой, членом партии большевиков с 1922 года.
- Бабушку принимали в РКП,б с живо¬том, она должна была родить маму.
Аня с первого дня стала ему, Мише Кро¬тову близкой и родной. Нет, речь не идет о физической близости, хотя и это произошло достаточно скоро, речь идет о той близости, когда мужчина и женщина начинают чувст¬вовать и воспринимать окружающее одина¬ково. Он будущий юрист, мечтающий о карь¬ере прокурора, она студентка Института лег¬кой и пищевой промышленности. Будущий технолог Аня мечтает создать нечто, что по¬разит мир. Что именно, она пока не знает, но чтобы получить гран-при на Всемирной вы¬ставке.
Их интересы в вопросах культуры тоже сильно разнятся. Миша недавно познако¬мился с парнем из джаза, и теперь увлечен им, джазом. Его герои Луи Армстронг, Дюк Эл¬лингтон, Бении Гудмен, Глен Миллер. Это пе¬вицы Элла Фицджеральд и Бесси Смит.
Анна, с детства воспитанная бабушкой на классической музыке, считала джаз музы¬кой легкой. И в вопросах изобразительного искусства они расходились. Как ни странно, но Миша тяготел к социалистическому реа¬лизму, а Анне больше нравились француз¬ские импрессионисты и даже, о какой стыд, сюрреалист Дали. В одном они были едино¬душны, в оценке деятельности Первого Сек¬ретаря ЦК Никиты Сергеевича Хрущева.
- Он необразован, - откровенно говорила Аня, - К тому же он больше, чем кто-либо иной повинен в расстрелах. И знаешь ли ты, Миша, что он начал гонение на церковь. Ста¬лин в годы войны возродил Патриархат, а он начинает разрушать соборы.
Миша пытался возразить.
- Но он разрешил опубликовать повесть Солженицына.
- Наивный ты человек. Это не он разре¬шил, а Александр Трифонович Твардовский посмел, хватило храбрости опубликовать в своем журнале. Погоди, Никита Сергеевич ещё покажет свое истинное лицо держи¬морды.

Анна предвосхитила событие, которое положит  конец так называемой оттепели. В декабре 1962 года Хрущев посетит выставку художников-авангардистов в Манеже, при¬уроченную к 30-летию московского отделения  Союза художников СССР. Руководитель СССР, будучи неподготовленным к воспри¬ятию абстрактного искусства, подверг резкой критике их творчество, использовав нецен¬зурные выражения.
По воспоминаниям участника выставки, художника Леонида Рабичева, негодование Хрущева было вызвано тем, что накануне ему доложили о разоблачении группы гомосексуалистов  в издательстве «Искусство». Особенное негодование у Хрущёва вызвало творчество художников Ю. Соостера, В. Янкилевского и Б. Жутовского. Хрущёв потребовал запрета деятельности экспонентов:
«Очень общо и непонятно. Вот что, Белю¬тин, я вам говорю как Председатель Совета Ми¬нистров: все это не нужно советскому народу. Понимаете, это я вам говорю! … Запретить! Все запретить! Прекратить это безобразие! Я прика¬зываю! Я говорю! И проследить за всем! И на ра¬дио, и на телевидении, и в печати всех поклонни¬ков этого выкорчевать!»


Но главное, им было просто хорошо друг с другом. Ну и что, что Анна идет в Фи¬лармонию на концерт классической музыки, а Миша отправляется на джаз? Потом они встретятся, и будут обмениваться впечатле¬ниями, так дополняя духовную жизнь обоих.

Когда это было, Михаил Петрович при¬держал шаг, внизу темная вода Невы разбива¬лась о волнорезы моста. Точно, это произошло первого мая шестьдесят третьего года.

Вот уже год Миша и Аня живут вместе. Не то, чтобы семьей, но практически все время, свободное от учебы они проводят вме¬сте. Первое время Аня, когда она оставалась ночевать у Миши, маме и бабушке она гово¬рила, что ночует у подруги. Но потом ба¬бушка ей сказала.
- Не знаю, что думает твоя мать, но я бы хотела увидеть эту твою подругу, от встреч с которой у тебя распухают губы и, что тут скрывать, ты раздалась в бедрах.
Анна смущена. 
На первомайскую демонстрацию Миша собирался идти в колоне Университета, но вышло, так что он позорно проспал. Ту ночь они с Аней провели на квартире её подруги; подруга жила недалеко от их института. Так он попал в их компанию.
Колона шла по Невскому проспекту, ка¬кие-то шустрые дядьки бегали туда-сюда и всё просили: Не растягивайтесь, не растяги¬вайтесь, плотнее, плотнее.
- Он хочет, чтобы мы вошли на Дворцо¬вую площадь в обнимку? – и опять смеется Аня заливисто.
Кто-то запел: Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам. Белой шкурою мед¬вежьей брошу их к твоим ногам. 
- Хочешь шкуру белого медведя? - спра¬шивает Миша Аню и получает ответ словами припева.
- Мы поедем, мы помчимся на оленях ут¬ром ранним и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.
Весело, беззаботно идут демонстранты в сторону Дворцовой площади. А в это время американский пилот в кабине высотного са¬молета разведчика У2 также беззаботно напе¬вает американскую песенку Чака Берри «Back in the USA». Он вернется в США, но только после того, как его собьют наши ракетчики, и он отсидит в советской тюрьме, и его обме¬няют на нашего шпиона, так и не признавше¬гося, что он советский разведчик.
- Я сорвала голос, - сипит Аня.
- Энтузиазм масс великая сила, - смеется Миша и неожиданно целует в губы Аню.
- Ты сошел с ума. Люде же смотрят.
- Пускай смотрят и завидуют.
- Кому, позволь спросить?
- Конечно, тебе, - Миша нравится драз¬нить девушку.
- Нахал, - Анна хватает Мишу за руку и тянет за собой. Недалеко, в подворотню дома.
Во дворе пусто, покачивается люлька детской качели, ворона долбит что-то в луже.
- Тут можно, - после этих слов Анна сама целует Мишу в губы. Их поцелуй долог.

Михаил Петрович сходит с моста, про¬должать путь дальше пешком расхотелось, и бегом достигает остановки автобуса; вовремя, водитель объявил: двери закрываются.
Ну почему у нас везде такой бардак? Злится Михаил Петрович, морща нос. Что за вонь. Почему в Финляндии, где прокурор по¬бывал с визитом недавно, в трамваях и дру¬гих видах общественного транспорта пахнет при¬ятно?
- Мужчина, Вы выходить будете? – от¬чего эта женщина так зла? Что я ей плохого сделал?
Михаил Петрович посторонился и тут же наступил кому-то на ногу. Определенно он отвык ездить в общественном транспорте.
- Слон, - этот женский голос скорее иро¬ничен, чем зол.
- Простите ради Бога.
- Странно, прокурор и верит в Бога.
- Вы знаете меня?
- Как не знать, если Вы моего мужа на зону отправили.
Женщина, которая только что торопи¬лась выйти из автобуса, встала.
- Так Вы прокурор? – злоба так и пышет.
- Вы хотели выйти, так выходите, - как можно миролюбивее ответил Михаил Петро¬вич.
- Не указывайте мне, что мне делать.
- Давайте мы выйдем, - жена осужден¬ного буквально вытолкала  Михаила Петро¬вича из автобуса.
Водитель объявил: двери закрываются, и закрыл их. За стеклом осталось лицо, иска¬женное злобой той, которая хотела выйти.
- Пройдемся, - молодая женщина уве¬ренно взяла Михаила Петровича под руку.
- Честно говоря, я уже нагулялся и мне пора на службу.
- Начальство не опаздывает, оно задер¬живается, - что за смех. Больно, как бритвой резануло – я слышал уже этот смех, - По¬звольте бедной жене преступника пройтись под руку с его обвинителем, - и опять этот смех.
Михаил Петрович вопреки своим прин¬ципам подчинился. Ему стало интересно, что задумала эта обаятельная с внешностью не¬винной девушки женщина.
- А я Вас сразу узнала. Нет, не сейчас, а тогда на суде. Вы почти не изменились. Се¬дина появилась, и немного пополнело лицо. Пьете много?
- Я как всякий мужик не могу говорить с приятной дамой на ходу. Предлагаю доехать до моего места службы и там поговорить.
- Вы меня арестовали?
- Арестовывают  по решению суда, а я Вас задерживаю, - поддержал игру Михаил Петрович.
- Присаживайтесь, и отдышитесь, а я пока просмотрю почту.
- Мне бы попить чего-нибудь. В горле пересохло.
- Определенно, Вы мне нравитесь.
- И Вы мне нравитесь, - ну что за жен¬щина, восхищенно думает прокурор и на¬пряженно пытается вспомнить, где он кроме суда мог видеть её.
- Хотя бы чаю, - в помещении прокура¬туры она не смеётся, а лишь лукаво улыба¬ется, - и не напрягайте память. Вашу фото¬графию я видела в альбоме мамы.





Прошли майские праздники, и пришло время сдачи зачетов и курсовых работ, впе¬реди сессия.
- Бабушка сказала, что она не пустит меня домой, если я не приведу тебя. Ты чего испугался. Я не поволоку тебя под венец.
Семнадцатого мая в субботу, сдав зачет по Римскому праву, забежав домой пере¬одеться в свой единственный костюм и белую сорочку, Миша поехал на площадь Револю¬ции. Ему было любопытно познакомиться с бабушкой Анны, которая видела Ленина. Звучит анекдотически, но это было так.
- Молодой человек явно готовился на прием к английской королеве. Так что Анечка, надо соответствовать, - бабушка Ани была такой же колкой, как внучка
- Бабушка не смущай будущего Гене¬рального прокурора Вяземского.
- Плохо знаешь историю.  Екатерина II, убедившись в исключительной честности князя Вяземского, назначила его генерал-про¬курором. Это теперь у нас везде не генералы, а генеральные. Сталин сначала тоже был Ге¬неральным, но после войны стал просто Сек¬ретарем.
Спорить с бабушкой бесполезно, даже, если она и ошибается.
Все время мы говорим – бабашка да ба¬бушка. А этой бабушке всего-то пятьдесят шесть лет и она продолжает работать.
Гостя провели в столовую. Такого стола Миша раньше не видел. Овальной формы, он был покрыт белой скатертью, посредине стояла ваза с чем-то красивым. Это был салат оливье. Его готовила бабушка по традицион¬ному рецепту, то есть с мясом куры, и укра¬сила маслинами.  Но больше всего Мишу по¬разила сервировка стола. На какой черт столько вилок  ножей? Тревожно спрашивал себя юноша и не находил ответа.
Прозорливая бабушка Ани заметила волнение юноши.
- Не беспокойтесь, юноша, сядем за стол и разберемся со всеми этими предметами. Че¬стно говоря, я и сама с трудом вспоминаю, ка¬кой вилкой, что надо есть. Мать Вашей пассии шесть месяцев прослужила при нашем по¬сольстве в Великобритании, нахваталась там.
Тут сама мать подошла.
- Анна, знакомь со своим другом, - гово¬рила женщина резко, - Студент юрфака, - удовлетворено говорит она, выслушав дочь, - это хорошо. Вы член партии?
- Кандидат в члены, - Миша решил не тушеваться.
- Похвально, похвально. Но соловья бас¬нями не кормят. Прошу к столу, - и первой села.
Обед проходил в молчании. Изредка мать Анны подавала реплики: Рыбу можно есть вилкой или: мясо лучше резать большим ножом.
Анна ухмылялась, но матери перечить не смела. Это понравилось Мише, в семье должна быть дисциплина. Одно не понрави¬лось ему в обеде; на столе кроме морса из на¬питков ничего не было. Не то что он любил выпить вина или водки, но ему казалась, что когда за столом гости, должна быть и вы¬пивка.
- Дети, - произнесла бабушка после того, как был съеден десерт, - а теперь можете вы¬пить по бокалу вина. Это полезно для пище¬варения.
Такого Миша ещё не видел, чтобы спиртное пили после закуски.
- Не хочу пить эту кислятину, - сказала Аня, - Хочу твоей наливки.
- Хочу сморкачу. Наливку пьют с фрук¬тами, а их время не подошло, - сурова ба¬бушка.
Сухое белое вино было не такое уж ки¬слое, и Миша с удовольствием выпил бокал.
Потом мама и бабушка ушли на кухню мыть посуду, а молодые люди прошли в ком¬нату Ани. Первый раз Миша оказался в де¬вичьей. Чистенько и уютно. Никаких изли¬шеств.
- У тебя уютно.
- А мама горит, что у меня почти как в казарме. Она говорит, что мне не хватает жен¬ственности. А ты как считаешь?
Миша был противоположного мнения.
- Сюда без стука никто не войдет, - шеп¬тала Аня.
- Я так не могу.
- Какой ты боязливый.
- Не боязливый, а не могу так тишком.
- Тебе обязательно надо, чтобы я зву¬чала? Ты прав. Это я что-то с тормозов сорва¬лась.
Постучали в дверь: Аня предложи гостю кофе, бабушка сварила.
- Ну вот, видишь, - говорит Миша и уби¬рает свои руки с плеч девушки.
Кофе пили на кухне, из окна которой была видна площадь с гуляющими.
- Пошли гулять, - предложила Аня.
Честно говоря, Мише не хотелось ухо¬дить из этого дома. Ему бы поспать, накануне он практически не спал; готовился к зачёту. Но не откажешь девушке, и они ушли.

- Позвольте спросить, а кто Ваша мама?
- Мамы уже нет. Мама умерла через год после моего появления на свет. Рак крови.
- Простите.
-  Ничего. Вы же не знали.
- А как звали Вашу маму, -  Михаил Пет¬рович начал догадываться, кто её мама.
- Анной.
Сердце мужчины застучало быстрее, не¬ужели перед ним его дочь?
- Папа говорил, что мама была обречена. Она была талантлива во всем, а таланты долго не живут.
Отлегло. А почему?
- А Ваш папа жив?
- Ещё как жив.
В тоне молодой женщины было столько презрения, что Михаилу Петровичу невольно стало не по себе.
- Давайте пить чай, - предложил Проку¬рор, пытаясь смягчить атмосферу.
- Чай не водка, много не выпьешь, - опять она смеётся, - Шучу. Мой папа, - ударе¬ние на втором слоге, - через год  после смерти мамы привел в дом женщину. Хотя мне было всего-то три года, но я не смогла принять её. Отвращение было взаимно.
- Вы меня простите, но я на службе и мой рабочий день уже начался.
- Конечно, товарищ прокурор. Я удаля¬юсь, но, если Вам захочется ещё раз увидеть меня, то вот Вам мой телефон, - женщина скорописью написала семь цифр на листке из записной книжки, - а звать Вален¬тиной, если Вы позабыли.
- Позабыл и как звать Вашего мужа, по¬забыл.
- И я позабыла. Я ему дала развод. Пус¬кай его подельщица шлет ему передачи.
- Хищение социмущества в особо круп¬ных размерах? 
- Точно. Звоните, когда станет тоскливо. Я веселая.
Женщина ушла, а Михаил Петрович не мог прийти в себя. Она не просто так встрети¬лась мне. Она нашла меня, но зачем? Не в правилах Михаила Петровича задаваться во¬просами, на которые у него нет и быть не мо¬жет ответа. Дела прокурорские отвлекли его.
К концу рабочего дня, слегка уставший, но вполне довольный прошедшим днем Ми¬хаил Петрович позволил себе пятьдесят грам¬мов водки. Другие его товарищи по службе предпочитали коньяк; он любил водку. Он го¬ворил себе: в твоем возрасте пятьдесят грам¬мов как лекарство.
«Лекарство» скоро подействовало, муж¬чина приободрился и развеселился. А почему не позвонить этой странной женщине? На¬брал номер и долго слушал длинные гудки. Идиот, выругал он себя, рабочее время давно закончилось, а номер рабочий.
Домой Михаил Петрович доехал на слу¬жебной машине.
Дома пусто, жена утром сказала, что по¬едет к тетке. У той диабет и жена возит ей ин¬сулин. Она так и сказала: Пробуду с тётей Машей до тех пор, пока не буду уверена, что с ней ничего не случится. 
Прилег на диван, включил телевизор; передавали концерт классической музыки.

В апреле 1961 года весь мир, без преуве¬личения восторгался полетом советского лет¬чика Юрия Гагарина в космос. Вернее сказать, в околоземное пространство. Группа Миши отметила это событие особо – по его предло¬жению была составлена телеграмма в Кремль, Никите Хрущеву, а потом они гурьбой пошли в столовую на углу Среднего проспекта и 8-ой линии Васильевского острова. Там на столах всегда хлеб и салат из капусты – ешь, сколько влезет. Портвейн студенты принесли с собой.
Миша выпил полстакана, съел тарелку борща и вдруг загрустил. Вчера они с Аней ходили в Малый зал филармонии, слушали Верди, Моцарта, Россини и ещё кого-то, неиз¬вестного  Мише. Анна слушала музыку само¬забвенно, она умела это делать.
В перерыве Миша повел Анну в буфет, все было обычно. Попили ситро и съели по пирожному Буше. И вдруг лицо Анны по¬бледнело, губы посинели.
- Уйдем отсюда, Миша. Лечь хочу.
Не тогда ли началась та болезнь? После майских праздников, опять они, Анна почув¬ствовала себя совсем плохо. Поднялась темпе¬ратура, распухли подскуловые желёзки. Мать чуть ли не силой отвезла дочь в клинику Во¬енно-медицинской Академии. Девушку ос¬мотрели несколько врачей и ошарашили ди¬агнозом - лейкемия. Для ушей Миши звучало страшно. Пятнадцатого мая Анна легла в больницу. У Миши очередная сессия, сдаст зачет и едет к Анне. Ночами работал на во¬кзале, разгружая вагоны. На полученные деньги покупал на рынке гранаты, грецкие орехи и чернослив.
Потом был строительный отряд, и пол¬тора месяца они не виделись. А, когда встре¬тились, Миша поразился внешнему виду Анны; она пополнела, волосы постригла и сделала прическу. Щеки румяны. Это у вра¬чей называется ремиссией.
Что было потом? Потом мать повезла Аню в санаторий, где-то под городом Старая Руса.  Миша поехал с друзьями на речку Ву¬окса и прошел её на байдарке. А, когда вер¬нулся, узнал, что его Аня выходит замуж. Как же так, спрашивал он себя, у нас все так было хорошо, я не обижал, старался все делать, чтобы она поправилась. Муж Анны был старше и работал где-то начальником. А как же болезнь? Мать убедила Анну, что болезнь отступила, и что роды окончательно подни¬мут девушку.
В начале декабря 1962 года Миша уехал в город Старый Оскол на преддипломную практику. Шестьдесят тысяч человек состав¬ляло население города. Когда Михаил Петро¬вич, так его стали величать в местной проку¬ратуре, узнал об этом, сильно расстроился; у нас даже самый маленький район и то больше имеет населения. Белгородская область, на территории которого располагался Старый Оскол, как известно, граничит с Украиной, и часто в выходные дни Миша со своим новыми товарищами уезжал на машине одного из них в Сумы, украинский город с населением в три раза больше. Старенький Москвич, тарахтя своим сорокасильным движком, исправно до¬возил троих приятелей до центра города. Там был маленький, но очень симпатичный рес¬торанчик. Там, вдали от глаз начальства, в уютном зале молодые люди предавались чре¬воугодию. И было чем.
Дни практики пролетели быстро. На¬чальник, куратор практики товарища Кро¬това выдал ему превосходную характеристику и сказал так.
- Могу сделать на Вас запрос. Обещаю, через год у Вас будет свой дом. В первое мгно¬вение Михаил хотел дать согласие; Аня все равно ушла от него, но потом категорически отказался, сославшись на престарелых роди¬телей. Это отчасти было правдой. Мама в по¬следнее время стала болеть.
Начальник с сожалением хмыкнул и предложил пойти в местное злачное заведе¬ние отметить окончание практики ленин¬градца. В ресторане, больше похожем на за¬штатную столовую в Ленинграде, начальник быстро напился пьяным и стал грозить ка¬кому-то более важному начальнику: Я на него управу найду, он у меня попляшет. Тут тебе не Чикаго.
Почему начальник вспомнил город США, Миша не стал уточнять. Может быть, начальник имел в виду пожары, которые опустошали Чикаго, то ли его гангстерскую славу.
Домой начальника пришлось буквально тащить Мише на себе, а тот всю дорогу вспо¬минал какую-то корову. В жару-то.
Так же жарко было и в ту ветреную ночь с 8 на 9 октября 1871 года, когда неугомонная корова беспечных О'Лири, оставивших после вечерней дойки горящую плошку в своем ко¬ровнике, лягнула ведро с плошкой и по¬дожгла сараюшку. Огонь быстро пошел по¬жирать все вокруг, а прибывшие пожарные были несподручны иметь дело с верховым пламенем.
Если бы Миша знал об этой корове, до¬нес бы он начальника до дома? Думается, нет. Уж очень тяжел начальник. Бросил бы и по¬шел себе домой, а квартировал Михаил Пет¬рович в доме молодой вдовы. Чувствуете аро¬мат XIX века с его романами?
Чувство ответственности и природная порядочность не позволяют оставить началь¬ника в беде. Вознаграждением за это Сизифов труд стали попреки жены начальника. С ук¬раинским говорком она корила Мишу за то, что он мало пил, а если бы он больше пил, то мужу меньше досталось бы. Поругав Мишу минуты две, она без перехода предложила зайти в дом и отведать её вареников  с виш¬ней.
- Ты хлопец, вижу, справный, посидим, покалякаем. Расскажешь мне о Ленинграде. Как вы жили в блокаду.
Невдомек женщине, что пред ней моло¬дой человек, пускай и рожденный во время войны, но далеко от  осажденного города, не испытал тяготы  блокады.
Миша покорно пошел за женщиной в дом. Утомился практикант, таскаючи своего куратора.  Кушать он не хотел, но и обижать хозяйку не хотел. Хотел, не хотел, а только че¬рез пять минут он поедал вареники с вишней с аппетитом человека, давно не евшего.
- А говоришь, в блокаду не голодал. Вон истощал-то как. 
Такие слова смутили Михаила Петро¬вича, и он осторожно положил ещё не надку¬шенный вареник обратно в ковшик.
- Спасибо, было очень вкусно и сытно. Я пойду.
- А куда пойдешь, соколик? Ночь на дворе, да и пьяненький ты.
Миша смущен, он не привык ночевать вне дома, пускай и временного.
- Ты не смущайся, не трону я тебя, а вдо¬вушка потерпит одну ночку.
Обратите внимание, это не мы загово¬рили на столь деликатную  тему. Это глас на¬рода.
Жена начальника сдержала слово – она не тронула юношу. А тот проспал ночь в тре¬вожных сновидениях. Иначе и быть не могло; столько выпить и съесть. Снилась ему Аня и её муж, рядом вдовушка, и почему-то голая и танцующая. В поту проснулся под утро Миша, и тихо одевшись, буквально убежал из дома начальника. Через три дня практикант из Ленинграда стоял на низком перроне во¬кзала города Новый Оскол, и слушал причи¬тания вдовушки. Начальника отослали в район на место преступления. 
- Уедешь, меня совсем позабудешь. А ты мне в душу запал.
Лукавит вдовушка; их с Михаилом от¬ношения ограничивались сугубо тактиль¬ными упражнениями на пуховой перине.
- Ну что, Вы, Клава, Вы молодая, встре¬тите ещё достойного человека, выйдите за¬муж, детей нарожаете. 
Состав сообщением Ростов-Москва, пря¬мого поезда на Ленинград нет, прибыл точно по расписанию. По станционному радио объ¬явили, что стоянка три минуты, и нумерация вагонов от хвоста поезда.
Так всегда, подумал будущий дипломи¬рованный юрист, нет у нас порядка. Пасса¬жир, логично рассуждая, занял место на низ¬ком перроне там, где предположительно дол¬жен остановиться его вагон, а теперь ему с ба¬гажом надо бежать черте куда.
- Клава, Вы идите домой. Я побежал в хвост. У меня в билете указан второй вагон.
- Не гони ты меня,  дай наглядеться-то. Когда такого красавчика увижу. 
Люди как бы они ни были заняты своими делами, услышав такие слова, огляды¬ваются – что за красавец такой. Стыдно Мише.
- Отстаньте, Клава, стыдно же, - Миша уже бежит. Показался локомотив, гуднул ко¬ротко и стал тормозить. Михаил высматри¬вает номера вагонов. Что за ерунда! Номера-то с головы. Расстрелял бы, шепчет он и раз¬ворачивается бежать назад. Так и опоздать можно. Народ тоже возмущен; кто-то, не стес¬няясь в выражениях, ругает железнодорожное начальство, а кто и само правительство, кото¬рое назначило это начальство. Перрон скользкий, не позаботились посыпать песком, и вот падает первый пассажир, на него наты¬кается бегущий следом. Куча мала. Крики, плач. Бедлам.
По радио объявили: Граждане пасса¬жиры и провожающие, будьте осторожны, по второму пути проследует скорый поезд без остановки.
Наконец, Миша добежал до своего ва¬гона. Проводница стоит наверху, и спускаться не думает.
- Куда прешь?
- Вот билет.
- Мало ли что билет, у меня нет свобод¬ных мест. Напутают всегда, а бригадиру ещё в Купянске дала сведения. 
- Ты чего, гадина подколодная, такое гу¬торишь? Давай билет, Миша, - Клава не от¬ставала от практиканта, - Видела? - сует бу¬мажку в нос  проводнице, -  Документ это. А ты, местов нет.
- Документ? – испуганно говорит про¬водница и открывает крышку над лесенкой, - Залазь, если документ.
Клава хватает обеими руками голову Миши и крепко целует его в рот: Люб ты мне, шепчет женщина, Миша видит слёзы на гла¬зах вдовушки.
Промчался экспресс, поднимая снежную пыль.
- Буржуи поехали, - зло говорит провод¬ница, и выкидывает желтый флажок.
Состав дернуло, локомотив дал сигнал и поехали.

Под музыку фортепьянного концерта № 1  Шопена Михаил Петрович уснул, а когда проснулся, было так поздно, что звонить кому-либо было неприлично. Так полагают приличные люди. Поэтому Михаил Петро¬вич, подняв трубку телефона, тут же её поло¬жил. Другого мнения придерживалась Вален¬тина. В отличие от прокурора она не пила водки, весь вечер занималась собой.  Что зна¬чит для женщины это понятие? Это значит, что приняла душ, уложила волосы феном, на¬ложила на лицо питательную маску, привела в порядок руки и ноги. Сама сделала и мани¬кюр, и педикюр. Через час смыла маску из огуречного сока, умаслила кремом, навела «тени» на веки и подвела брови карандашом. В конце процесса губы. Свой рот Валентина считала чувственным и потому пользовалась светлой помадой. Она позволила себе обрисо¬вать контур верхней губы. Посмотрелась в зеркало и осталась довольна своей работой.
- Теперь ты можешь выпить пятьдесят граммов коньяка, - сказала она своему отра¬жение в зеркале, - так сказать, для храбрости.
Для чего потребовалась храбрость хруп¬кой женщине? Точно, для того, чтобы позво¬нить Михаилу Петровичу. Ну и что, что он не давал номер своего домашнего телефона. А справочник на что?
Звонок телефона испугал Михаил Пет¬ровича. Он не был труслив, но вздрогнул от резкого звонка, так в тот момент решал во¬прос – случайно или нет, он встретил Вален¬тину. Если посмотреть на это чисто житейски, случайно, но если взглянуть философически, ничего в нашей жизни не происходит слу¬чайно. Случай, как проявление закономерно¬сти. Вспомнил выражение Фридриха Вели¬кого короля Пруссии: Его Величество случай делает три четверти дел. И ещё всплыло слово – детерминизм.
В это момент и зазвонил телефон. Перо¬вой мыслью было, что-то произошло в городе из ряда вон, и его вызывают на службу. А он выпил водки.
Какова же была его радость, когда он ус¬лышал голос новой знакомой незнакомки.
- Набралась храбрости, а точнее нагло¬сти и позвонила Вам. Я не разбудила Вас?
- Я так рано спать не ложусь, - отвечал Михаил Петрович и благодарил Бога, в кото¬рого не верил, за то, что у жены есть больная диабетом тётка. 
- И мне не спится.
Позволим себе некоторые рассуждения. Валентине, женщине, муж которой по обви¬нению, поддерживаемому прокурором Кро¬товым, отбывает наказание в колонии строго режима, двадцать восемь лет. Мужчине, тому самому прокурору, скоро стукнет сорок пять. Уточним, Валентина дочь Анны, первой любви студента Миши Кротова, трудится па¬рикмахером в одном из старейших салонов, в Салоне красоты на Невском проспекте угол Садовой улицы,
 - Предлагаю, - набрался смелости Ми¬хаил Петрович, обычно смущающийся с женщинами, - не спать вместе. Так сказать, скоротать вечерок.
- Еду, - радостно, с интонациями матери, отвечала Валентина.
Ну и что, успокаивал сам себя Михаил Петро¬вич, - она же не дочь мне. Тут и не пахнет ин¬цестом. Младше меня? Так это в отношениях мужчины и женщины не помеха. О жене то¬варищ Кротов не вспомнил. Таков возраст. Вот что говорит наука об этом.
 От низкого уровня тестостеронов  стра¬дают десять процентов взрослых мужчин в возрасте от 40 до 60 лет, в то время как после 60 лет это цифра увеличивается до двадцати пяти процентов.
Эта проблема до сих пор остается в тени, поскольку все представители сильного пола, подверженные влиянию критического воз¬раста, как правило, отказываются признавать снижение потенции. Однако влияние этого периода не ограничивается всего лишь сексу¬альной стороной жизни, поскольку снижение уровня этих гормонов оказывает воздействие на память и физическую силу, а иногда даже затрагивает костное строение организма. По¬этому врачи настоятельно советуют всем мужчинам после сорока лет периодически проходить обследования на уровень тестосте¬рона в крови, поскольку визуально поставить точный диагноз в таких случаях не возможно.
С другой стороны, все это доказывает, что мужчины могут подвергаться тем же при¬знакам воздействия критического возраста, что и женщины, главными из которых явля¬ются вдобавок к общей слабости и депрессии, обильное потоотделение, учащенный ритм сердцебиения, чувство жара в области лица и других частях тела.
Ученые объясняют эти изменения тем, что, когда мужчины достигают сорока лет, у них понижается гормональное выделение тес¬тостеронов, что оказывает заметное воздейст¬вие на некоторые жизненно важные физиоло¬гические процессы в организме, влияющие на снижение потенции и вызывающие депрес¬сии, стрессы и другие негативные эмоцио¬нальные состояния, отрицательно сказываю¬щиеся на социальной жизни и в трудоспособ¬ности. Одновременно мужчины в этом воз¬расте подвержены быстротечному влечению, наподобие юношеской влюбленности.
Валентина приехала так быстро, что Михаил грешно подумал, а не звонила ли она ему из телефона-автомата, что у его подъезда. Ларчик просто открывался – Валентина жила в доме, где в своё время Миша проходил свое¬образный экзамен по этикету. Ей не при¬шлось даже ловить машину; быстрые ноги молодой здоровой женщины донесли её до дома, где жил Михаил за пятнадцать минут.
Лишь когда она позвонила в дверь, Ми¬хаил Петрович задался вопросом – откуда ей известен его адрес.
Она вошла, на мужчину дохнуло свеже¬стью и тонким запахом дорогих духов. Кто-нибудь другой сделал бы комплимент, попы¬тался  бы поцеловать женщину, но перед нами прокурорский работник. 
- Скажите, пожалуйста, откуда Вам из¬вестен  мой домашний адрес?
- От адвоката моего бывшего мужа. Она мне передала Вашу визитную карточку.
Черт возьми, отругал себя Михаил Пет¬рович, какая оплошность, указать в визитке домашний адрес. Но эти дурацкие визитки он напечатал по настоянию жены, и предназна¬чались они для узкого круга лиц. Как сейчас принято говорить – для VIP.
- Я завтра же поставлю вопрос о лише¬нии её адвокатской практики. Она нарушила закон о неприкосновенности частной жизни граждан.
Откуда знать Валентине, превосходному парикмахеру, есть ли такой закон, но тон, с которым Михаил Петрович произнес эти страшные слова, насмерть испугали жен¬щину.
- Умоляю, не делайте этого. Это я на¬стояла. Очень мне хотелось увидеться с Вами. Не подумайте, что я стану просить за своего бывшего мужа. Поделом ему, пускай посидит за решеткой.
Хотел сказать Михаил Петрович, что на зоне нет решеток, а есть ограда с колючей проволокой, но не стал.
- Дайте мне визитку, - потребовал и тут же понял, что сказал глупость. Адрес она уже знает и телефон знает.
- Берите, если она Вам дорога.

Кажется, что такое диплом? Книжица в коленкоровом переплете, с невзрачным изо¬бражением герба. А что за ней стоит? Пять с половиной лет большого труда, бессонные ночи перед сдачей экзаменов, того же диалек¬тического материализма. Другие бессонные ночи, но по более приятному поводу. Утрен¬нее похмелье, что воспринимается с юмором – как может кость болеть? Это о головной боли.
Дорога та «бумаженция».

- Выбрось её, - ответил Михаил Петро¬вич, и получил неожиданный, даже обеску¬раживающий ответ; крепкий сладостный по¬целуй в губы.
Но что это? Подкорка вытолкнула далё¬кие воспоминания. А так этот отдел головного мозга регулирует поведенческие функции че¬ловека, то следующими действиями мужчины стали естественные для такого случая движе¬ния.
- Ты моя пара, - тихо, но четко и как-то излишнее рассудочно произнесла Валентина, и стала одеваться. 
Михаил Петрович смущен. Что я наде¬лал?! Она мне в дочери годится. Она «читает» его мысли.
- Не стоит так переживать. Я дочь твой юношеской любви, и не более. И о жене не думай, я не претендую на её место. Согла¬сишься быть моим другом? - Валентина потя¬нулась крепким налитым телом, - Милым другом. Улавливаешь разницу?
- Это как «Государь» и «Милостивый го¬сударь».  Так? – Михаил Петрович начал ус¬покаиваться. Она умна и холодна. Не стоит обострять отношения. В данном случае лучше занять выжидательную позицию.
Опыт работы в органах прокуратуры подсказывал ему – иногда следует отступить, подождать, а уж потом, тщательно проанали¬зировав обстоятельства дела, делать выводы. Она молода, недурна собой, обладает завы¬шенным самомнением, немного бесшабашна, но умна и, судя по её первым шагам, расчет¬лива. 
- Ты во всем прав. И так будет всегда. Я женщина и потому должна следовать за му¬жем. Я хотела сказать, за мужчиной. Мы, женщины излишне импульсивны, - Вален¬тина хохотнула, - и часто наше настроение за¬висит от лунного календаря. Если пожелаешь, я стану для тебя чем-то вроде наложницы. В пределах современности. Мы же с тобой жи¬вем в обществе, где провозглашено равенство мужчины и женщины.
Она, что издевается надо мной? Начи¬нает злиться Михаил Петрович. И вдруг он слышит! Она молится: Скорый в заступление и крепкий в помощь, предстани благодатию силы Твоея ныне, и, благословив, укрепи, и в совершение намерения благаго дела рабов Твоих произведи; вся бо, елика хощеши, яко сильный Бог творити можеши.
- Ты верующая?
- Ты удивлен? Когда умерла Анна, - она так и сказала, Анна, а не мама, - бабушка по¬вела меня в церковь и окрестила.
Бабушка? Бабушка, которая вступила в ВКП,б в год  смерти Ленина.
- Бог меня бережет. Вы, неверующие, все поголовно грешники.
Тут Михаил Петрович не сдержался.
- Десять минут назад я грешил, а ты чем занималась? Я женатый человек, ты тоже не девушка незамужняя. Как тебя с твоей верой в Бога понимать?
- А так и понимай. Я согрешила, а завтра пойду в храм Божий и молиться буду, чтобы отпустил нам грехи наши.
- Как у вас все просто, - Михаил Петро¬вич от возмущения даже встал с постели, в чем мать родила.
- У тебя красивая фигура, - да, чтоб ей! Полный сумбур в её красивой башке. Какой-то компот из взглядов.
- Я кушать хочу, - смутился Михаил Петрович.
- Я тут не хозяйка, но, если ты мне пока¬жешь, где у твоей жены запасы, я быстро при¬готовлю нам чего-нибудь поесть, - и опять  Михаил Петрович вновь бы поражен, она ре¬читативом, -   Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, при¬иди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша. Благо¬слови, Господи, и помоги мне, грешному, со¬вершить начинаемое мною дело во славу Твою.
Как у них все просто, повторил он, со¬грешил, помолился и ступай, опять греши.
Как бы то ни было, может быть, и благо¬дарная прочитанной молитве, но еда была го¬това через полчаса. И неплохая еда. Справед¬ливости ради надо сказать, что продукты, припасенные женой Михаила Петровича, были превосходного качества и разнооб¬разны. 
- Ты не волнуйся, Михаил Петрович, моя набожность это сугубо личное дело и никоим образом не отразиться на наших отношениях, и, тем более уж, на твоей карьере. Правда, за¬мечаю я, как твои товарищи, такие же пар¬тийцы и начальники стала захаживать в храм. Креститься не научились, а туда же. Притвор¬ство это.
- Вы говорите, что Бог в каждом из нас. Выходит, и в этих перевертышах Бог сидит. Одно меня интересует, в каком месте тела он у них обосновался? 
- Грех так говорить, но в чем-то ты прав.
Потом Валентина прочла Михаилу Пет¬ровичу небольшую лекцию о древних иудеях. Он узнал, что многие противоречия, это вольное изложение того, что говорила жен¬щина, между буквой древнего закона иудеев и жизнью послужили главной исходной точкой для образования трёх древнееврейских сект. Саддукеи, к которым принадлежала почти вся родовая и денежная аристократия, считали Божественный закон неизменяемым и настаи¬вали на исполнении его во всей его строгости; для облегчения его тягости они требовали лишь отмены всех тех дополнений и наслое¬ний, которые он получил в народной прак¬тике. Ессеи  также считали закон неизменяе¬мым, но так как условия жизни в стране пере¬стали отвечать древнему закону, то они пред¬почитали удаляться от этой жизни и уходили в пустыню и в деревню, где ничто не мешало им доводить соблюдение Моисеева закона до крайней щепетильности.
- Третью секту образовали фарисеи, - го¬ворит Валентина, придавая своему лицу вы¬ражение таинственности, - Это были люди, вышедшие из глубины народной массы и поднявшиеся на её поверхность благодаря своему умственному развитию. Фарисейское движение сформировалось в борьбе против контролировавших храмовый ритуал садду¬кеев. Возникновение в этот период синаго¬гальной литургии было, по-видимому, выра¬жением стремления фарисеев подорвать ре¬лигиозную монополию саддукеев: религиоз¬ный ритуал и молитва.
- Довольно! – не выдержал Михаил Пет¬рович,  - Ты и в синагогу ходишь. Ишь как на¬хваталась. Не стыдно.
-  Бог един. А знать историю совсем не стыдно. Мне бабушка говорила: изучай исто¬рию, в ней сила. Но, если тебе мой рассказ на¬скучил, я молчу.
Валентина отвернулась, и Михаил Пет¬рович  слышал: Не бойся, малое стадо! Аз есмь с вами и никтоже на вы. Владычице Пребла¬гословенная, возьми под свой покров семью мою. Всели в сердца супруга моего и чад на¬ших мир, любовь и непрекословие всему доб¬рому; не допусти никого из семьи моей до разлуки и тяжкаго расставания, до прежде¬временныя и внезапныя смерти без покаяния. А дом наш и всех нас, живущих в нем, со¬храни от огненнаго запаления, воровскаго нападения, всякаго злаго обстояния, разнаго страхования и диавольскаго наваждения.
Влип, решил Михаил Петрович.
- Мне пора, - Валентина преобразилась, она опять привлекательная, со смешливым взглядом молодая женщина, которая с боль¬шим искусством занимается любовью, вкусно готовить и не прочь пошутить на грани при¬личий, - Ты на всякий случай смени постель¬ное белье. Хотя я и старалась, но запахи мои все равно остались, а мы, женщины чутки к чужим ароматам. Скажешь, пил в постели и испачкал.
Михаил Петрович в который раз удив¬лен такой метаморфозой.
- Сделаю, как ты велишь.
- Сделай, пожалуйста. Мне ты живой нужен. И вот что, - говорит ленинградская Одалиска, - я думаю, нам лучше встречаться у меня. Адрес ты знаешь, - видя недоуменный взгляд мужчины, женщина пояснила, - Я живу в квартире бабушки. Она успела переписать её на меня. Подышишь воздухом истории.
- Сколько тебе лет?
- Я пережила Анну на девять лет, - опять, не мама, просто Анна, - Кстати, я там почти ничего не меняла, так сказать, сохранила дух дома.
Ушла. А Михаилу Петровичу вдруг стало одиноко так, как никогда не бывало. Одно дело чувствовать себя одиноким в обще¬стве себе подобных, чиновников разного ранга, и совсем другое ощутить одиночество глубинное. Такое, какое бывает у малого ре¬бенка, когда мать покидает его.   
Лучшего средства от одиночества мужик не знал, он налил в стопку водки. Когда в бу¬тылке осталось, как говорят пессимисты, меньше половины Михаил Петрович опом¬нился. Ты прокурор, ты мужчина, а не слабак, сказал он себе и пошел выполнять наказ Ва¬лентины.
С тёткой ничего не случилось, и жена за¬стала мужа за несвойственным мужчинам де¬лом.
- У тебя неприятности на службе? - ло¬гика жены не объяснима, но этот вопрос предпочтительнее другого: Как ты умудрился так быстро испачкать вечера стеленное белье?
Какая умница жена, подсказала мужу приличный повод для смены постельного бе¬лья.
- Есть такое. Решил полежать и выпить водки. Руки задрожали и вот.
- Так и до инфаркта недолго себя дове¬сти. Оставь это. Я переоденусь и перестелю.
Через два часа супруги лежали на све¬жем белье. Рука жены как бы невзначай тро¬нула плечо мужа и не почувствовала ответа. Устал, бедный. Тяжело ему в последнее время. Все рушится, если не разрушилось оконча¬тельно, а он фигура значимая, ему не отси¬деться в углу. Женщина повернулась на пра¬вый бок, тихо вздохнула; утром поговорю, чтобы взял отпуск и уехал куда-нибудь.
В «Филипповскую»  булочную привезли первый хлеб. Жива ещё традиция, но скоро все пойдет наперекосяк. Раздербают нала¬женное снабжение от одного поставщика и начнут частные компании снабжать магазины своей ни к черту не годной продукцией, а ко¬гда привозить, им и решать. Могут споза¬ранку, а могут и часам к девяти утра.
Прогремел трамвай на Зелениной улице. Развозка. Минута, другая и где-то у Тучкова моста прозвучал ревун последнего теплохода, уходящего из Невы в залив. В этом году как никогда раньше проводку  судов на¬чали раньше обычного. Теперь впереди паро¬воза бежит одно – нажива. Прочь требование безопасности.
Михаил Петрович открыл глаза. И тут же их закрыл; он вспомнил вчерашнее. Стыдно-то как. Валентина сказала, что она пережила Аню на девять лет. Надо сообра¬зить,  Анна умерла в 1963 году. Или в шесть¬десят четвертом? Такое и забыть! Плохо, брат, ругает себя Михаил Петрович.
Пошевелилась жена. Михаил Петрович затаился, не было у него настроения не то, чтобы исполнять свой супружеский долг, го¬ворить с женой и то не хотелось.  Одного не учёл муж – женской и, тем более, жениной интуиции.
- Определенно тебе нужен отпуск. Всю ночь ты ворочался и стонал так, как будто у тебя зубы болят.
- Надо, дорогая, надо.
- Ты, дорогой вошел в критический для мужчин возраст. Тебе бы хорошую любов¬ницу, но где теперь найдешь такую. Все обу¬реваемы одним, как бы побольше где-нибудь хапнуть. Люди после денежной реформы Павлова совсем сбесились.
Михаил Петрович стал подозревать, что жена каким-то образом прознала о  Вален¬тине. Но тут, же отбросил эти мысли.  Не могла жена знать о ней. Не могла.
Эти слова он непроизвольно произнес вслух.
- Кто и что не могла?
- Не могла моя секретарша забыть о той телефонограмме, - говорит Михаил Петрович первое, что пришло в голову.
- Как я права! – радостно воскликнула жена, - У тебя психоз трудоголика.  Немедля отправляйся в отпуск. Тебе положено сана¬торное лечение. Надеюсь, наш перестройщик не отменил это.
Она права, надо уйти в отпуск. И тут же Михаил Петрович стал строить планы, как он проведет его с Валентиной.
Вышестоящее начальство, к удивлению Михаила Петровича, тут же подписало приказ об  отпуске товарища, пока ещё товарища, Кротова, и посоветовала воспользоваться льготной путевкой в санаторий. Вежливо от¬казавшись, Михаил Петрович, раскланялся.  У него были другие планы. О них даже жена не знала.

Апрель 1991 года. Прошло ровно три¬дцать лет с того дня, когда Миша Кротов уз¬нал о болезни Ани. А сегодня в солнечный день, когда птицы заходились в трелях, раду¬ясь весне, на прогалинах забелели бусинки подснежников, а в реках рыба начала свой путь на нерест.
Щуки нерестятся, как правило, в конце марта - начале апреля в мелких закоряженных заливах, иногда в разливах поймы рек или озер. Окунь с нерестом в нашей местности не спешит, но в этот год реки и озера вскрылись раньше, и вода в них успела прогреться, так что и окунь мог нереститься. Так рассуждал Михаил Петрович, шагая по улице Герцена в сторону Невского проспекта. Откроем секрет – Михаил Петрович задумал поехать с Валентиной к другу на его дачу.
Дача та досталась другу от отца, отставного полковника. Были же времена, когда полковникам предоставлялось право после ухода в запас получать земельные участки и стоить на них дома. Отец друга, призванный в РККА из Ленинграда, выбрал поселок Рощино, что в шестидесяти трех километрах от города.
- Тебе дали отпуск? – жена вернулась домой позже обычного и была неестественно весела.
-  Дали. Мне показалось, что Матвей Авдеевич, - это начальник над Михаилом Петровичем, - подписал приказ о моем отпуске с какой-то необыкновенной радостью. Создалось впечатление, что от меня хотят избавиться.
- Определенно, тебе необходим отдых. Ты стал излишне подозрительным. Я знаю Матвея Авдеевича, - жена осеклась, - Я у него консультировалась по вопросам организации кооператива, - жена впервые лжет так откровенно.
Не хочет муж уличать жену во лжи; сам не ангел. Такая вот оказия.
- Матвей Авдееевич человек строгих правил, - дохнуло чем-то старинным, - он на первое место ставит интересы дела. Уставший, вымотанный человек плохой работник.
 - Быстрого коня нет нужды подгонять, умелому человеку нет нужды помогать, - всплыла старинная башкирская пословица, и Михаил Петрович её произнес.
Жена среагировала тут же.
- Жердочка тонка, да козочка прытка.
Смех супругов был несколько натужный. На этом обмен репликами был завершен. Оба чувствовали себя неловко. И было отчего.
Но поразительна натура человека, который, как утверждают, некоторые Бог создал по образу и подобию своему. Стоило Михаил Петровичу выйти за порог, жена послала в магазин, от былого стыда не осталось и капли. Жена его, отослав мужа, к слову без особой нужды, вздохнула облегченно: Кажется, он ничего не понял и даже не заподозрил. А что мне не старой женщине и что говорить, красивой,  нельзя ответить мужчине на его внимание. Я же не к какому-то маргиналу езжу. И она строит планы на мужнин отпуск.
Так-то, господа, бывшие товарищи.
Супруги разошлись. Жена пошла на кухню, и Михаил Петрович ушел к себе, в кабинет. Это его вотчина; там он может беспрепятственно курить, тут ему никто не может помешать размышлять. В его кабинете он полный хозяин. Заметим от себя – это утверждение весьма спорное. Конечно, если он размышляет про себя, то никто не сможет узнать, о чем его размышления. Но Михаил Петрович имел обыкновения иногда озвучивать свои мысли, и тогда тот, кто находился через стену, сделанную из гипсокартона, прекрасно все слышал. Кабинет Михаила Петровича отделяла от кухни именно такая стена. 
В этот вечер, а по телевизору прошла вечерняя программа новостей, Михаил Петрович удержался от высказываний своих мыслей вслух. Но мы, же можем, просто обязаны донести до сведения читателя, о чем он думал. 
«Поедем с Валентиной в Рощино, и ничего что весна, которую я ненавижу. Повезет, наловим рыбы. Уху готовить я умею. С ней мне как-то спокойно. Не с ухой, а с Валентиной. Набожна? Ну, так что? Это не мешает ей быть в постели настоящей  Мегерой»; оговорился наш герой. Мегера богиня мщения. Скорее Валентина выступала в роли Эриннии.
  Согласно мифу, Эриннии преследовали Ореста, за убийство матери, которое тот совершил по велению Аполлона. Аполлон смог лишь на время усыпить богинь-мстительниц, защищая Ореста. Конец же преследованию положила Афина-Паллада, проведя первый в истории мифической Греции суд, суд над Орестом, в результате которого герой был оправдан. Эриннии пришли в ярость, поскольку суд отнял их исконное право карать муками нарушившего закон. Однако Афина усмирила гнев богинь, убедив Эринний остаться в Аттике, пообещав, что все афиняне будут воздавать почести древним богиням. С тех пор как Эриннии сменили гнев на милость, их стали называть Эвменидами (от др.-греч. ;;;;;;;;;, то есть милостивыми, благосклонными). Эвмениды у Эсхила отождествляются с Мойрами. Это мифология. Впрочем, наша жизнь состоит сплошь из мифов. Разве не так?
Проведу в праздности недельку другую, глядишь, нервы придут в норму. Впереди грядут большие перемены. Товарищ из Москвы так и сказал: Горбачев затеял что-то кардинальное, скоро страну встряхнет так, что никому мало не покажется. Приземление в центре столицы мальчишки Руста мелочь по сравнению с тем, что произойдет. Товарищу верить можно, он почти десять лет проработал на Старой площади. Что станет с нами, со мной и Валентиной? Тут лучше не загадывать. Это как карта ляжет.
- Иди пить кофе, - позвала жена. Жена она и в Африке жена.
А куда они денутся? Столько лет прожить бок о бок. Столько пережить? Взять только один случай. Это когда у жены на работе при монтаже её прибора погиб рабочий. «Шили» дело. Михаил Петрович в ту пору служил рядовым следователем в районной прокуратуре, и никак не мог помочь молодой жене. Переживали вместе.  Зато как они отметили благополучное разрешение дела.
- Где решил провести отпуск? – как ни в чем не бывало, спросила жена.
- У Бориса на даче.
- Странный выбор. У тебя такие возможности, а ты едешь весной под Ленинград. Ты же ненавидишь весну, - тут в глазах жены промелькнули искорки; мой муженек кажется, влюбился.
- Если бы я поехал в санаторий, то там каждый день передо мной мелькали знакомые рожи. Надоело на службе. Буду рыбачить, ходить в лес, скоро вешенки пойдут.
- Барин Тургенев.
- Ты дала мне хорошую идею, начну писать. Давно хотел написать книгу о проблемах превентивности особо тяжких преступлений.
- Это у тебя получится, - жена верит в мужа. Но верит ли она ему? Чувствуете разницу? Тут очень важно, обоюдно ли такая вера. Ревнивый муж страшнее любой заразы – заживо съест и себя и супругу. Михаил Петрович верит в жену и слегка сомневается в её верности. Точит его маленький червячок, но он его загоняет как можно глубже.
Кофе допит, сказано то, что было на устах. Муж и жена молчат, и молчание это впервые угнетает.
Так бывает, живут двое, долго живут, так долго, что, кажется, все-то они друг о друге знают. Так сказать притерлись как хорошо отлаженный механизм. Но вдруг случается какая-нибудь встреча, брошенный взгляд, легкое касание, и все летит в тартарары.  Как говорил один руководитель, направляя Михаила Петровича на руководящую  работу: Авторитет завоевать трудно, а потерять его можно в одночасье.
Но одно дело трудовой коллектив и другое это семья. Тут все значительно тоньше, сложнее.
Интересно, о чем он думает, думает жена. А муж  вспомнил афоризм Агаты Кристи: ничего так не тяготит, как преданность. Мы могли ему подсказать другой афоризм, от Франсуа де Ларошфуко - Женщина долго хранит верность первому своему любовнику, если только она не берет второго.
Как она встревожена, в свою очередь думает муж. Жена тоже начитана, и она вспомнила высказывание Сенеки Младшего - Верность друга нужна  в счастье, в беде же она совершенно необходима. А он мне верен? Впрочем, о чем это я? У самой рыльце в пушку.
И опять мы возразим, на этот раз словами Оскара Уайльда: Верность в любви - это всецело вопрос физиологии, она ничуть не зависит от нашей воли.
На этом экскурс в прошлое закончен. Современность требует, чтобы мы обратили наше внимание к проблемам конкретной семьи. Пока ещё её называют ячейкой советского общества, но пройдет семь месяцев и группка людей росчерком пера в дрожащих руках пошлют в прошлое такие понятия.
- Так я пойду? – спрашивает муж, чего раньше не делал.
- Так ты иди. Мне по хозяйству хлопотать надо, а ты только мешать будешь. Заодно купи каких-нибудь сластей. Что-то сладенького захотелось.
В твоем положении надо бы просить солененького, усмехнулся Михаил Петрович и ушел. Ему надо побыть одному. Осмыслить происшедшее, наметить планы на дальнейшее. Михаил Петрович идет по Большому проспекту в сторону площади Льва Толстого. Время ещё раннее, суббота и потому народу на улице мало. Только у пивного ларька, что примостился  у стены дома в глубине двора на Гатчинской улице толпятся мужики. Пренебрегая чинами и званиями, они стремятся как можно быстрее утолить жажду. Михаил Петрович пристраивается в конец очереди. Народ в очереди молчалив. До времени. Стоит кому-либо проглотить одним махом пол-литра пива,  и он начинает говорить. Чисто русская привычка. Волей неволей Михаил Петрович слышит.
- Мужики, я чего-то не пойму, чего Горбачев тянет. У нас на объединении все развалили. Избрали мы директора, а он нет, чтобы производство развивать, наоборот, стал сворачивать и цеха в аренду сдавать.
- А что Горбачев? У него жена всем руководит. Как скажет Раиса, так он и сделает, - отвечает другой, заказав ещё кружку пива.
До окошка, за которым мужичок в сером от времени фартуке разливает пиво, Михаилу Петровичу остается сделать три шага, но торговец ввязывается в разговор.
- Вы, товарищи, не туда глядите. Что Горбачев? Он одно и умеет, языком трепать. Вы на Ельцина посмотрите, вот настоящий начальник. Он даст всем нам ещё перцу.
Вот что волнует народ, думает Михаил Петрович, и продолжает свои рассуждения; все-таки Горбачев «разбудил» массы, а, может быть, все дело в том, что народ перестал бояться.  Сколько мне было лет, задался вопросом Михаил Петрович, потягивая жидкое пиво, когда наступила названная, кажется Ильей Эренбургом, хрущевская оттепель? Уже тринадцать. В тринадцать лет Миша был достаточно развит, ходил в спортзал заниматься боксом, по вечерам бегал по набережной Невы. И даже, страшно сказать, уже в засос целовался с девчонкой из  десятого класса. Миша хорошо запомнил один разговор отца с товарищем. Они сидели на кухне, пили водку, закусывая её домашними котлетами, которые так искусно готовила мама.
- Хрущев, - говорил товарищ отца, - затеял серьезное дело, он ломает догмы.
Отец возражал.
- Это не догмы, это основополагающие принципы. Народ не готов принимать такой поток новой неожиданной информации. Нельзя обрушивать на обывателя такое. Мало ли что было при Сталине. Должно пройти время и немалое, чтобы трезво, без эмоций оценить то время. А тут ушат на голову.
- Ты «Один день Ивана Денисовича» Солженицына читал?
- Читал. Какой такой глубокий смысл в его опубликовании? Разбередить раны? Посеять в народе недоверие к органам?
Естественно Михаил Петрович не помнил дословно тот разговор, это мы позволили воспроизвести часть его для того, чтобы было понятно, какой след оставил он в памяти мальчика; Хрущев начал какие-то перемены. Через девять лет, когда место Хрущева займет Леонид Брежнев и об оттепели станут только вспоминать, Миша уже студент университета будет сам спорить со своим сокурсником – прав ли был Никита Сергеевич, насаждая кукурузу. 
Пиво допито, и Михаил Петрович может продолжить путь. Продолжить путь и свои рассуждения; поеду с Валентиной в Рощино, несколько дней уединения с ней откроют её сильные и слабые стороны, что поможет решить важный вопрос, продолжать или нет с ней отношения. Так рассуждает Михаил Петрович, следуя выработанной с годами работы обвинителя логике. Мысли перескакивают; от планов на отпуск с новой молодой любовницей, на жену, которой захотелось покушать чего-нибудь сладкого. Можно было поехать на Невский проспект и там, в «Севере» купить торт, но не факт, что в этом традиционном ленинградском заведении, в котором, казалось, и в блокаду выпекали пирожные, сейчас он застанет что-либо. Полный развал! В магазине на углу Большого и Кировского проспекта, где Михаил Петрович, в те годы просто Миша, сильно оконфузился при будущей жене. Решил он в тот вечер шикануть, пустить пыль в глаза девушке, набрал всякой деликатесной всячины, а, когда подошла очередь расплачиваться в кассе, оказалось ему не хватает рубля. Это сумма по тем временам. Как он мог так обмишуриться?  Тогда как-то обошлось – посмеялись и вроде бы забыли. Должно было пройти пять лет, и жена как-то, а тогда они отдыхали в Одессе, напомнила ему тот случай. Пустяшный случай; они обходили ряды городского рынка с необычным для ушей городского человека названием Привоз,  и жена пожелала купить лангустов. Тут надо сделать одно уточнение. В те дни море штормило, и традиционное морское лакомство одесситов креветка ушла от берега в глубину. Потому на рынке её не было, а продававшиеся лангусты были необычайно дороги. Михаил Петрович, будучи воспитанным в аскезе и привыкший экономить, отказался тратить деньги на такую ерунду, - Уж лучше купить соленую хамсу, купим больше и удовольствия получим сполна. Тогда-то жена и напомнила ему случай в этом гастрономе и купила два рачка на свои карманные деньги.
Сейчас Михаилу Петровичу повезло,  в кондитерском отделе продавалось печенье курабье, которое любила жена. 
Печенье курабье обладает одним очень неприятным свойством, оно крошится.  Жена Михаила Петровича, точнее, её гортань тоже обладала неприятной особенностью, она легко могла поперхнуться даже маковым зернышком.
Знал ли Михаил Петрович об этой особенности гортани жены? Определенно знал, но не подумал об этом, покупая рассыпчатое  восточное печенье. Мы ни в коем случае не подозреваем его в злом умысле, Михаил Петрович мало что муж, он все-таки юрист, и знает, какую  ответственность за причинение вреда здоровью, даже без злого умысла, несет проказник. Но всякая мелочь имеет свой резон, и может сыграть почти роковую роль.
Обратный путь Михаил Петрович проделал в глубокой задумчивости. Теперь он обдумывал те слова, что услышал у пивного ларька. Горбачев с  первых дней его пребывания у власти вызывал у Михаила Петровича настороженное отношение. Не любил прокурор говорливых людей. Позже в том, что тезка за многословием скрывает свое неумение управлять такой огромной страной, убедились все трезвомыслящие люди. Борис Ельцин с его какой-то животной силой, с его «понимаешь ли», с «походами в народ» просто был антипатичен. Этот дров наломает, предугадывал Михаил Петрович. У Сталина лес рубили и щепки летели. У Ельцина сам лес пойдет на щепки. В те минуты Михаил Петрович не мог знать, что пройдет семь месяцев и Ельцин подпишет Указ «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», а еще через месяц, другой, не мене разрушительные -  «Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий», «Об организационных мерах по преобразованию государственных предприятий, добровольных объединений государственных предприятий в акционерные общества». Жива ещё лексика прошлого, когда что ни Решение партии, то обязательно дальнейшее ускорение или улучшение. Шутил тогда народ: ускорились так, что скотина не поспевает, вот и жрать нечего.
И уж, конечно, Михаил Петрович не мог предполагать, что в июле следующего года он будет держать в руках некую бумажку, которую назовут чуждым словом ваучер, и некто Чубайс пообещает каждому гражданину РФ за неё по автомашине «Волга». Не станет к тому времени отставной прокурор никуда вкладывать или продавать свой ваучер, а сохранит в коробке с всякими бумаженциями.
Проходя мимо пивного ларька, Михаил Петрович автоматически глянул в его сторону, никого. Выходит, выпили мужики все пиво. Быстро, однако. Жене-то он купил печенье, а о себе не позаботился. Водочки бы. Ан нет. Талона нет, братец.
Дойдя до памятника писателю Добролюбову, Михаил Петрович остановился. Отчего-то вспомнилась школа. Учитель русского языка и литературы Мария Афанасьевна.
Чтобы посмотреть в лицо русского революционера демократа, публициста и литературного критика, отлитого в бронзе, Михаилу Петровичу приходиться задрать голову. А как иначе, если высота постамента четыре метра, да сама скульптура столько же.  Стоит мужчина, задрав голову,  и вспоминает уроки Марии  Афанасьевны.
Сочинения Добролюбова, печатавшиеся под видом чисто литературных «критик», рецензий на естественнонаучные сочинения или политических обозрений из иностранной жизни (эзопов язык), содержали в себе острые общественно-политические высказывания. По оценке Дмитрия Святополка-Мирского: хотя всё, что он писал, посвящено художественной литературе, считать это литературной критикой было бы крайне несправедливо, использовать в качестве текстов для современной русской жизни, как предлогом для социальной проповеди. Михаил Петрович так долго стоял с задранной голевой, что у него заныл затылок. Может быть, от этого, кровь прилила к голове, но в этот миг в эту голу пришла гениальная мысль – если нельзя купить бутылку водки в магазине, то определенно можно купить пять раз по сто граммов в разлив. А это рядом с памятником демократу революционеру. Кто бы другой, вспомнив Николая Александровича, пошел бы в книжный магазин, что расположен в доме рядом.
Благополучно разрешился вопрос и с тарой – любезная продавщица аккуратно перелила водку в бутылку и даже нашла пригодную пробочку.
- До чего довели народ, - сочувственно сказала она, - Солидные люди вынуждены сливать водку. Вы человек грамотный, ответьте мне, когда этот бардак закончится?
Хотел было Михаил Петрович сказать, что бардак только начинается, но передумал. Потому передумал, что в этот момент в голову его пришла такая мысль, от которой ему самому стало не по себе. А ведь это он и подобные ему привели страну, общество в такому положению. Сколько неправосудных решений принято судами под его давлением! И нет тебе оправдания в том, что и на тебя давили. А там, откуда давили, ссылались на кого-то ещё выше. Круговая порука. Как время меняет изначальный смысл слов, продолжает размышлять Михаил Петрович. Что такое круговая порука на Руси? Это солидарная имущественная ответственность, при которой все члены группы (товарищества, общины и пр.) отвечают за обязательства одного. Чаще всего этот  термин применялся к ответственности сельской общины за подати и недоимки своих членов. Сие было юридическим  понятием, и относительно крестьян круговая  порука действовала до 1903 года. Слог Михаила Петровича протокольно сух, а где-то глубоко в душе (кто её измерил?) он романтик.
Глянул Михаил Петрович на вход в ресторан «Приморский». А когда-то он назывался по имени купца Чванова. Лет семь назад там была бы очередь. Ах, как бедно жили люди во времена Брежневского застоя. Россия, думает Михаил Петрович, обречена на периодические сломы. Добро бы после ломки начали строить. Пока такого посыла не наблюдается.
Проехала машина ПМГ. Для несведущих расшифруем эту аббревиатуру – передвижная милицейская группа. Держится ещё эта придуманная бывшим и оклеветанным Министром внутренних дел Щелоковым. Только кто сейчас сидит в УАЗ,ике? Я бы назвал то, что сейчас происходит, деформацией.  Прежде всего, деформация личностей. Так рассуждает Михаил Петрович, проходя через двор, где бесстыдно расположился новый, ранее не ведомый класс – бомжи. А ведь они раньше где-то трудились, имели своё жилье, семьи. Какая такая неведомая сила, война ли, катастрофы ли превратила их в маргиналов?
Михаил Петрович придержал шаг, не зная, что жена его стоит на балконе и смотрит на него.
Какой он отсюда кажется маленьким, почти ничтожным. А я его любила. Что же произошло такого, что он стал мне противен. Противен до такой степени, что от прикосновений него меня тошнит.
Так она думает, и не желает признаться в том, что эта неприязнь возникла после того, как она не устояла и легла в постель с его начальником. Кто это сказал, не говори о человеке плохо, отзовется бедой.
- Жена! – с порога зовет муж, а жена не отзывается. Ушла что ли? Так нет, вот её туфли.
Ну и черт с ней, съем одну печенину, а потом выпью водки. Настроение у прокурора такое, как бывает после вынесения приговора по нижнему пределу статьи, а не по его ходатайству на максимальный срок. Вроде радоваться надо, что суд поступил гуманно, а нет, гложет профессиональное честолюбие.
Жена дождалась, когда муж войдет, докурила сигарету «Аполлон-Союз» и тогда ушла с балкона, выбросив окурок так, чтобы попасть в бомжей. Не добросишь.
- Я тебе курабье купил.
- Спасибо. Чайник поставь, пожалуйста. Без чая это печенье слишком сухо.
Дождаться бы ей чаю, но не выдержала женщина и откусила от печенья. Михаил Петрович стоит у плиты и тупо смотрит на чайник, он ни о чем не думает; он ждет, когда тот засвистит. Начал даже считать. Как в детстве, когда ждал конца урока по химии. Ужасно не любил химию. На счете сорок семь из комнаты, где оставалась жена, раздался гортанный кашель.
Печеньем поперхнулась, подумал Михаил Петрович, не переставая считать. На сете пятьдесят пять чайник засвистел, и жена как бы засвистела. Она кашлять уже не могла.
Черт возьми, снимая чайник с огня, подумал Михаил Петрович, так она задохнуться может. Поставил чайник обратно на горелку и пошел в комнату. Надо бы ему выключить газ, но он этого не сделал. А чайник был новый красивый.
Лицо жены побагровело, глаза округлились; еще немного и выскочат из орбит. Она сипит натужно и машет рукой, показывая себе на затылок. Муж, не будучи дураком, с ходу ударил по загривку жены, чего в таких случаях нельзя делать. Категорически! Обошлось. Жена начала дышать.
- Ты нарочно купил мне эту гадость. Хочешь свести меня в могилу!?
- Если бы я решил убить тебя, дорогая, то я как опытный практикующий прокурор, повидавший множество эпизодов с убийствами, выбрал бы более радикальный и надежный способ покончить с тобой.
- Так чего ждешь? – жена как будто обрадовалась, - Старуха жена опостылела, молодой не терпится тебя охомутать.
Откуда она знает про Валентину, вполне спокойно думает Михаил Петрович.
- До сих пор я считал тебя умной женщиной. Хочу заметить, что гипотетически у мужа может быть любовница, и даже молодая. Но сей факт никак не может служить причиной для убийства жены. Мы живем не в средине века.
- Да уж, ты не Отелло, - воскликнула жена с тоном торжествующего гладиатора.
- И ты далеко не Дездемона, - парировал Михаил Петрович, и демонстративно налил в граненый стакан водку.
- Ты алкоголик. Как тебя только держат на службе, - жена ушла в спальню.
Наверное, она права, я начинаю спиваться, пьет Михаил Петрович теплую водку, и ему становится противен вкус её.
По окну забарабанил дождь. Потом громыхнуло. Гроза в конце апреля? Редкое явление для наших широт отмечает Михаил Петрович. Он не ошибся, это самолет одиночка сойдя с ума, пролетел низко над городом, что категорически запрещено всеми уставами. Но что взять с летчика, если немец самоучка пролетел пол России и никто ему не помешал.
Дождь скоро закончился, и в открытую форточку стал проникать свежий, пахнущий тополиными почками воздух. Самое время прогуляться. У Михаила Петровича был свой любимый маршрут.
Он выйдет из дома, пересечет школьный двор и выйдет на Большую Пушкарскую улицу. Не торопясь пройдет по ней до Владимирского собора. Там, если повезёт, выпьет большую кружку пива, перекурит. А потом пойдет к  Тучкову мосту. В свое время Михаил Петрович поинтересовался происхождением названия этого моста. Вот что он узнал. В 1758 году компания купцов из четырех человек обратилась в Сенат с челобитной об отдаче им «в вечное и потомственное содержание» несколько мостов в Петербурге, обязуясь при этом построить новый мост через Малую Неву с Васильевского острова на Петроградскую сторону. Среди них был и купец Авраам Тучков, владелец складов на набережной реки. Так и был назван новый мост – Тучков.
Постоит у ресторана-поплавка и покормит бедолаг уток. Для этой цели Михаил Петрович взял краюху хлеба. Над рембазой   СЗРП всполохи электросварки. Там ещё кто-то трудится. Страна продолжает движение по инерции, заданной прежде. Но скоро, скоро встанут крупнейшие заводы и фабрики. Опустеют цеха, оборудование  будет распродано, а сами помещения сдадут в аренду. Бацилла стяжательства проникает повсюду. Товарищи по работе, что чаще других бывали в Смольном, рассказывали, что и там царит атмосфера предпринимательства. Ответственные работники Обкома  Горкома КПСС спешно создают кооперативы на имена своих родных. Все чаще звучит фамилия некоего Тарасова. Говорят, он одних партийных взносов заплатил миллион рублей. 
- Эти утки, - раздалось за спиной Михаила Петровича, - только заразу разносят. Больные утки, отстали от стаи, и вот, мегаполис приютил их. Вы обратили внимание, где они пристроились? Нет. Так я Вам скажу, в канализационных стоках
Что ответить этому борцу за чистоту фауны? У Михаила Петровича нет желания вступать в полемику, он уходит к мосту. В спину ему: Равнодушие корень всех зол.
И этот  туда же. На середине моста в лицо Михаилу Петровичу ударил сильный западный ветер. В это время раньше, лет этак десять назад, город начинал пахнуть свежими огурцами; шел массовый лов корюшки. Михаил Петрович любил эту рыбку, приготовленную женой – умела она её так замариновать, что маринад превращался в желе.
Теперь черная гладь Невы пуста. Куда подевались рыбаки?
Мост перейден. Причалы речного вокзала пусты. Даже традиционной «Ракеты» нет. Интересно, как ныне люди добираются до Кронштадта? По недостроенной дамбе? Надо бы поинтересоваться. Засел в своем кабинете и ничего-то не знаешь. Так корит себя Михаил Петрович и выходит на Съездовскую линию; целью его прогулки третий дом от набережной. Там, на мансарде живет его старинный друг, художник Шадрин Паша. Паша человек удивительный, окончил институт имени Репина, в народе все также именуемый Академией Художеств, в мастерской будущего ректора Академии, но на последнем курсе разругался с ним в пух и прах. Стоял вопрос о том, что студент Шадрин будет выпущен из института без диплома. Со справкой. Женился Паша на третьем курсе на студентке института Культуры. О его женитьбе друзья говорил: Паше культуры не хватало, он же у нас деревенский. Что касается культуры, то тут явный перебор. Паша были исключительно образованный человек. А по второму пункту товарищи были точны; Паша родился в небольшой деревне на границе с Белоруссией. Пятый ребенок в семье, и все пятеро выучились  «вышли в люди». Только Паша, по мнению его отца, вырос пустоцветом. Его понять можно; старший выучился на строителя и дорос до начальника треста, двое средних стали военными, дослужились до званий с «большими» звездами. Родившийся перед Пашей мальчик подкачал немного, стал милиционером. Но и он не простой постовой, а начальник угро в районе.
Отцу невдомек, что младший его сын талант и его картины с охотой покупают проклятые капиталисты, и потому Паша не знает нужды. А то, что живет он в старом доме почти на крыше, так это его такая прихоть. Он мог бы вступить в жилищный кооператив и жить в новой квартире где-нибудь в новостройке. В Веселом поселке или на Озере Долгом. Там свежее воздух. Но Паше милее эти старые стены, под обоями которых сохранились газеты начала двадцатого века. Например, из прочтения ломкого от высохшего на нем клейстера листа газеты он узнал, и тому удивился, так это расходилось с теми знаниями, что получил в школе,  февральский переворот в России в 1917 года  явился результатом заговора, который начался в сентябре 1915 г. Об этом впервые заявил печатно Деникин в Париже в 1921 г. Монархисты хотели силой вырвать у своего государя отречение, а в случае отказа – убить царя. Потом появились в эмигрантской печати свидетельства о масонском заговоре. В действительности там был сложный клубок четырех заговоров: дворцовый (великие князья), генеральский (армия), заговор разведок Англии и Франции и масонский заговор (депутаты Думы, эсеры и меньшевики).
Вероятно тот,  кто клеил обои в этом доме, ездил в Париж и  там купил этот эмигрантский листок.
А ещё Паша любил вид из окон плафонов своей мастерской. Но больше всего до сих пор ему нравилось одно заведение, что располагалась в полуподвале  углового дома на пересечении Первой линии и Среднего проспекта. Там слыл он человеком своим. Более того, завсегдатаи почитали его за интеллигента, и обращались соответственно по имени и отчеству, Пал  Палыч. Устроится, бывало, Павел Павлович в углу с кружками пива и стопкой водки, вы поняли, что это за заведение, тут же к нему кто-нибудь подсядет. И пошло поехала, художник начнет рассказывать о художниках, его слушатели затаят дыхание; где такое услышишь. Кто из них знал, что обыкновенный шуруп придумал какой-то итальянец художник. И вертолет он. Как тут не угостить Пал Палыча. Считай, такой день у художника Шадрина для творчества пропал. Был бы Паша женат, жена бы корила его, но та девочка из института культуры скоро ушла от него к боксеру, кандидату в мастера спорта. Загадочна женская душа! Скажем мы, привнеся в эту фразу долю сарказма. Просто боксер тот был активнее в постели. Пока. Скоро и он сойдет с ринга борьбы за секс с женщиной. На его место встанет обыкновенный шофер. И пошло, поехало. Да черт с ней. Мы о Паше говорили. И о его друге, который за то время пока мы рассказывали и житье-бытие Павла Шадрина, успел подняться на мансарду.  Вот черт, ругнул он себя Михаил Петрович, пришел пустой, Паше нечего предложить. А без выпивки Паша суров и молчалив.  Звонок к Паше необычный электрический, а старинный – дернул тут за цепочку, а зазвенит внутри. Дёрг-дёрг, и никакого ответа. Ушел в пивную, решил Михаил Петрович. Развернулся, чтобы уйти и в этот момент услышал из-за двери: Входите, не заперто.
Какие же они, эти художники, беззаботные люди. Михаил Петрович по должности обладал информацией о совершенных в городе преступлениях. За последние полгода резко возросло количество квартирных, а краж так втрое грабежей.
- Всем лежать! – кричит Михаил Петрович, войдя в прихожую, - Вооруженное ограбление.
- И чем ты, позволь тебя спросить, ты вооружен? Уж не тем ли, что так прельщает дам?
В этом весь Паша Шадрин. В прошлом году его пытались ограбить на набережной, где он по обыкновению прогуливался перед сном. Там Паша применил другой вариант отпора, - простой шестистопный мат. Шпана, что намеревалась взять мужика на испуг, сама была напугана так, что сбежала с «поля боя» позорно.
- Водку принес? – опасения Михаила Петровича подтвердились.
- Так спешил, что позабыл. Да и талонов больше нет.
- Вот, вот, - Паша распростер руки для объятий, - порядочному человеку даже при наличии  денег выпить по-человечески нельзя. Один дурак решил, что русский народ спивается,  пошло. Дураков у нас много, как говорит тот же народ, заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет.
- Можно у таксиста купить, - пытается как-то сгладить вину Михаил Петрович.
- Ты, батенька наследство от бабушки умершей в Париже, получил?
Паша берет друга за руку и как ребенка ведет за собой. Ведет в дальний угол мастерской, за портрет Бориса Ельцина, писанный в стиле старых Голландцев, мимоходом бросая.
- Не довелось писать Брежнева и Горбачева, решил изобразить его.
За портретом Михаил Петрович видит отлично изготовленный самогонный аппарат.
- Ты не знаешь, – спрашивает Паша Мишу, - кому принадлежит патент на это чудо? Не знаешь.
Скоро друзья уже сидели на раскладных стульчиках, и пили самогон.
- Ты, Миша телевизор смотришь? Я так смотрю исключительно рекламу. Поразительное зрелище для умалишенных. Народ вдруг и поголовно заболел кариесом и покрылся перхотью. Я тоже решил внести свою лепту в это дело. Ты похоронное бюро на улице Достоевского знаешь? Нет. А я знаю. Решил создать рекламу для автолюбителей лихачей.  Представь, большой щит на дороге и на нем эмблема похоронного бюро, я над ней работаю, и слова: Водитель твой путь лежит прямиком нам. А? – торжествующе говорит живописец, чьи работы продаются за тысячи, - Скажешь, не гениально.
- Ты гений, Паша, - Михаил Петрович задумался, а зачем я к нему пришел, - Эмигрировать не собираешься?
- Где родился, там и пригодился, ты такую поговорку слышал?
Помолчали друзья. Говорить или не говорить Паше о Валентине? В раздумьях сидит Михаил Петрович. Никто ему в этом деликатном вопросе не поможет.
- Паша, ты человек творческий, а значит тоньше, чем мы, сухари чувствуешь.
- Чушь! – встрепенулся художник, - Чушь болотная. Мы из крестьян. Мы работать приучены. Это вы городские ленивы, вам воду прямиком в дом, и не важно, на каком ты этаже. Вы в мороз на двор не бежите, чтобы малую нужду справить. А ты: чувствуешь!
Паша так разволновался, что одним махом выпил полный стакан самогонки.
Михаил Петрович понял, говорить с Пашей о его переживаниях, смысла нет. Осознав этот факт, ему как-то вдруг стало тут скучно. Ему, как безусому мальчишке, хотелось без конца говорить о Валентине.
А Паша продолжал костить город и его жителей.
- Попомни мои слова, скоро в городе жить станет невозможно. Ты посмотри, везут из той же Германии старье со свалки. Подлатают, и продают за новые. Дышать уже нечем. Скверы уничтожают и строят что-то дикое.
- Паша, побереги нервы. Ты человек свободной профессии, куда захочешь, туда и поедешь. Купи дом в деревне. Сейчас в этом деле послабления.
Так говорил Михаил Петрович, одновременно сам, мечтая о доме за городом. В глубине души он оставался романтиком.
- И куплю, -  с вызовом отвечал художник, - Оборудую по последнему слову техники, ты у меня во двор какать и писать ходить не будешь. Пробурю артезианскую скважину, вырою пруд и разведу карасей. Ты жареных карасей любишь?
У обоих мужчин потекли слюнки. Закусывали-то они самогон колбасой, не известно, из каких ингредиентов приготовленную. 
- И машину купи, - язвительно улыбаясь, говорит Михаил Петрович, - Не на телеге же ты будешь ездить.
- Куплю и машину. Нашу советскую, вездеход.
- Не забудь купить ружье, - продолжает насмехаться над другом Михаил Петрович.
- И ружье, и револьвер куплю. Теперь, я слышал, разрешено.
- Тебе не разрешат, - Михаил Петрович решил разыграть друга.
- Это почему?
- Вышло отдельное постановление, по которому художникам оружие продавать запрещено.
Паша Шадрин то ли от выпитого самогона, то ли просто от усталости, накопившейся за последние дни, перестал понимать шутки и ответил другу прокурору длиной тирадой, состоящей из одних нецензурных слов.
- Ты устал, мой Паша, - Михаил Петрович понял, что переборщил со своими шутками, - Да и мне пора восвояси.
- К жене под бочок, - не отошел Паша.
Напрасно он вспомнил жену Михаила Петровича. Нет, тот не раздумал уходить, он просто сильно расстроился; шел к другу поделиться своими переживаниями, а он о жене. В который раз Михаил Петрович почувствовал свое одиночество.
Паша не пошел провожать друга по той простой причине, что спиртосодержащая жидкость на тот момент сильно нарушила его вестибулярный аппарат, и первая же попытка встать с пуфа закончилась неудачей, почти фиаско.
- Сиди уж. Выход найду.
- Дверь захлопни, - с трудом ворочая языком, сказал Паша, - сегодня я никого больше видеть не желаю.
Когда Михаил Петрович подошел к двери, из дальнего угла мастерской из-за лессированной живописи парадного портрета новоявленного освободителя России раздался храп.
- Уезжать ему надо, - произнес Михаил Петрович.
- Вы совершено правы.
 Ну вот, опять ты говоришь вслух, обругал себя прокурор. Внизу на переходе марша у открытого окна стоял мужчина в спортивных штанах «олимпийках» и курил, стряхивая пепел в банку из-под бычков в томате. Это Михаил Петрович заметил.
- Он все равно сопьется. Но уехав за бугор, он хотя бы сопьется в приличных условиях. Я там бывал. Там для алкашей такие клиники, знаете ли, получше наших санаториев.
Михаил Петрович спустился на полмарша, от курильщика пахнуло чем-то давно забытым.  Такой табак курил его отец. Но он курил трубку, а этот «спортсмен» смолит сигаретой.
- С нашим Президентом, которого угораздило свалиться с моста, мы все скоро или сопьемся или пойдем  с сумой.
- Вы имеете в виду Горбачева? – и зачем я ввязываюсь в разговор?
- Горбачев, дорой товарищ, давно уже не руководит страной. Мельтешит, переливает из пустого в порожнее. Борис Ельцин набирает силу. Вот кто поставит страну на дыбы. А Вы идите себе. У Вас все будет тип-топ. Такие, как Вы что поплавок из утиного пера, всегда попой вверх.
- А что Вы курите? - не обращая внимания на оскорбительный тон мужчины у окна, спрашивает Михаил Петрович.
- Кубинские сигареты «Партагос». Чего, шибает в нос? А что другое курить? Наши папиросы? Так, где они? Еду мимо стоит наша фабрика имени Урицкого, а чего они там делают, не знает никто. У нас на верфях пусто. Говорят, нет средств. Были, были эти средства, - слово «средства» мужчина произносит нарочно с ударением на последнем слоге, - и вдруг их не стало. А продовольствие куда делось? Да уж идите Вы, - и неожиданно говорит на приличном английском языке, - Kind way to you, Mr. the chief.
Пришлось Михаилу Петровичу поднапрячься и ответить.
 - Thanks, the mister the fan of the Cuban tobacco.
- Вот и поговорили.
Спускаясь по такой старой лестницы, что её ступени из искусственного мрамора стерлись почти на половину, Михаил Петрович с глубокой горечью подумал, ещё один обозленный человек. А сколько их? В обществе нарастает недовольство; оно повисло, как удушливый сухой воздух в запертом помещении. Каким боком оно может выйти? Или все развеется, как утренний туман?
Выйдя во двор, Михаил Петрович вздохнул полной грудью. Уеду, уеду в Рощино и катись все к чертовой матери. Как странно подействовал самогон на Михаила Петровича, он не то, чтобы был сильно пьян, но и трезвым его назвать было нельзя.
Зажглись уличные фонари, от Малой Невы потянуло холодом. Переход через мост был бы равносилен самоубийству, преувеличено  решает Михаил Петрович и останавливается. Он в ступоре. Ветер усиливается, начинает накрапывать дождь, а Михаил Петрович продолжает стоять. Моросящий дождь сменился настоящим ливнем, а мужчина продолжал стоять. Какие мысли роились в его непокрытой голове? Вспыхнет одна и тут же на её место явится другая. Настоящий сумбур, хаос, нелепость, нагромождение, вздор, чепуха, несуразица, путаница. Некоторые мысли  являли собой гротеск. Как иначе назвать, например, такой пассаж; секунду назад Михаил Петрович подумал, а ведь Валя может родить от меня и в следующее мгновение – пора мне подавать рапорт об увольнении. Полное смешение.
Должно пройти несколько минут, чтобы Михаил Петрович почувствовал дискомфорт и бегом устремился к остановке троллейбуса.
Гудящий реостатом старый троллейбус, сделанный руками советских рабочих в городе, носящем имя Ульянова, распахнул перед Михаилом Петровичем двери,  пахнуло перегретой резиной и запахом застоявшейся пыли.
Усевшись на переднее сидение, над которым висит табличка, «для пассажиров с детьми и инвалидов», Михаил Петрович принялся упорядочивать свои мысли. Прежде всего, он мысленно соорудил полочки. На первую положил  жену. Так подумал и рассмеялся. Пассажир, сидевший позади встал, и перешел на другое место, при этом покрутив пальцем у виска.
Михаил Петрович этого не видя, продолжал упорядочивать свои мысли; на вторую полочку я положу Валентину. Тут не до смеха, гложет и гложет стыд прокурора, который в своей практике неоднократно представлял обвинения по статье «Растление малолетних». Но она, же замужняя женщина, говорил другой внутренний голос. Незаметно, в раздумьях Михаил Петрович доехал до своей остановки. 
И зачем я сходил в гости к Паше? Пьян, не пьян, а осадок остался мерзкий. Дождь прекратился, но ветер продолжал дуть.
Быть наводнению, предполагает Михаил Петрович и неожиданно решает уйти от жены. Это первый признак расстройства психики. 
Жена его встретила такими словами.
- Проветрился? Аппетит нагулял? А я за это время котлет нажарила.
Стол накрыт по-праздничному, и о чудо, на нем бутылка водки.
- Моя заначка, - сказала жена, заметив вопрос в глазах мужа.  На самом деле она припасла эту бутылку для совместной поездки  за город со своим любовником начальником мужа. Как тут ни сказать: два сапога пара. Жена решилась на серьезный разговор с мужем за ужином, а водка должна была послужить неким протектором, призванным смягчит впечатление от того, что скажет жена мужу. Надо придать своему лицу выражение скорби; нет лучшего способа, как ни вспомнить умершего в пятнадцать лет сына. Цинизм? Человеку, не знающему характер жены Михаила Петрович, может показаться так. Но нам больше известно о её образе мыслей, выражающихся в её поступках.
Обратимся в прошлое.  В год 1986, то есть на пять лет назад. Год, как страну возглавил Михаил Горбачев. По стране шествует объявленная им перестройка. Никто, да и он сам не может точно сказать, в чем заключатся эта перестройка. Как грибы росли кооперативы, салоны по прокату видеофильмов, а заводы приходили в упадок. В упадок приходила и нравственность. Ей на замену шёл клерикализм. Настоятели храмов начали открывать «свечные заводики», покупать Мерседесы и Опели. Церковь все больше проникала в жизнь государства.
Умершего от рака пищевода мальчика вопреки тогдашним нормам мать решила отпевать в церкви. Было бы это оправдано, если бы она была набожной. Нет же. Скорее это было проявление её снобизма. Ей казалось, что этим фактом она приближается к избранному слою общества; мы не быдло.
Когда священник проводил церемонию отпевания по всем канонам православной церкви, убитая горем мать цепким взглядом оглядывала собравшихся. Она оценивала каждого с точки зрения его полезности. Этот зубной техник, давнишний приятель мужа, пригодится. Она давно хотела поставить себе фарфоровые зубы. Вот та, что льет «крокодиловы» слезы, заведует аптекой. Тоже полезный человек. И так по всему ряду скорбящих.
И ни слезинки тогда.
Зато теперь она с легкостью профессиональной лицедейки жена пускает одну единственную слезу из левого глаза. Класс!
Но что это? Негодует жена. Муж-то ноль внимания на её переживания. Он увлечен котлетами, что жена приготовила из сохраненного для лучшего случая куска говядины, неизвестного происхождения. Говорят, её привезли на пароходе аж из Аргентины. А сколько лет назад забили того быка, один их бог знает.
Вытерев ладонью единственную  слезу, жена решила не отставать от мужа и съела сразу две котлеты. Вроде котлетки были сочны, но вот ведь какая оказия, жена поперхнулась. Одно дело поперхнутся крошкой печенья и совсем другое мясом, пускай даже перемеленным в мясорубке.
Лицо женщины покраснело, лоб покрылся потом, глаза округлилась. Из горла вырывается хрип, но, ни слова он произнести не может.
Хороший фарш приготовила женщина, и яиц не пожалела, и булки положила в меру. Поэтому он так плотно забил гортань женщины. Михаил Петрович в полной растерянности. Как и все мужчины, он теряется при виде страдающей женщины. Жена машет рукой, как бы показывая на что-то, а муж понять её жеста не может. Время же идет. И тут муж поступает, как ему кажется, единственно верным способом, позабыв о трагическом конце в подобной ситуации  с известным спортивным комментатором Виктором Набутовым, пережившим блокаду Ленинграда, и поперхнувшимся шашлыком.
Михаил Петрович начинает стучать по загривку жены. Жене, а может быть, в большей степени Михаилу Петровичу повезло. Не приведи Господи попал бы кусочек котлеты в трахею и тю-тю женщина в расцвете сил. Трахиостомию Михаил Петрович делать не умел.
Проскочил фарш, и жена вздохнула облегченно. Но не слова благодарности услышал муж, отдышавшись, жена выпалила почти скороговоркой.
- Я должна тебе сказать, что мы давно стали чужими людьми, нам надо развестись. 
Что же, спокойно думает муж, который час назад пришел к аналогичному решению, сидя в троллейбусе и наблюдая бурную воду Малой Невы, сопротивляющийся напору ветра с залива,  все разрешается, как нельзя лучше. Не то, чтобы Михаил Петрович был слабовольным человеком, но, если в службе своей он был непреклонным и суровым обвинителем, по требованию которого многие были осуждены к длительным срокам заключения, а то и высшей мере, то в делах личных он был тактичен. Тактичен до такой степени, что с большим трудом делал кому- либо замечания.
Как и в судебном заседании, так и сейчас Михаил Петрович сохранял полное спокойствие, которое, как у всех людей, отражалось на лице.
- Ты спокоен, как сфинкс, - жена полностью пришла в себя, - У меня создается впечатление, что тебе безразлично то, что я сказала.
Не станет Михаил Петрович рассказывать о своем визите к художнику Паше, об их разговоре и, уж конечно о том, что пришло ему в голову в троллейбусе посреди Тучкова моста. Жена Михаила Петровича, единственная дочь в семье, и как это обычно бывает в таких случаях сильно избалованная отцом, была капризна и высокомерна. Обладала она и ещё неприятным качеством, вспыльчивостью. Спокойствие мужа, его непроницаемое выражение лица так возмутило женщину, что она в сердцах запустила тарелку с недоеденной котлетой в стену, как раз над газовой плитой. Майонез, с которым жена кушала её, жирным пятном  растекся по недавно отштукатуренной под «шубу» стене. Как ружье, висящее на стене, оно, придет время «выстрелит». И произойдет это скоро.
- До битья посуды дожили, - все также спокойно говорит Михаил Петрович, а жена его сожалеет о том, что разбила тарелку, как ни как это тарелка из сервиза пускай  не Кузнецовского фарфора, но и не  из какого-нибудь Мухосранска, а Ломоносовского фарфорового завода. Ей его продали по большому блату, так предназначался этот сервиз для большой шишки в Москве.
- Довел. Ты это можешь.
Михаил Петрович со свойственной ему практичностью думает о другом, как будут они с женой разменивать квартиру. Придется обращаться к товарищу, занимающемуся данными вопросами,  к которому у прокурора товарища Кротова были в свое время определенные претензии. Он уж постарается для Михаила Петровича; кому же хочется попасть в немилость к прокурору. 
Молчание мужа приводит жену в крайнее раздражение, и она берется за следующий предмет сервиза. 
- Пожалей посуду. Если тебе так хочется чего-нибудь разбить, разбей вазу, что тебе подарили товарищи по работе к сорокалетию.
- Ты дурак. И как таких держат на ответственной работе, - тон и сам смысл сказанного говорит о том, что пыл жены иссяк.


Первые три дня Михаил Петрович и Валентина практически не выходили из дачи отставного полконика. Собираясь в дорогу, каждый из них запасся провиантом и напитками в таком количестве, чтобы хватило на весь срок пребывания в Рощино.  Талоны на водку Михаилу Петровичу продал водитель служебной «Волги»: Я все равно их не отвариваю, - сказал он, и это не значило, что он трезвенник, он как и многие другие, гнал самогон.
Да и погода была не для прогулок, с Запада ветер, который так и не нагнал достаточную волну, чтобы Нева приостановила бег своих вод, и в город пришло очередное наводнение, надул туч, и они не преминули пролиться дождем.
Мужчина и женщина при всей их неуемной страсти оставались обыкновенными млекопитающими с нормальным функционированием, и мочевого пузыря, и прямой кишки. Приходилось, накинув на голову полиэтиленовый мешок, бежать к «туалету типа сортир» в дальний угол участка.   
На четвертый день Валентина заявила, что она уже не может кушать яичницу и бутерброды, а хочет горячего супа и попросила Михаила Петровича отвезти её в какой-нибудь ресторан. Такую просьбу она высказала после прочтения утреней молитвы.
Михаил Петрович терпеливо ждал, пока его молодая любовница отправляла обряд.
- Боже, милостив буди мне грешному, - женщина бьет поклон, и дальше, скороговоркой, - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере и всех святых, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе.
Это продолжалось долго, но прокурор ждал, зная, что Валентина даже от малого намека на неудовольствие  сильно рассердится. Процедура заканчивалась таким словами: Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.
- А в здешних местах не знаю не одного ресторана, а в город возвращаться, не намерен, - Михаилу Петровичу до чертиков не хотелось идти в ресторан.
Он, вообще, не любил посещать рестораны. На них у него стойкая идиосинкразия после одно случая, произошедшего полтора года назад. Он с отвращением к себе вспоминал тот день. В стране царила атмосфера всеобщего недовольства. Наиболее осведомленные люди, в их числе один из хороших знакомых Михаила Петровича предвидели, если не распад СССР, то, во всяком случае, его кардинальное изменение, вплоть до отторжения прибалтийский республик.  Михаил Петрович запомнил один разговор, который произошел между ними спустя неделю после Октябрьских праздников.
Они встретились на «нейтральной» территории, так называл политолог небольшое кооперативное кафе в районе Коломны. В старом доме на первом этаже какие-то предприимчивые люди взяли в аренду большую расселенную квартиру и там обрадовали это кафе. Михаила Петровича поразило то, что вход в это злачное заведение не был обозначен какой-либо вывеской и был устроен через обыкновенный подъезд. Правда, дверь там была металлическая и со смотровым значком, для тех дней редко применяемым.
- Эстонцы, - говорил приятель прокурора после того, как они закусили осетриной холодного копчения, и выпили по стопке модной тогда водки «Смирнофф», - двенадцатого ноября приняли Постановление «Об историко-правовой оценке событий, имевших место в Эстонии в 1940 году», им они признали незаконной декларацию от 22 июля 1940 года о вхождении ЭССР в СССР. Жди лавины. Первый камень брошен.
Но не этот случай так негативно отразился в памяти Михаила Петровича; тот произошел немного позже, точнее пятого декабря в день Сталинской Конституции. Михаил Петрович не желает вспоминать подробности того вечера, они ему противны. Говоря коротко, его хотели купить. Сулили большие деньги. Не за то, чтобы он, прокурор прекратил какое-нибудь конкретное уголовное дело. Нет. Его хотели купить на будущее. Так сказать, впрок. Не доев прекрасно приготовленный бифштекс по-деревенски, не допив стопку водки, Михаил Петрович тогда ушел, не подав руки.
- Я знаю одно место. Тут недалеко. В поселке Комарово старую домовую кухню и ребята переделали в настоящий европейский ресторан.
Вот, значит, ты какая штучка, любительница ресторанов и богомолка. С такими мыслями, но иными речами  обратился Михаил Петрович к Валентине.
- Если ты так хочешь побывать в ресторане, поедем.
Чувство отвращения, вот что осталось у Михаила Петровича от посещения ресторана с претензионным названием «Гольфстрим», написанным на вывеске латиницей – GulfStream. С легкой усмешкой, скорее похожей на гримасу боли, он вспомнил другое посещение этого сооружения. Тогда тут, в так называемой стекляшке находилась столовая, а рядом пункт приема белья в стирку. Михаил Петрович был молодым следователем прокуратуры Курортного района, и часто наведывался сюда скушать тарелку борща по-московски и выпить стакан компота из сухофруктов.
Они, Валентина и Михаил Петрович вернулись на дачу отставного полковника, когда совсем стемнело. От вокзала до дома им надо было пройти метров семьсот; сначала по  шоссе, а затем, свернув налево по улице Хвойной. Тут не Санкт-Петербург, тут фонарь от фонаря далече.
Не они одни не сидели дома в этот поздний для пригорода час. Их двое, а тех, что вышли на Хвойную улицу, было трое. И все сильно сердиты по той простой причине, что вино кончилось, а денег на новую порцию не было. Троица без особой надежды шла на вокзал, а тут эти двое. Сразу видно, городские.
На требование остановиться, Валентина ответила коротко, но емко, используя нецензурные слова. И без того сердитые рощинцы, разозлились  ещё больше.
- А ну стой, курица ощипанная, - на место «курицы» надо поставить другое слово.
Этого стерпеть не мог Михаил Петрович, и прежде чем ударить обидчика, он потребовал извиниться перед женщиной.
- Заткни пасть, - услышал он в ответ.
Как стыдно стало Михаилу Петровичу, ему, прокурору сказали такое и при женщине! Имея первый разряд по боксу, Михаил Петрович почти автоматический произвел наиболее употребляемый в бою прямой удар.
  Прямой удар левой в голову. Этот удар в бою применяют особенно часто, так как путь левой руки в нем наиболее короткий, что позволяет наносить его быстро и точно.
Грубиян откинулся и сел на землю, а потом завалился набок.
- Отличный удар, - комментирует Валентина.
Другого мнения были друзья поверженного наземь хулигана. Никак не мог видеть Михаил Петрович, как один из них вырвал кол из ограды и нанес ему удар по лицу. Из рассеченной брови хлынула кровь.
- Вали, мужики, - кричит тот, который нанес удар.
Лежавший на земле мужик вскочил, как ужаленный; он решил, что его будут продолжать бить. Двое других грабителей неудачников, увидев кровь, просто испугались. Троица побежала вглубь поселка, а Михаил Петрович и Валентина остались стоять у ограды, из которой был выдран кол. Валентина своим носовым платком пытается остановить кровь. Куда там. Судя по той интенсивности, с которой хлестала кровь, удар пришелся на мелкий сосуд.
- Скорее бежим домой, - Валентина тянет Михаила за руку. Так и побежали, Михаил Петрович рукой с платком прикрывая правую часть лица, и его любовница, крепко ухватив мужчину за свободную руку.
Валентина показала себя в сложной ситуации, как опытная сестра милосердия. Прежде всего, она обмыла рану водой, потом обработала её перекисью водорода.
- Больно же, - позволил себе капризничать Михаил Петрович.
-Ты хочешь абсцесса? Черт его знает, чем он тебя ударил. 
- Ты еще скажи, терпи казак, атаманом будешь.
- Ты и так атаман, - располосовав чистую простыню, Валентина умело перебинтовала голову Михаилу, - А теперь мы с тобой выпьем, так сказать, снимем стресс.
Поздно вечером тот, кто не уснул в ближайших домах, мог слышать дуэт мужчины и женщины:  Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить. Ямщик, не гони лошадей.
Уснули Валентин и Михаил под утро. Он лежал на спине, и его голову, обмотанную лоскутом простыни, освещала полная луна. Она спала, как всегда на боку. Её крутые бедра возвышались под легким одеялом. 
Остальные дни пребывания на даче отставного полковника пара проводила в неспешных прогулках. О рыбалке речи не было. Куда с разбитой бровью идти на озеро? Валентина ходила на местный импровизированный рынок к вокзалу. Покупала там первую зелень,  и готовила достаточно вкусные постные супы. Водка закончилась, а где в Рощино можно было бы приобрести её или самогону из-под полы Михаил Петрович не знал. Рисковать своим реноме он не желал.
Обходились пивом «Балтика» № 6.
- Мне пора в салон. Наша заведующая дама строгая, и, если я опоздаю, может просто выгнать. А сейчас с работой трудно, - на это Михаил Петрович сказал, что и ему надо бы вернуться в прокуратуру.
- У меня люди, вообще, дисциплинированные, но долго их без руководства оставлять нельзя.
- Кот из дома, мыши в пляс? – хорошо смеется Валентина.
- Точно так.
- Скажи, Миша, у вас организация государственная. Вы работаете на государство, а с чем его едят, не знает никто. Я горбачусь в частном салоне. У нас это, - Валентина замялась, - Как это?
- Акционерное общество? – пытается помочь Михаил Петрович.
- Нет. Вспомнила. Товарищество у нас. Это значит, мы частная фирма. Нам говорят, сколько заработаете, столько и получите. А я получаю гроши.
- Ты не учитываешь накладные расходы.  Например, плату за электроэнергию.
Их диалог прервал голос, раздавшийся со двора.
- Кто в тереме живет?
- Это я, мышка норушка, - поддержала игру Валентина.
- Открывай дверь, мышка, я молочка принес.
- Он принесет. От бешеной коровки, - Михаил Петрович пошел встречать друга.
Пятница началась с грандиозного завтрака. Зря, что ли друг Михаила Петровича работал директором магазина.
Принимая пакеты от друга, Михаил Петрович невольно вспомнил юность. Они выпускники школы, 1961 год. Время раздумий и мечтаний. Время ночных прогулок по опустевшему городу с чтением стихов.
Миша читал блока, - Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи еще хоть четверть века - все будет так. Исхода нет. Умрешь - начнешь опять сначала, и повторится все, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь.
Друг Миши ему «возражал» строками Марины Цветаевой, скоро зазвучавшими песней с экранов телевизора: Мне нравится, что вы больны не мной, мне нравится, что я больна не вами, что никогда тяжелый шар земной не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной -
распущенной - и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
слегка соприкоснувшись рукавами.
Как смеялся Миша в ту ночь над другом; сам на утро бабой стал. Друг был влюблен. Той болезненной страстью, что настигает порой юношей. Девушка из соседней школы была суха и строга. Не то чтобы поцеловать её друг Миши не смел, обнять за плечи и то опасался. И напрасно, девушка ждала от него большего. Скоро найдется тот, кто не заробеет и уложит в постель, и лишит её не одной девственности, он лишит её наивного представления об отношении полов.
Юноши мечтали о будущем.
- Закончу Военно-морское училище, стану подводником, - мечтал друг Миши.
- Я стану юристом. Буду помогать людям. Кругом беззаконие, - мечты, мечты.
Друга Миши отчислят из училища подводного плаванья через год за самоволку,  он отслужит в армии и потом поступит в техникум советской торговли.
Weekend для Михаила Петровича, Валентины и друга прокурора прошел в застольях и вполне мирных беседах, изредка прерываемых для прогулки до озера. 
- Хотел порыбачить, - посетовал другу Михаил Петрович, - да не пришлось.
- Скоро, Миша мы для того, чтобы ловить рыбу, должны будем покупать лицензию. Все к этому идет.
Валентине повезло больше, она нашла подснежники. Был букетик мал и невзрачен, но все-таки цветы. В прогулках этих женщина старалась не докучать мужчинам и шла поодаль, напевая песенку про ягоду малину.
Рано утром в воскресенье друг Михаила Петровича, пока его гости спали, сходил к ларьку у вокзала, и договорился с местным частным такси о том, чтобы тот за умеренную плату отвез их в Санкт-Петербург. Заодно он купил и пива. Оно-то никогда не бывает лишним.
В город все трое возвращались на легковой машине. Михаил Петрович уснул и проспал до въезда в город. Тут его друг приказал шофёру остановиться.
- Отвези моих друзей, куда они скажут, я пройдусь пешком.
Так друзья расстались у здания туберкулезного диспансера. Расстались, чтобы вновь встретиться через год и три месяца в зале суда, где уже адвокат  Кротов будет выступать в качестве защитника в деле по  обвинению  гражданина Мовсесяна в преступлении, предусмотренными статьей 171 УК РФ.
Машина с Михаилом Петровичем и Валентиной умчалась по Каменоостровскому проспекту в сторону Троицкого моста. К дому, где когда-то студент юридического факультета ЛГУ, был принят как родной, а теперь входит туда, как любовник дочери своей юношеской любви. Вот такая коллизия. 
Ещё три дня Михаил Петрович предавался разврату; пил водку, сношался с женщиной, просыпался с больной головой и опохмелялся. На четвертый день сама Валентина заявила, что больше этого разврата терпеть не может и предложила Михаилу Петровичу возвращаться домой.
- Мы пресытились друг другом. Нам надо отдохнуть.
- Ты права.
Бреясь в ванной, он слышал, как Валентина молилась: Ослаби, остави, прости, Боже, прегрешения наша, вольная и невольная, яже в слове и в деле, яже в ведении и неведении, яже во дни и нощи, яже во уме и в помышлении: вся нам прости, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.
Как у них все просто, в который раз подумал Михаил Петрович, согрешил и покаялся. Греши дальше. Двадцать девятого апреля, в понедельник муж вернулся к жене, и застал её в обществе давнишней её подруги. Они уютно расположились на кухне, пили финский ликер и кушали куру гриль от немецкой фирмы Дитц.
- А вот и наш прокурор, - наигранно радостно объявила жена, - Явился, не запылился. Умывайся и присоединяйся к нам. Мы девочки не жадные.
Кура была вкусна, а ликер излишне сладок. Только женщины могут пить такое под жареную курицу.
- Милочка, а тебе не кажется, что у нашего прокурора появилась дама сердца? – подруга жены Михаила Петровича в тайне желала стать любовницей мужа подруги.
- Если у него и появилась дама, то насколько я разбираюсь в анатомии, то определенно, другого его орган.
Молчит муж. Ему бы поспать. И было бы это очень даже кстати. Ночка выдалась бурной; не напрасно же молилась Валентина.
Он и ушел. Спать. Наплевать, что подумают жена и её подруга. Михаилу Петровичу во вторник на службу надо выйти. Погулял и будет.



Девятнадцатого августа машина за Михаилом Петровичем приехала раньше обычного, так приказал прокурор. Он как будто предвидел предстоящие события. Поэтому сообщение о создании КГЧП  услышал уже на службе. Первым к нему явился старший следователь по особо важным делам, самый пожилой работник прокуратуры.
- Позвольте присесть?- следователь отличался тактом и дотошностью в делах.
Сел и молчит. Пришлось Михаилу Петровичу начать разговор.
- Как Вы, Вениамин Сергеевич расцениваете произошедшее? Вы человек более опытный.
- Вы правы, я застал то время, когда Хрущев привел страну на край гражданской войны. Я тогда служил в военной прокуратуре и знаю, какие приказы поступили из Москвы в воинские части Ленинграда. Сейчас положение иное. Полагаю, что товарищи Янаев и другие действуют во благо державы, хватило бы решимости. Я Вам доверяю и потому выскажу свое мнение, если они в течение ближайших часов не интернируют Ельцина и его окружение, то  они проиграют. Войска не помогут.
Не мог, не имел права Михаил Петрович не поддержать, не возразить, по его разумению прокурор должен быть вне политики. Его долг следовать Закону и его защищать. Распространенное заблуждение. Политика всюду. Позвонили из городской прокуратуры. Тот самый начальник, что отправил Михаила Петровича в отпуск.
- Товарищ Кротов, - начал он без приветствия, - о положении в стране говорить не стану. Приказываю Вам организовать круглосуточное дежурство.
Не станешь начальству возражать и Михаил Петрович ответил по-военному: Слушаюсь.
- Беспокоятся? – спросил следователь, - Михаил Петрович кивнул, - И правильно делают. В стране предгрозовая атмосфера. Тут решают буквально часы.
На этом их беседа закончилась, а Михаил Петрович стал думать, как организовать это самое круглосуточное дежурство при существующем штате. Думал, думал и решил, днем все равно все на месте, а в ночь сядет сам. Дома у прокурора полный разлад в отношениях с женой. Она все грозится подать на развод, но не спешит сделать это. Ей удобно занимать позу обиженной женщины, а самой в полной мере пользоваться внимание того начальника, который отдал приказ о дежурстве круглые сутки.
На исходе белые ночи,  скоро придет бабье лето, любимая пора Михаила Петровича, а пока он сидит у окна, выходящего на Неву, и наблюдает, как черный буксир тащит баржу с песком куда-то вверх. Неужто, кто-то ещё нуждается в песке и прочих нерудных строительных  материалах?  Хорошо бы мне построить где-нибудь на Карельском перешейке дом. Тогда я бы завел пса. У жены якобы аллергия на собачью шерсть. Купил бы этюдник, кисти, краски и стал бы ходить на этюды.
Ты не неплохо рисовал в юности, с сожалением вспоминает Михаил Петрович. 
Не знает он в данный момент, что пройдет несколько лет, и он поселится на Карельском перешейке.  Но в качестве кого? Вот вопрос.
Где-то в центре суетятся разного рода дельцы. Кто от политики, кто от нарождающегося бизнеса, читай криминала. Забегали, затараторили – атас, братцы, нас к ногтю хотят прибрать. Атас, призыв из детства. По-английски – attention, по-французски - L'attention. А тут не так уж и далеко от центра полная тишина. Никто не вопит - Демократия в опасности. Не ломает детские площадки для того чтобы сгородить ни кому не нужные и, что самое главное, бесполезные баррикады. Даже телефоны молчат. Под звук проезжавших первых трамваев Михаил Петрович уснул. Как сидел у окна, уронив голову на руки, лежавшие на подоконнике, так и уснул.
И снилась ему жена его. В пеньюаре и бигудями в волосах, она возвышалась над ним и громко вопрошала голосом утренней уборщицы.
- Так голова затечет, пора бы и домой.
Михаил Петрович глядит на бабу Веру, до чего же она родная, теплая и уютная.
- Да, баба Вера. Пора бы и домой.
- Ну, что никто не стал атаковывать твою  цитадель законности?
- Не стал, - баба Вера до выхода на пенсию тридцать лет проработала экспертом.
- А кому ты нужен. Теперь у нас как в тайге, медведь нам прокурор. Топай домой. Пешком! – баба Вера имеет право прикрикнуть на Михаила Петровича, - От машины отвыкай. Нечего жопу плющить. И, вообще, ты мешаешь мне убирать.
Михаил Петрович подчинился бывшему лучшему трассологу ГУВД и вышел из кабинета. В туалете умылся, прополоскал рот, глянул на себя в зеркало. Что ж, бессонная ночь практически не отразилась на нем. Зубы бы почистить, но не держит прокурор на службе зубной щетки. Как и бритвы.
Постучали в дверь. Кроме бабы Веры стучаться некому.
- Входи, не заперто.
Вошел тот самый следователь, с которым утром говорил Михаил Петрович.
- Решил прийти раньше обычного, чтобы поддержать Ваш боевой дух, а баба Вера сказала, что Вы ушли. Как это ушли, если сейф не заперт.
Черт меня дери, забыл запереть сейф. Баба Вера свой-то свой человек, но не порядок. А говоришь, не отразилась бессонная ночь. Ругает себя Михаил Петрович, но не так и сильно; ему интересно, чем решил поддержать его боевой дух старший следователь.
Баба Вера убрав в кабинете, двинула дальше, напоследок прозорливо заметив остающимся в кабинете мужчинам.
- С утра пить, день убить.
- Почему женщины считают что, если мужчины намереваются отдохнуть, то обязательно выпить водки? – спросил Михаил Петрович Вениамина Сергеевича, который в тот момент свинчивал пробку бутылки водки. Такую по талонам не продают, отметил Михаил Петрович.
- Потому, уважаемый товарищ Кротов, что мы им почти ежечасно даем повод так думать о нас.
До начала рабочего дня оставалось почти два часа.
- Сверим часы, - недаром старший следователь раньше служил в военной прокуратуре.
Сверили, и выходило, что им хватит времени для того, чтобы и выпить и релаксироваться.

Двадцать второго августа, когда самолет ТУ-134 с Руцким, Силаевым и Горбачевым приземлился в Москве в аэропорту Внуково, Михаил Петрович отсутствовал на работе; простудился прокурор.
Валентина отпросилась в салоне и ухаживала за любовником с тщанием опытной сиделки.
А что жена? А ничего. Она одна в квартире и может позволить себе ходить в дезабилье и пить самодельное вино. Благо в конце августа виноград продавался за копейки.
Лежит Михаил Петрович на старинной кровати с бронзовыми амурчиками на спинке, пьет горячий чай с лимоном, смотрит телевизор и иногда зовет Валентину.  Вкупе с горячими напитками её ласки действую на прихворнувшего Мишу лучше самых дорогих лекарств.
Двадцать второе августа. Насморк и заложенность в груди прошли, температура тела нормальная; пора возвращаться на службу. Когда  в ночь на 23 августа по распоряжению Моссовета при массовом скоплении митингующих был произведен демонтаж памятника Феликсу, Михаил Петрович и Валентина истово предавались первородному греху. 
Большинство членов ГКЧП арестованы. В Москве объявлен траур по погибшим. Триколор объявлен государственным флагом России. Великий Союз начал свой последний путь.


Тысяча девятьсот девяносто второй год Михаил Петрович встретил в одиночестве в полупустой квартире; жена увезла спальный гарнитур и кое-что из мебели гостиной.
- Кухню забирать не буду. Купим новую.
Вопросами обмена она поручила заниматься какому-то хмырю из городского бюро, а пока жила на квартире нового мужа. Но не начальника Михаила Петровича, а совсем другого, неизвестного ему человека.
Можно спросить, а где же Валентина? Почему Михаил Петрович встречает новый год без неё. Приведем одну её фразу, и вам станет понятно, почему.
- Михаил, меня очень изнурила эмоциональная погруженность в тебе, я еду на работу и не слышу, что говорит водитель автобуса, говорю с клиентами и путаю слова, мою полы и переворачиваю ведро. Я несу в себе твое лицо, я хочу к тебе прислониться. Во мне живет музыка ожидания тебя. Это доводит до изнеможения. Мы должны расстаться, - такое заявление сделала она как-то поздно вечером, когда Михаил Петрович приехал на квартиру её бабушки.
Валентина употребила красивое определение своего состояния, мы уточним – она просто охладела к Михаилу Петровичу и он ей опротивел. Вот так надо понимать прямую речь женщин.
Лапник елки Михаил Петрович купил у какого-то бомжа, «Шампанское» покупать не стал принципиально, сели в данном случае употребим это термин. Вместо «Шампанского» на столе красовалась бутылка хорошего, о редкость по тем временам, Крымского портвейна. Главным напитком оставалась водка. Вениамин Сергеевич услужил, добыл водку.
- Дарю Вам водку и от стыда сгораю. Дожили, - сказал следователь и положил на стол заявление об отставке, - Прошу удовлетворить. Работать в развалившейся стране, где Прокурором республики становятся не по профессиональным признакам, а по степени верноподничества, не имею морального права.
Михаил Петрович удовлетворил просьбу старшего следователя.
Сейчас, сидя за столом, который с трудом можно было назвать праздничным,  Михаил Петрович глубоко задумался.  Семейная жизнь потерпела полный крах, на службе он все больше ощущает свою никчемность. Более того, он стал чужеродным телом, занозой. Все чаще слышит в свой адрес от руководства, что он не способен учитывать новые обстоятельства.
Михаил Петрович по традиции проводил уходящий год стопкой водки и куском, купленным в столовой прокуратуры студнем. Включив телевизор,  он стал ждать такое же традиционное  обращения главы государства. Не дождался. Чтоб вы все сдохли, в сердцах сказал Михаил Петрович, и залпом выпил бокал прекрасного букета вина. К часу ночи прокурор был настолько пьян, что веселящиеся люди в телевизоре ему казались уродцами из нереального мира.   
Вот так и получилось, что выступление  Михаила Задорнова и последующее обращение Ельцина, ну ни парадокс ли, Михаил Петрович проспал.
Пахло елью и табаком. Окна покрылись изморозью. Откуда-то снизу раздавалась музыка. Народ продолжал вселиться. Пир во время чумы, злится Михаил Петрович, и начинает декламировать: Почетный председатель! Я напомню о человеке, очень нам знакомом, о том, чьи шутки, повести смешные, ответы острые и замечанья, столь едкие в их важности забавной, застольную беседу оживляли и разгоняли мрак, который ныне зараза, гостья наша, насылает на самые блестящие умы. Продекламировал Михаил Петрович и сам себе удивился, ум его сохранил эти строки, заученные в десятом классе.
Четвертое января в 1992 году выпало на понедельник. А второго, в субботу в гости к Михаилу Петровичу неожиданно для него пришел Вениамин Сергеевич.
- Незваный гость на Руси считался названным, -  ушедший в отставку старший следователь выглядел помолодевшим.
- Для меня Вы всегда жданный гость.
- Так не говорят, но мы это пропустим. Не всю закуску съели?
- Найдем, было бы что выпить, - Михаил Петрович не жаждал впить, но не отказывать, же гостю.
- Слышали выступление Ельцина? – спросил Вениамин Сергеевич после того, как они выпили и закусил не успевшим прокиснуть салатом.
- Стыдно признаться, проспал.
- Не стыдитесь. Ничего нового и тем более путного Борис Николаевич не сказал.  Я Вам скажу. После подписания противоправного, Вы это, как юрист понимаете, соглашения в Беловежской пуще. Начало положено; Дудаеву досталось такое количество вооружения, что он может вести настоящую войну.
Михаилу Петровичу очень не хотелось в это утро слушать и тем более говорить на политические темы, но он тактично молчал. Гость  все-таки заметил это и резко прервал свой спич.
– Оставим это. Все же новый год. Это единственный праздник, который не отменишь Указом. Но я к Вам пришел не только, чтобы выпить, у меня деловое предложение. Не сердитесь, но Вам не место в прокуратуре. Вы верный слуга Закона. Но ныне, когда Основной Закон страны попран, что говорить о соблюдении законности в уголовном праве. Подавайте прошение о вступлении в коллегию адвокатов. Я поддержу Вашу кандидатуру.
– Я подумаю, - как, кстати, явился Вениамин Сергеевич.
- Подумайте, голубчик, - раньше старший следователь не позволил  бы такого обращения к Михаилу Петровичу. Покидал дом Михаила Петровича теперь уже адвокат Лисовский далеко за полночь.
- Не извольте беспокоиться, Михаил Петрович, поймаю машину и как миленький доеду до дома.
А ведь я ничего не знаю о его личной жизни. Кроме того, что указано в личном деле – год рождения 1934 , еврей, член КПСС с декабря 1956 года,  вдовец, дочь живет отдельно. Даже домашнего адреса не помню. Он старше меня на десять лет;  эта ощутимая разница. Сейчас люди, особенно мужчины, стареют быстро.
Посыпал мелкий колючий снежок. Как он красиво крутится в свете уличного фонаря. Ей Богу, куплю этюдник, кисти и краски и начну писать маслом. И в адвокаты пойду, с детской радостью решил Михаил Петрович.

Двадцать третьего февраля в бывший День Советской Армии и Военно-морского флота у Михаила Петровича Кротова произошли два значимых события; он переехал на новое место жительства и был принят в коллегию адвокатов.
В личной жизни сорокавосьмилетнего мужчины тоже произошли существенные перемены, он опять сошелся с Валентиной.
Вот как это произошло. Было воскресенье, и Михаил Петрович решил съездить на острова. Островами он, как и многие коренные питерцы, называл Каменный и Крестовский острова. Побродить по заснеженным аллеям, там снег остается более или менее чистым, помечтать, как он будет тут писать этюды. Если не замерзнет, то и посидеть на лавочке, хлебнуть из фляжки глоток другой водки, настоянной на лимонной цедре, зажевать сыром и искурить сигаретку.
Все было готово к отбытию, как зазвонил телефон. Странно, мне сюда ещё никто не звонил. Наверное, думает Михаил Петрович, из АТС.
- От меня никуда не скроешься, - до чего же родной и милый голос в трубке; это была она, Валентина.
- Как ты узнала мой телефон? – Михаил Петрович недоумевал.
- Как, как. Мир не без добрых людей. Твой товарищ дал.
- Товарищей много, но впрочем, это безразлично, кто дал, главное ты позвонила, - Михаил Петрович не стремился скрыть свои чувства, он был рад звонку Валентины.
На этот раз Валентина приехала к Михаилу Петровичу только через час. От дома бабушки Анны до его дома путь неблизкий.
Вот, что узнал Михаил Петрович о том, каким образом Валентина раздобыла номер его телефона.
- Представляешь, - начала она свой рассказ после того, как они плотно позавтракали и часок отдохнули на его новом диване, - у нашей бабушки, оказывается, есть внучатый племянник, и он предъявил свои права на долю в квартире. Пришлось мне судиться. Это ты дока в юриспруденции, а я ни ухом, ни рылом. Пришлось обратиться к адвокату. Вениамин Сергеевич помог мне. И взял немного. Мы с ним подружились даже. Очень симпатичный старик.
- Этому старику нет и шестидесяти. А я теперь тоже адвокат.
- Знала бы, к тебе обратилась.
- Я специализируюсь на уголовных делах.
Михаил Петрович не станет рассказывать, по каким именно уголовным делам он выступает в качестве защитника, это были «лихие девяностые». Количество убийств росло, и следствие просто захлебнулось. Этим мы и ограничимся. У нас повесть о другом.
Дела в юридической консультации у адвоката Кротова складывались хорошо. Клиенты, а тут принято говорить, поручители, прознав, что адвокат Кротов раньше работал в прокуратуре, проникались к нему особым уважением; этот изнутри знает обвинение, он поможет.
Валентина занялась обустройством новой квартиры Михаила Петровича. На свой вкус купила шторы в комнату, на кухне окно забрала в жалюзи. Скоро в стенном шкафу засверкали эмалированные кастрюли и всякие плошки. Она оказалась хорошей хозяйкой, в квартире стало уютно, как-то по-домашнему. Устроила Валентина и рабочее место для Михаила Петровича.
- Михаил, я видела у адвоката Лисовского на рабочем столе такую штуковину, он на ней письма пишет и тут же печатает. Надо и тебе купить такую.
- Эта штуковина называется компьютером. Куда мне его. Я консервативен. Могу обойтись без него. 
Так обустраивался быт Михаила Петровича. На поившуюся икону он старался внимания не обращать. В обиходную речь вошло слово толерантность, и член КПСС, которую Борис Ельцина распустил,   старался быть таким. И молитвы, что читала Валентина утром и вечером мало раздражали его.
Готовила Валентина неплохо, но это мало отражалось на жизни адвоката, который утром в силу того, что он продолжал много курить, есть ничего не хотел и ограничивался чашкой крепкого чая, который заваривал сам, а обедал где придется. Иногда его обед проходил в столовой для персонала СИЗО № 1.
Так прошла зима. В марте Михаилу Петровичу предстояло в городском суде на слушании уголовного дела одного из лидеров ОПГ,  недавно появившаяся аббревиатура, выступать в качестве защитника. Накануне ему позвонили домой. Мужской голос без акцента начал без обиняков,  Мол, если ты не отмажешь нашего братка, то останешься, по меньшей мере, без руки. А, если сумеешь добиться условного наказания, то будет тебе новая машина.
Бояться Михаил Петрович перестал давно, с тех пор, когда его пытались обвинить в превышении полномочий, но тут он, честно говоря, немного испугался. Эти люди не шутят, а остаться без руки перспектива не из лучших.
Валентина заметила волнение Михаила Петровича; женщина есть женщина.
- Что-то на работе? 
Первый раз в жизни Михаил Петрович поделился с женщиной своими тревогами.
- Дожили! – Валентина была искренне возмущена, - Адвокату угрожают. А ты в милицию заяви. 
- Не бери в голову, - опомнился Михаил Петрович, - У тебя есть свое дело.
- Хорошо. Мое дело бабское и не суйся, мол, в дела мужские. Молиться за тебя буду.
Молись, будем надеяться, что это не навредит делу, думает Михаил Петрович, сам же уже выстраивает ход защиты. Он и до звонка шантажиста решил вывести дело на минимальный срок, слишком поспешно и не аккуратно велось следствие. Слаба была доказательная база.
Слушания по делу начались  пятнадцатого марта в понедельник. Отгулял народ женский праздник, успел опохмелиться, и теперь судья женщина находилась в боевом состоянии. Никто кроме неё не знал о письме, что она нашла в своем почтовом ящике.  В нем шантажист не грозил отрезать руку, он угрожал убить её внука. Известно, что бабушки внуков своих любят пуще детей. Трехлетний мальчик был необыкновенно хорош. Это данность. Бабушка с него пылинки сдувала, когда сын с невесткой оставляли его у неё.
Так сошлись интересы адвоката и судьи. Но есть и третья сторона в процессе. Не забыли? Это сторона обвинения. Может быть, и обвинителю угрожали? Нет. Мы так категоричны потому, что знаем немного больше, чем вы. Итак, кто же такой обвинитель? Прокурор Игнатьев служит в органах прокуратуры без малого пятнадцать лет. Хорошо подготовленный юрист, опытный работник, в меру принципиальный, умеет пойти на компромисс. Дела, по которым он ранее поддерживал обвинения, как правило, заканчивались судебными решениями в пользу обвинения. Но не это главное. Товарищ Игнатьев, не успев жениться, жену потерял; погибла молодая женщина под колесами какого-то лихача. В одночасье овдовев, вчерашний муж думал даже о самоубийстве. Но крепко подумав, решил – буду сажать подлецов, пока не умру или меня не убьют.  Подлецы об этом знали. А зная такое, какой смысл угрожать?
Выражаясь языком дворовой шпаны, на суд вышли двое против одного.


- Ты сегодня необыкновенно весел, - Валентина как обычно приготовила ужин и рассчитывала на его романтическое продолжение.
- Есть от чего, - Михаилу Петровичу удалось-таки провести верблюда через игольное ушко. Нет, не был он так богат деньгами, чтобы купить иглу с таким ушком. Он богат другим – знанием закона и риторикой. Пускай, нет ещё суда присяжных, но и судья, и обвинитель живые люди. Они прониклись речью адвоката. Обвинитель не стал требовать предельных сроков наказания, а судья избрала наименьшую кару.  И получил отпетый преступник два года условно.
- Ты выиграл процесс. Я знала, что ты победишь, - Валентина усмехнулась, - И мне не придется испытывать ласки от мужчины с одной рукой.
Ужин удался, а как иначе, если Валентина постаралась. А об успехе романтического продолжения позаботился Михаил Петрович. Он был в ударе.
Прошла неделя. Март заканчивался. У адвоката Кротова новое дело. Так себе, убийство на бытовой почве. Он уже знал, на чем будет строить защиту – состояние аффекта. В свободные от посещения СИЗО время Михаил Петрович занимался писанием. Пока не удалось купить ни этюдника, ни кистей с красками, он пишет. Пишет что-то вроде публицистической статьи на тему психологического воздействия на участников судебного процесса.
Валентина вся в работе и вере, последнее поглощает её все больше и больше. Раньше она не соблюдала постов, теперь она соблюдает великий пост. Для Михаила Петровича это кажется диким, чем-то анахроничным. Будучи мужчиной с высокой потенцией, он не мог долго воздерживаться. Не забудем, какой у него возраст.
- Потрепи, миленький, - говорила Валентина, когда Михаил Петрович пытался приласкать её, - Слаще плод будет.
Злость нарастала, так недалеко и  до рукоприкладства.
- Я все понял. Уезжай к себе в бабушкину квартиру. Не стану же я при тебе девиц с улицы приводить, - так он пошутил, но женщина восприняла это всерьез, тут же собралась и уехала.
Михаил Петрович без сожаления поглядел женщине вслед. С высоты пятого этажа фигурка женщины с большой сумкой в руке выглядела потешно.
Отвернувшись, Михаил Петрович решил, займусь подготовкой к процессу. Через час работы была готова речь; доводы убедительны, акт обследования будет готов через три дня. Можно надеяться на положительный исход  дела.
Что касается отношений с Валентиной, то такого исхода следовало ожидать; не могут сосуществовать двое, имеющих столь различные взгляды на бытие. Даже, если это разнополые существа. На одном сексе не проживешь. 
Слушание дела было перенесено по ходатайству обвинителя, что-то у них не складывалось, и у Михаила Петровича выкроилось несколько свободных дней. Чем хороша  работа адвоката в отличие от прокурорской службы? Точно. Свободным графиком работы. Третьего апреля в субботу Михаил Петрович встал пораньше. Он намеревался поехать куда-нибудь загород, побродить по лесу, напитаться, так сказать, природой. А что надо для загородной прогулки? Мы о резиновых сапогах не говорим, это и так ясно, тем более что на дворе весна. Вы догадались; хорошая закуска и немного выпивки.  Ровно столько, чтобы согреться, но не опьянеть.
- Любезный Михаил Петрович, - это позвонил Вениамин Сергеевич, - что-то мы с Вами давно шашек в руках не держали. Предлагаю встретиться на нейтральной территории, дабы не нагружать себя домашними хлопотами.
Когда бывший подчиненный прокурора, а ныне коллега узнал о намерении Михаила Петровича отправиться загород, он обрадовался.
- Как давно я не дышал воздухом, где осталось хотя бы немого кислорода.
Договорились встретиться на Финляндском вокзале в кассовом зале.   
Надо же такому совпадению, только Михаил Петрович собрался выйти из дома, как опять зазвонил телефон. Сначала он не хотел подходить к телефону, но передумал. И правильно сделал, звонил его старый друг Боря Мовсесян.
- Миша джан, ты мне нужен. Приезжай ко мне в Рощино.
Другу не откажешь, и Михаил Петрович обещает, но прежде заручается согласием хозяина на визит второго гостя.
- Миша, дорогой, я рад буду видеть Валентину.
Боря, услышав ответ, не расстроился.
- Трое мужиков, это чисто русская компания. Сообразим на троих. 
Товарищ Лисовский отреагировал на сообщение о поездке на дачу друга товарища Кротова идентично.
- Сообразим на троих, нам не привыкать.
«Соображать» они начали в вагоне электрички; на двоих.
Подышать свежим весенним воздухом пригородного городка троим мужчинам удалось около час ночи, так серьезна была их беседа за круглым столом, который помнил разговоры шепотом о Ленинградском деле, деле врачей.
- Думаю, Вам Михаил Петрович будет несподручно вести дело товарища Мовсесяна, если все-таки таково будет возбуждено, - подводил итоги адвокат Лисовский, - Я же мог взяться за него.
- Э, дорогой, я тебя уважаю, но, если эти суки достанут меня, то в лаверы я возьму Мишу. 
Лисовский понял, этот армянин уже имел дело с системой исполнения наказаний, и умолк. Себе дороже. Пускай друзья разбираются в своих проблемах сами.
Решив, что защитником выступит Михаил Петрович, мужчины вспомнили о природе.
- Чем хороша чисто  мужская компания, так тем, что не надо бросать клич, мальчики налево, девочки направо, - сказал Вениамин Сергеевич и занял позицию у вековой корабельной сосны.
Михаил Петрович выбрал березку, а Боря Мовсесян устроился посреди площадки перед домом, все своим видом демонстрируя, кто тут хозяин.
- Накоплю денег, куплю  домик за городом, - адвокат Лисовский был и раньше немного романтиком, он, вынося постановление об аресте, в те годы такое было в порядке вещей и не противоречило закону, искренне сочувствовал супостату.
- Тебе мой дом не нравится? – мужчины вернулись в дом и готовы продолжить трапезу, -  Миша, даже если меня не отобьет у прокурорских, все равно отсижу и уеду отсюда к черту. Хлебом клянусь, этот ваш сибиряк жить не даст. При Брежневе жить ещё можно было, мои друзья под Ереваном такое производство обуви организовали, макаронники плачут.
- А Горбачев, разве он не дал свободу предпринимательству? – вступил Вениамин Сергеевич, Михаил Петрович молчал по той причине, что знал все эти суждения друга детства.
- Этот молоканин сначала вроде разрешил кооперативы, а потом зажал. Вздохнуть дал, а выдохнуть нет. Вот и пёрнули все они.  А Борис Ельцин ещё даст народу жару. Помяните мое слово, он и из танков не побиться стрелять.
Как в воду глядел директор магазина, который сейчас обвинялся в незаконной предпринимательской деятельности; он организовал изготовление женских украшений из поддельного золота и таких же камней.
Спали мужчины долго. Так долго, сколько им позволили их мочевые пузыри. Первым проснулся Вениамин Сергеевич, сказывался возраст и не регулярная половая жизнь; простата шалить начала. Как он ни старался не шуметь, все же задел за ведро в сенях. От шума проснулся Михаил Петрович, но он на двор не пошел, а остановился на крыльце и задымил. Профессинальная привычка заставила адвоката задуматься об алгоритме защиты своего будущего клиента. Прежде всего, надо как следует допросить самого фигуранта дела. Не участвуют ли в эго бизнесе, как повелось говорить в последнее время, кто-либо из самих власть предержащих.  Если и не участвуют, то не пользуются ли его услугами. Вряд ли они захотят, чтобы их имена прозвучали в судебном заседании.
- Вы чего не спите? Неужели и Вас замучила простата? – лицо у Вениамина Сергеевича порозовело.
- Довольно спать.
- Я вот о чем подумал, коллега, если  Вашего друга все-таки доедут до суда, то надо бы выяснить, не имели ли отношение к его делу люди из власти.
- Поразительно! Я только что подумал так же.
- Ничего удивительного, мы с Вами профессионалы. Предлагаю пройтись к озеру. Моя мечта порыбачить.
- Год назад я приезжал сюда с такой целью. Не пришлось взять удочку тогда.   
- Вы знаете, коллега, мне кажется, что у Вашего друга в доме есть не только удочки, у него там можно найти настоящий арсенал.
- Попробуем?
- Попробуем.
Настоящие мальчишки проснулись в мужчинах.
Когда они вернулись в дом, Борис Мовсесян уже был на кухне-баре и жарил яичницу на огромной сковороде, явно появившейся тут не с магазинной полки.
- Сейчас вы, господа законники, будете кушать настоящую итальянскую яичницу. 
Итальянской армянин Мовсесян назвал то, что приготовил потому, что обильно сдобрил это томатной пастой и тертым сыром.
- Такое поглощать всухую просто преступление, - заявил Вениамин Сергеевич, остальные чревоугодники промолчали, но мимикой явно выражая свое согласие.
- Сегодня будем пить вино, - Боря Мовсесян медленно выходит из-за стола и также медленно идет прочь из кухни. Скрывается. Товарищи Кротов и Лисовский слышат, как хозяин чем-то гремит, потом раздается стук упавшего чего-то и наступает тишина.
- Как Вы думаете, Михаил Петрович, наш друг не свалился в подпол? 
- Думаете, в этом доме есть подпол? – юристы должны быть точны в своих выражениях.
- В Вашем вопросе есть резон. Это же не деревенская изба, где без подпола нельзя.
- Не забывайте, у Бори папа был военным.
- Остроумное замечание. Оно было бы верно, если предположить, что папа Борин служил сапером.
Вернувшийся хозяин дома застал своих гостей громко смеющихся.
- Смеётесь? – Боря, кажется, обиделся, Он залез в подпол, достал вина, а они над ним смеются.
- Боря, мы не над Вами смеемся. Михаил Петрович рассказал смешной анекдот. Вот мы и смеёмся.
Такой поворот вверг Михаила Петровича в замешательство; не помнил ни одного анекдота. 
- Я вам расскажу анекдот, животики надорвете, - и Боря рассказал анекдот из серии об армянском радио.
С вином же произошел большой конфуз. Оно скисло.
- Не расстраивайтесь так, дорогой Боря, - утешал хозяина дома Вениамин Сергеевич, - мы за то время, пока гостим у Вас, выпили спиртного на неделю вперед.
Двум другим собутыльникам ничего не оставалось, как кивнуть головами в знак согласия.
Так называемая итальянская яичница бал съеден всухую. Какой может быть разговор, когда сухо в глотке. А без разговора и застолье заканчивается быстро.
- Товарищи, мне бы надо вернуться домой, - сказал Михаил Петрович, друзья его поддержали.
- Вы собирайтесь, а соображу, как нам отсюда эвакуироваться, - повторялась прошлогодняя  ситуация.
- И куда Ваш друг отправился? – бывший старший следователь прокуратуры, а ныне адвокат Лисовский был как всегда бдителен.
- Боря любит удивлять. Но Вы не волнуйтесь. Прошлый раз он нанял частный легковой автомобиль. Не удивлюсь, если сейчас мы с Вами поедем в город на лимузине.
- Шутите, оттуда тут взяться лимузину? – Вениамина Сергеевича не удивило предположение о том, что армянин способен нанять столь дорогую машину, его обеспокоило то, что в Рощино может не оказаться таковой, - Я готов поехать домой и на электричке. Так надежнее, как-то.
- У меня есть предложение, - Михаил Петрович решил проверить своего коллегу, - пока Боря ходит за транспортом, мы сбежим.
- Глупо, - Вениамин Сергеевич воспринял предложение Михаила Петровича всерьез, - к вокзалу идет одна дорога, так или иначе мы с ним столкнемся. Будет неловко.
- Вы правы, вон он уже возвращается, - по дорожке действительно шел Боря Мовсесян, в руках у него большой полиэтиленовый мешок.
- Он и без машины. Не вышло, значит. Поедем на поезде, - облегченно сказал Вениамин Сергеевич.
- Граждане россияне, я вам пиво несу. Кричите ура.
- А машина где? – язвительно спросил Лисовский.
- Не беспокойтесь, адвокат, наш транспорт тоже требует заправки. Скоро будет.
Это «скоро» растянулось на час. За час друзья успели выпить шесть бутылок пива, скушать две скумбрии горячего копчения, искурить полпачки сигарет «Аполлон-Союз» в старой  темно-синей пачке.
- А вот и наша машина, - у ворот остановился микроавтобус Рижского автобусного завода, РАФ или Латвия. Кому как нравится.
- Грандиозно! Михаил Петрович, нам предлагают ехать в город на автобусе, - Вениамин Сергеевич продолжает ёрничать.
- Не нравится, езжай на поезде, - Мовсесян не на шутку обиделся.
- Друзья, довольно пикироваться, - у Михаила Петровича нет никакого желания заканчивать выходные ссорой, - Боря, мой коллега так шутит. Не обижайся на него.
- Пускай шутит где-нибудь в другом месте. 
Назрел скандал, и Михаил Петрович был не в силах его купировать.
Закончилось это с первого взгляда легкое пикирование тем, что Лисовский, подхватив свой мешок, ушел.
- Плохо как-то получилось, - огорчился Боря Мовсесян, - Давай догоним его. 
Не дожидаясь ответа, армянин подхватился и выскочил из дома. С крыльца закричал.
- Заводи мотор, едем сейчас.
То ли шофёр успел заснуть, то ли он от природы был медлителен, но мотор завелся минут через десять. За это время Михаил Петрович и Боря Мовсесян успели допить седьмую бутылку пива, доглодать рыбину и, даже собраться.
- Прощай, отчий дом, - торжественно произнес Боря Мовсесян.
- Ты всерьез решил продать дом?
- Если ты меня не отобьешь от прокурорских, то без присмотра он начнет рушиться. Руины дорого не продашь, а твой еврейчик богат. Я печенкой чую. Так пускай тут размножается.
- Стар он для этого, - ответил Михаил Петрович.
- Не скажи, он тебе фору даст в этом деле.
Наконец заурчал мотор от «Волги», что таился в чреве литовского автобуса.
- Поехали, догоним товарища адвоката, - Боря Мовсесян первым влез в салон. 
Микроавтобус «Латвия» набрал скорость и поехал в сторону вокзала, так как пассажиры рассчитывали по дороге к нему встретить ушедшего в обиде адвоката Лисовского.
- Нет его, - недоуменно констатировал Боря Мовсесян.
- Я схожу на платформу погляжу его там, - сказал Михаил Петрович.
- Глуши мотор, голова заболела от него, - просит Мовсесян, а шофёр про себя думает, меньше водки надо жрать, тогда и голова болеть не будет.
На платформе, откуда уходили поезда на город, ни души. Пришлось Михаилу Петровичу пройти в кассовый зал. Там из расписания он узнал, что поездов  на Санкт-Петербург, правда тут ещё он в расписании именовался Ленинградом, не будет до двух часов дня. Куда же делся Лисовский? Задался вопросом Михаил Петрович, и получил ответ от кассира.
- Кто очень спешит, пошел  на шоссе, на автобус.
Не захотел Вениамин Сергеевич ехать на частном автобусе, поедет на общественном. Усмехнулся Михаил Петрович и вышел на площадь.
- Уехал? – спрашивает Боря.
- Ушел, - отвечает Миша.
- Пешком в Ленинград? – спрашивает Боря.
- На автобусную остановку, - отвечает Миша и слышит свои слова в ответ.
- Не захотел на частном автобусе ехать, решил на общественном. Поехали, шеф.
Шеф чертыхнулся, передернул рычаг скоростей, выжал педаль сцепления и Латвийское чудо поехало. Проехали метров триста до железнодорожного переезда, до поворота направо в сторону Приморского шоссе, и шеф сказал.
- Вон, кажется, ваш друг прет.
Действительно впереди шел Вениамин Сергеевич.
- Гудни ему, - приказывает Боря Мовсесян.
Шеф просигналил; никакого эффекта. Лисовский как шел согбенный, так и продолжал идти.
- Гуди, он, наверное, оглох.
- Не надо. Я знаю товарища Лисовского, он никогда не оборачивается ни на свист, ни сигналы автомашин, - просит Михаил Петрович, и открывает окно, - Товарищ Лисовский! – кричит он, и товарищ Лисовский оборачивается. Оборачивается, но не останавливается.
- Ну и характер, - беззлобно говорит Боря Мовсесян.
- Вениамин Сергеевич, не валяйте дурака, садитесь в автобус.
- Попрошу не оскорблять, - Лисовский останавливается, - А пиво у вас есть ещё? Горло пересохло.
- Твой друг прав, - говорит Боря Мовсесян и обращается к шофёру, - Надо бы найти, где пиво продают.
- А чего искать? Пошуруй за задним сидением.
Запасливым оказался шофёр «Латвии», за спинкой заднего сидения оказался ящик на половину полный пива.
Веселее стало ехать. Доехали до Ушаковского моста.
- Тут я выйду, - заявил Вениамин Сергеевич.
Друзья попрощались весьма тепло. Редкие прохожие были немало удивлены, глядя на целующихся мужчин. А Боря Мовсесян вспомнил обошедшую полмира фотографию, где Леонид Ильич Брежнев целует Эриха Хонеккера взасос. Они, что педерасты? Брезгливо подумал он, но тут, же отбросил эту мысль. 
- А дом я у Вас куплю, - успел сказать Лисовский, прежде чем «Латвия» отъехала,  как «отъехала» страна, давшая имя автобусу.
Проехали половину Кировского, извините, Каменоостровского проспекта. У станции метро «Петроградская» запросился на волю и Михаил Петрович, сказывалось выпитое пиво.
- Во вторник звони мне, обсудим наши проблемы, - попрощался с другом детств адвокат Кротов и незамедлительно  пошел искать туалет.


Уголовное дело в отношении гражданина Мовсесяна Бориса Врамовича до суда не дошло. Адвокат Кротов сумел найти в круге общения фигуранта того, кто никак не желал, чтобы его имя упоминалось в каком-либо качестве в судебном заседании.
- Миша, ты гений, - говорил Боря, сидя за столом в кабинете нового дорого ресторана, - Теперь мы с тобой больше, чем друзья. Ты мне брат. Проси, чего хочешь.
Наступала зима, а у автомобиля Михаила Петровича не было зимней резины. Так точно. Вы правильно угадали, адвокату Кротову передали по генеральной доверенности новую автомашину ВАЗ.
- Достану тебе такую резину, на любом льду затормозишь.
Друзья выпили ещё. Боря задумался. Друг, молча, ждет, он знает, в такой момент Борю лучше ни о чем не спрашивать. Рассердиться, и тогда из него слова не вытащишь.
- Послушай, Миша, а если я тебе свое дело передам. Под тебя копать не станут. Ты законник.
- Ты с ума сошёл. Из меня бизнесмен, как из дерьма пуля.
- Глупости. Освоишь, - напористо говорит Боря.
- И не уговаривай. Ни за что.
- Тогда просто прикрою. Продам все и уеду отсюда. Мы, армяне по всему миру расселились. Не пропаду.
Михаил Петрович высказал сомненниея, так как Мовсесян даже своего родного армянского языка не знал, не говоря уже о каком-нибудь иностранном, но друг успокоил его; он, же не дебил, выучит.
Борис Мовсесян наймет молодую энергичную учителя английского языка, и она в течение шести месяцев научит армянина сносно говорить по-английски, в дополнение к этому сумеет так окрутить Борю, что он пойдет с ней под венец.
Через год Боря с молодой женой уедет из Росси и обоснуется в Италии, более того на острове Сицилия. И там он умудрится организовать свой бизнес. Заработает достаточную для переезда через океан сумму  денег, и окончательно обоснуется в Канаде.  Долго и упорно они с женой будут стараться зачать ребенка, а отчаявшись иметь своего родного, удочерят китаянку.
Его предприятие тут, в Санкт-Петербурге, скоро развалится. Дом купит адвокат Лисовский. И часто коллеги будут там проводить выходные дни, обсуждая свои профессиональные проблемы, вспоминая добрым словом бывшего хозяина. Посмеются над тем, как Боря нанял микроавтобус, а Вениамин Сергеевич сначала отказался ехать на нем, а потом все-таки сел, как они пили пиво, и как Михаил Петрович не смог доехать до дома.
Адвокатом Михаил Петрович прослужил три года. В определенных кругах прослыл довольно успешным защитником, пользовался уважением у своих бывших коллег, прокурорских работников. Автомашину, которую он получил от бандитов, у него угнали. Прямо от здания городского суда на набережной реки Фонтанки.
Понудил его уйти с адвокатской должности один малоприятный факт, его застали в кабинете с молоденькой стажеркой, выпускницей СП-бГУ, ну и сочетание букв,  вернее звуков. Попробуйте, произнесите вслух. Попробовали? И что получилось? То-то.
Но мы не о том. Людочка была недурна собой, но то, что казалось её умственных способностей, то тут природа пожадничала. Ему уже пятьдесят один. Как раз такой возраст, когда у мужчин всплеск гормонов. Она его-то и соблазнила. Ей хороший отзыв нужен, а природа умом её не наградила. Папа босс, вот и получает диплом. Он ей пытался объяснить, что такое презумпция невиновности, а она тихонько так расстегнула на его брюках гульфик. Как устоишь. Одно плохо, забыл запереть дверь.
То, что произошло через минуты три, могло ввести в шок любого, в кабинет без стука вошла секретарь-референт. Вошел бы кто-нибудь из числа мужского персонала, может быть, обошлось шуткой. Но надо учесть, что этот самый секретарь-референт женщина, находящаяся в так называемом критическом возрасте, и всякое проявление в мужчине его сексуальной составляющей в отношении к какой-либо особе женского пола  вызывает у неё резко отрицательную реакцию, вплоть до аллергии – а почему рядом с ним не я. За этим естественно следует другая  реакция – так не доставайся ты никому. С уточнением  - в данном заведении.
Мадам немедля раззвонила о преступно безнравственном поведении господина Кротова, к тому времени обращение «товарищ» сохранилось лишь в армии и в рядах КПРФ. И не то, чтобы общественность резко осудила Михаила Петровича,  скорее позавидовала его потенции и пожурила, что он не запер дверь. Но кое-кто решил, что такому безнравственному человеку не место в рядах борцов за законные права граждан. Однако не это сыграло главную роль в том, что Михаил Петрович вышел из этих самых рядов; он неожиданно для себя понял, что работать в сфере юриспруденции в наступившие времена он не в состоянии. Он понял, что он из другого времени и приспособиться к новым понятиям о добре и зле не в состоянии. У него возникло стойкое отвращение ко всему, что он делает и фигурантам в делах этих. С омерзением он наблюдал, как его с позволения сказать, коллеги входят в преступный сговор с подонками. Его крайне возмущало то, как меняется судейский корпус, и не в лучшую сторону.
Людочка не оказала никакого сопротивления, напротив она выказала пожелание продолжить объяснения основ юриспруденции где-нибудь в более подходящем для этого месте. Она так и сказала.
- Мой папа с мамой уехали отдыхать на остров Кипр, а дома осталась только кошка Муся и я, - в такой последовательности она перечислила обитателей квартиры с отделкой по евростандарту и находящейся в престижном районе города.
Михаил Петрович, поспешно оправляя костюм, который, кстати, они покупали ещё с Валентиной, с большой долей испуга корит себя, на чем Свет стоит: тебе пятьдесят один год, а ей всего-то девятнадцать, да она тебе во внучки годиться. Папаша ее, меня живьем закатает в асфальт или замурует ноги в бочку с раствором  и бросит в залив на съедение корюшки.
- Ты, мой учитель не дергайся, - ну и сленг, - Папаша меня любит без ума, как я захочу, так и будет.
Уточним дату произошедшего. Это произошло второго июня, в конце недели, в пятницу. А так как в пятницу большинство, если не в полном составе сотрудники конторы уходят «по делам» сразу после обеда, то женщине секретарю-референту не удалось возбудить общественное мнение. Пребывая в большом по этому поводу расстройстве, она прибегла к традиционному способу разрядки; она откупорила заветную бутылочку. А, когда бутылка была опорожнена на треть, ей до боли в животе захотелось, мягко говоря, мужских ласк. 
- Какая несправедливость, - зло шептала она, сидя у окна, - Для этих козлов мужиков есть массажные салоны. Там им так намассажируют их вонючие гениталии, что потом ходят, как курдючное бараны.
Откуда ей, городской жительнице, знать, как они передвигаются.
Как она поступила после таких рассуждений, не стоит и говорить.
Михаил Петрович в эти минуты, спарившись с застежкой «молния», немного успокоившись после слов практикантки, пришел к окончательному решению покинуть адвокатскую стезю. Пойду юрисконсультом в какую-нибудь строительную компанию, там платят хорошо.
- У тебя жена есть? – Людмиле не доступно личное дело адвоката Кротова.
- Разведен и давно.
-  Как же ты,  бедненький живешь? Неужели к проституткам ходишь?
Михаил Петрович промолчал, и это его молчание Людмила поняла по-своему; он занимается онанизмом. Смех молодой и до корней волос извращенной женщины нарушил тишину конторы. Один человек услышал его, это была изрядно захмелевшая секретарь-референт.
- Сука, он ещё смеётся. Я ей её бесстыжие глаза выдавлю.
Осуществить свой замысел ей не удалось. Пришла вечеря уборщица.
Михаил Петрович вышел из конторы только тогда, когда  убедился, что практикантка успешно её покинула. Они договорились встретиться у кинотеатра «Баррикада». Все едино, подумал он, ухожу отсюда, а девица, похоже, всерьез увлечена мной. Как поется в песенке – за восемь бед, один ответ. 
Авантюризм сидит в крови бывшего прокурора. 
- А пойдем в кино, - неожиданно предложила Людмила.
Такое со мной когда-то было, и именно у этого кинотеатра, мелькнуло в голое у Михаила Петровича, но он сразу отбросил эту мысль; ложная память.
С афиши смотрела симпатичная девчонка, стриженная под мальчишку в ковбойской шляпе – «Американская дочь», так назывался фильм. Ниже Михаил Петрович прочел – режиссер Шахназаров.
- У тебя дети есть? – спросила практикантка.
- Был сын. Умер.
- Ах, извини, - и продолжила, как ни в чем не бывало, - Мы с тобой родим. У меня сейчас самый репродуктивный возраст, и я читала, что если женщина в этом возрасте родит ребенка от мужчины в твоем возрасте, то дети на девяносто процентов будут гениями.
- Ты бесстыдно откровенна  и немного сумасшедшая, - Михаил Петрович не стал упоминать слова, приписываемые Бернарду Шоу, которые он произнес в ответ одной красивой актрисе на её аналогичное предложение. Обидеться ещё, а обижать ему эту молодую сумасбродную, но уже симпатичную ему женщину, не хотелось.
- Папа также говорит, - в кино они не пошли, погода на удивление хорошая, и было бы глупо сидеть в зале, а не прогуляться, - Моего папашу скоро в Москву заберут. Он говорит, им такие, как я сейчас нужны будут. Мы, как у скульптора Шадра, - и тут же вопрос, - Ты такого знаешь? – не дожидаясь ответа, продолжает, - он говорит, он булыжник. Раньше был он оружием пролетариата, а теперь новых капиталистов.
Не заметили за болтовней,  как дошли до Дворцового моста.
- Я по мосту не пойду. Боюсь, а вдруг он обвалится.
Да она совсем ребенок, умильно смотрит на женщину пятидесятиоднолетний мужчина. Она продолжает.
- Поедем ко мне. Устала я. Ты со своими презумпициями утомил меня, - смеется.
Вернулись на Невский проспект.
- Возьми такси. Не хочу тащиться на автобусе.
Избалованная особа, но на мне не поездишь. Такси все же Михаил Петрович нанял.
Четырехкомнатная квартира в «сталинке» на улице красного полководца молдаванина, тезки Михаила Петровича была шикарна. Такой мебели Михаил Петрович не видал раньше, на стенах картины в золоченых рамах, на окнах шторы из тяжелого драпировочного материала. Михаил Петрович обратил внимание, на множество предметов антиквариата, книг было тоже много; в основном подписные издания собраний сочинений классиков мировой и русской литературы. 
Прекратим описание того, что увидел Михаил Петрович, никогда в жизни не обладавший таким деньгами,  чтобы купить хотя бы малую часть всего этого богатства.
Ограничимся той ремаркой, которой ограничилась дочь богатея.
- Мой папа до перестройки заведовал оптовым складом лекарств. 
Потом было короткое застолье с дорогим коньяком и не менее дешевыми закусками.
Ночь они провели в неистовых ласках. На этой фразе мы поставим точку. Кажется, мы уже обращали ваше внимание, что целью этой повести не является описание интимных сцен.

Прошло семь месяцев. До учреждения нового праздника, Дня народного единения, шесть лет. А пока народ празднует день Октябрьской революции.
Михаил Петрович трудиться начальником юрбюро, как он и планировал, в крупной строительной компании.  У него небольшой стабильный доход, но как тогда водилось, в дополнение он получал значительно больше.
Он может позволить себе раз в неделю обедать в дорогом ресторане. Фирма предоставила ему автомобиль, оплачивала расходы на техобслуживание и горючее. Под чутким руководством Людмилы, она выказала хороший вкус, Михаил Петрович полностью обновил гардероб, кое-что изменилось и в его квартире.
Седьмого ноября Михаил Петрович отметил один. Людмилу отец определил в  санаторий в Подмосковье.
Сидит бывший прокурор, бывший адвокат, а ныне наемный юрист крупной компании, пьет водку и закусывает её традиционным салатом. Не просто пьет и кушает, он размышляет. КПСС упразднили, и никто не вышел на площади. Апатия?  Привычка, что все решают за них? Или всем так опротивела эта руководящая сила?
Прошелся по комнате Михаил Петрович, за окном обычная для этой поры тоскливая картина. Листва опала и деревья, а это в основном тополя, стоят с голыми кронами. Где была трава, грязь. Выпадет снег и скроет её. Интересно, как там, в санатории? Такая же пакость? Картина за окном подвигла Михаила Петровича к питью. Нет, он не намерен напиться пьяным, но чуть-чуть уйти от быта просто необходимо. Оно дает ему раскрепощено размышлять. Так сказать обрести полет мысли. Вектор его размышлений чисто политический. Какой русский человек не любит подумать о судьбах отчизны? Дочка крупного деятеля современной плутократии, в прошлом вообще-то, мелькай деляга, наживший капитал на пошлом воровстве, удачно пристроившись в фарватер демдвижения, и там сделавший стремительную карьеру, выдавая себя за бескомпромиссного борца с привилегиями, отдыхает теперь в санатории, ранее принадлежавшем Управлению делами ЦК КПСС. А отчего так? Какой такой закон позволил Ельцины присвоить имущество партии. Разогнал её? Ну и что? Пусти имущество на торги. На этой мысли на Михаила Петровича напала икота, да такая, что детская считалка: икота, икота перейди на Федота, не могла её остановить.
Водка дрянь, решил полупьяный начальник юрбюро, и вылил остатки водки прямо за окно.
Через секунду снизу раздалась брань. Ругалась женщина, на голову которой и пролилась водка. Она, не стесняясь в выражениях,  упоминала всех родственников того, кто позволяет себе мочиться в окно.
Такое оскорбление Михаил Петрович вынести не смог и, высунувшись в окно, резонно возразил.
- Это не моча, а водка.
Женщина не менее резонно отвечала.
- Ты идиот, чтобы водку выливать? У тебя, что её так много, что хоть залейся? Тогда пригласил бы.
Был бы Михаил Петрович не пьян, отослал  бы любительницу дармовой выпивки куда подальше. Но, так он был слегка пьян, и у него в холодильнике охлаждалась ещё одна бутылка водки, то он пригласил женщину со двора к себе.
Если по голосу можно было предположить, что женщине со двора лет шестьдесят, то ту, которая явилась перед взором Михаила Петровича, была молода и красива.
- Простудилась я, - пояснила женщина и отчего-то смутилась, лицо её покраснело.  Михаил Петрович тоже неожиданно для себя смутился.
- Погода такая. Да Вы проходите. Чего в дверях-то стоять.
И она прошла, а вслед ей взор мужчины и его мысли – вот ещё одна женщина переступила порог моего дома, что она принесет в него?  Он был одинок с законной женой, оставался таким с молодой любовницей, дочерью его юношеской любви. Однокоренные слова, а какая разница в их значении.
- Красиво у Вас. Но нет порядка. Чувствуется, что Вашего жилища не касалась женская рука.
Михаил Петрович усмехнулся – касалась, и не одной женщины. А что ты предложишь мне переделать?
На немой вопрос последовал немедленный ответ.
- Вам надо бы кухню переделать. Сейчас появились такие плиты, что спичек не надо. Могу подействовать.
- Поговорим об этом позже, - сказал Михаил Петрович и продолжил словами из песни Владимира Высоцкого, - может выпить нам да познакомиться. 
 - Да посмотреть, кто первый сломается? – она знала эту песню.
Уже полчаса она у меня в доме, а я не представился  и не узнал, как зовут её.
- Я Михаил Петрович, - склонил голову в полупоклоне.
- А я Марья. Можно без отчества.
- Мы не американцы. Это там, Joe to go to me.
- Michel, pour to me, - ответила Марья на хорошем английском языке, - Учтите, я переводчик. Английский мой второй родной язык.
Не дай Бог она в постели станет говорить по-английски. Только в пьяном угаре мужчина, от которого ждет ребенка одна женщина, может через полчаса после знакомства думать о  другой женщине в таком ключе.
Может быть, женщина его спровоцировала? Нет. Мария ведет себя скромно, одета как-то невыразительно. Юбка ниже колен.  Черный пиджак почти мужского фасона. И прическа под мальчишку. Никаких завитушек. О поведении можно не упоминать. Скромна и сдержана женщина. Водку пьет? Так кто её сейчас  не пьет. У нас ведь как? Запрещают, так нам ещё больше хочется. Запрещали читать того же Солженицына, народ из кожи лез, а его запретные произведения, но находил. Так и в этом случае. Начал бывший и последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, и единственный Президент СССР,  борьбу с пьянством, ввел талоны на водку, так тот, кто пил её проклятую только по праздникам, теперь имя талоны, обязательно их выкупит. Предположим в семье два взрослых человека, это два талона в месяц. Постоит, постоит водка в серванте, а там кто-нибудь, да и приложиться. Пошло, поехало. 
- И где же Ваша водка? Или блефовали, чтобы затащить к себе невинную женщину? Вы маньяк?
- Да, я маньяк. В ванной плавает в серной кислоте расчлененка. Ваша очередь теперь. 
- У вас, у адвокатов у всех такой юмор? Тащите водку, у меня к ней потрясающая закуска. Вам следовало бы хорошо поесть.
Михаил Петрович был так увлечен своими мыслями, что не заметил в руке Марии большого  полиэтиленового пакета.
- Мне нужна будет сковорода.
Ещё одна хозяйка, и пусть её. На Михаила Петровича напала скука.
- Была где-то. Ищи, если тебе надо, - так невежливо ответил хозяин дома и сел в углу, нахохлившись, как сыч.
Мария лишь глянула на него, но, ни звука не проронила.
Чего ей от меня кроме водки надо? Занялась готовкой так, как будто она тут хозяйка. Осуществился эффект передачи мыслей на расстоянии; Марья произнесла знаковую фразу.
- На должность хозяйки я не претендую, но и бардака не потерплю. Не понравится, можете опять все перевернуть вверх дном. А пока я приготовлю еду. Пить и не закусывать верный путь к язве.
Скоро по квартире стал распространяться вкусный запах чего-то жареного.
Михаил Петрович не помнил, когда последний раз кушал купаты.
День седьмого ноября закончился для Михаила Петровича крепким сном на своем ложе. Марья ушла к себе, на прощание сказав.
- Я сделала первый шаг. Теперь очередь за тобой. Обращаю внимание, я одинока, но от этого не страдаю. Я женщина самостоятельная и вполне обеспеченная. Номер своего домашнего телефона я оставила на кухонном столе.


Двадцать седьмого ноября Кротов Михаил Петрович, начальник юридического бюро должен был выступать в качестве ответчика в деле по заявлению группы граждан, предъявивших к строительной компании иск на значительную сумму. От был готов, и потому спокоен.
Процесс Михаил Петрович выиграл и тем спас компанию от больших убытков. Руководство компании решило премировать. Но так как тут соблюдали жесткую финансовую дисциплину, в том смысле, что старались скрывать истинные доходы, то премировали заведующего юридическим бюро не деньгами, а автомобилем. Во второй раз у Михаила Петровича появилась машина, и опять производства Волжского автомобильного завода. Если первая машина была модного цвета спелого баклажана, то эта премиальная была окрашена в ярко-зеленый цвет.
Кто-то из завистников зло пошутил: цвета поноса.   
Смейтесь, смейтесь, спокойно реагировал Михаил Петрович, машину можно перекрасить, а вам ума не прибавишь.
Марья, которая ввела в правило заходить к соседу раз в неделю, увидев машину Михаила Петровича, выразилась следующим образом.
- В одном французском фильме у главного героя тоже была  машина зеленого цвета. Так ему все завидовали. Знаешь, один человек посмотрит в окно и увидит лишь грязь и мокрень осеннюю, а другой там увидит красоту опавшей листвы и спокойный колорит.
Осень давно сменила зима, но для Михаила Петровича слова женщины понравились.  В благодарность за это он достал из шкафа бутылку настоящего шотландского виски. На этот раз Мария приготовила обыкновенные куриные котлетки. В декабре свежих овощей не сыщешь, зато Мария принесла свои заготовки.
Все сложилось; отличная еда, добротная выпивка и, что по нашему мнению, главное мужчина и женщина сошлись во взглядах. И как естественное продолжение ужина состоялся первый их интимный контакт. Месяц должен бы пройти, чтобы Мария послала Михаилу явный посыл к этому, и он был готов. И не оплошал.
А что же Людмила? А вот что. Три дня тому она позвонила Михаилу Петровичу на работу и сказала, что она не желает больше иметь с ним каких-либо отношений. Слог, которым она сообщила это, был явно отцовский, казенный и категоричный. У Михаила Петровича после этих полегчало на душе, и не потому, что он не желал иметь ребенка, об этом он меньше всего беспокоился, а оттого, что жуть как не хотел сближения с Людмилиным отцом.
Мария кроме всего прочего, а она показала себя отменной хозяйкой и стряпухой, но оказалась искусной любовницей.
Впервые Михаил Петрович почувствовал себя в постели так непринужденно и уверено.
От Марии он услышал такие слова, которые до неё не произносил никто: Я знаю тебя, я люблю твое тело, твой запах меня всегда возбуждал. Ты лег и ждешь меня, есть соблазн подушиться, но я этого не сделаю. Не хочу, чтобы меня что-то отвлекало. Я хочу тебя видеть всего, убираю одеяло и прошу тебя просто лежать. Твои губы напряжены, мой поцелуй, глубокий, влажный сейчас вернет им жизнь. Мои руки скользят по твоему телу. Я лягу так, чтобы  моя грудь будет скользить по твоей груди, ты ее поцелуешь, а руки мои будут двигаться по твоему животу, я его уже целую. С тобой происходят перемены. Милый, наш мальчик начал стремительно просыпаться. Я устремляюсь ему на помощь, я рядом.
- Я предлагаю новый год нам встретить вместе. Ты одинок, и у меня нет такого человека, с которым я хотела бы просидеть всю ночь перед экраном телевизора.
Сначала Михаил Петрович хотел обидеться, как так посидеть у телевизора, но потом решил, что обижаться на женщину было бы ниже его достоинства, и потому согласился, но при этом выставив свои условия.
- Конечно, дорогой друг, я все приготовлю. За тобой «Шампанское» и водка. И постарайся купить настоящее «Шампанское», а не какую-нибудь шипучку.
- А водку с винтом.
- Это уж, как придется. Все едино, одного разлива.
Мария была права. Ушло в прошлое искусство производства настоящей водки. Даже старейший завод в Москве, что во времена правящей роли КПСС, поставлял водку в дипкорпус и на стол членам Политбюро, гнал поток посредственной продукции.
Не  забыл Михаил Петрович о новогодней ёлке. Купил дерево у каких-то солдат, торговавших елками прямо с борта военного грузовика «Урал», так и шел домой, то неся ель, то волоча её по выпавшему обильно снегу. Дерево выдержало такое испытание и простояло у него до десятого января 1996 года.
Известие и том, что Людмила родила ребенка, Михаил Петрович получил накануне нового года. Родила и все. А о том, кого и сколько он весит, ему не сообщили. Как не сообщили и о том, что девочка родилась с синдромом Дауна. Выскочила лишняя сорок седьмая хромосома. Так горько ошиблась Людочка в своем предположении, что молодая женщина, зачавшая от зрелого мужчины на много лет старше её, родит гения. Впрочем, что считать гениальным?
Новогоднее выступление Президента России Михаил Петрович и Мария слушали вполуха, но Мария со свойственной женщинам проницательностью, заметила.
- Борис Николаевич, по-моему, болен.
В ноябре Ельцин пересеет операцию на сердце.
Мужчина и женщина вошли в новый тысяча девятьсот девяносто шестой год в полном согласии тел и душ.
- А я могу еще родить, - сказала Мария, и Михаил Петрович вздрогнул, - Ты испугался? Не бойся,  если и рожу, то это будет мой ребенок, и никаких претензий к тебе иметь не буду.
- Как мне надо понимать это твое заявление? – спросил Михаил Петрович, будучи немного обиженным.
- Так и понимай. Я не хочу, чтобы ты ощущал себя обязанным. Я женщина достаточно обеспеченная, Бог дал здоровья.
- Моя  роль ограничивается донорством?
- Впервые слышу такое определение, но ты прав.
Ещё минута и они разругаются. Мария смягчила тон разговора.
- Дорогой, Миша, - так она назвала его первые, - Время покажет. А сейчас я хочу спать. Ты в постели гигант.
Взошедшее над крышами домов неяркое зимнее солнце пробило не зашторенное окно и осветило двух – мужчину и женщину, раскинувших руки на постели.



- Миша, Павлику надо купить новые колготки, - Мария в свои тридцать семь лет молода и красива.
- Когда я был трехлетним ребенком, то носил чулочки на резинках и был этим очень недоволен. Прогресс.
- Не предавайся ностальгии. Наше прошлое кануло в Лету. Надо жить сегодняшними реалиями. Будем надеяться, что с приходом во власть Путина, что-то, да измениться к лучшему.
- Надеяться можно бесплатно, - Михаил Петрович все больше становился циником, - Все они одной миррой мазаны.
Отчего-то вспомнил Валентину. Захотелось вдохнуть воздух бабушкиной квартиры, посидеть за её старинным столом, попить чаю на кухне с видом на площадь бывшую Революции и вернувшую название Троицкая. Михаил Петрович прикрыл глаза; он явственно ощутил упругость грудей Валентины, запах её тела.
- Уснул? Что-то ты, Миша в последнее время стал быстро уставать. Надо бы сдать кровь на анализ. И бледный ты, - все это чистой воды выдумка женщины, и не устает быстро мужик, и рожа у него не бледная.
Не знает этот мужик, что у женщины, с которой он сошелся, и совершенно случайно, созрел коварный план – отобрать у него квартиру. Мало ей своей, большие амбиции у бывшего переводчика, а ныне агента по купле-продаже недвижимости. И ребенок, не от Михаила Петровича; был  получше кандидат на доноры. И моложе, и красивее.
- Не буду я кровь сдавать. Поеду на недельку к другу за город. Там на свежем воздухе приду в норму.
Он ждет, что Мария возмутиться, ан нет.
- Вот и хорошо. Я отдохну от тебя.
- Попрошу отдыхать от меня у себя в квартире, - такого оборота Мария не ожидала.
- Ты прогоняешь меня с ребенком?! – возмущение женщины было наигранным, но достаточно искусным, чтобы поверить.
-  Не на улицу. У тебя есть свой дом, а я только донор.
Так закончился третий день нового двухтысячного года для Михаила Петровича.  Он проводил Марию и вернулся к столу. Не вымытой осталась посуда от их, как окажется, последнего совместного ужина, стоит не допитая рюмка Марии, не доедена каша ребенка.
- Выпьем, товарищ юрист за то, чтобы больше порог твоего дома не преступала нога ни одной женщины. Хватит.
Михаил Петрович залпом выпил стопку водки.  В комнате продолжал работать телевизор, и Михаил Петровичу было хорошо слышно, как Петросян с женой из кожи вон лезли, чтобы рассмешить зрителей.
Как бы вы ни старались, а с таким текстом все равно вам меня не рассмешить. Определенно надо ехать к Вениамину Сергеевичу. С ним я смогу отвлечься. У еврея такое количество анекдотов, что хватило бы на полноценное представление.
Не было тогда у Михаила Петровича мобильного телефона, а то позвонил бы и предупредил своего бывшего подчиненного о приезде. Поэтому его поездка в Рощино было, что называется, наобум. И потому утром следующего дня, а это был вторник, Михаил Петрович проснулся по будильнику рано, в шесть утра. Надо подготовиться. Прежде всего, это непреложное правило, запастись водкой. Благо Михаил Петрович запасся ею. С закуской дело сложнее. То, что приготовила на новогодние дни Мария, съедено, а готовить самому Михаилу Петровичу не с руки.
Куплю чего-нибудь по дороге, решает он и начинает подбирать одежду. А ты, мужик, ведь не приспособлен к загородным прогулкам. На дворе похолодало и легком пальтишке не поедешь. Хорошо сохранилась зимняя куртка, подаренная ему одной из сотрудниц прокуратуры, у которой муж служил где-то в Управлении погранвойск. Куртка есть, шапка ушанка тоже присутствует в гардеробе. На ноги Михаил Петрович надевает сапоги производства совместного с немцами предприятия «Ленвест».
Майор юстиции в запасе к походу готов, отрапортовал сам себе в зеркале Михаил Петрович, и для придания большей уверенности в своей пригодности для поездки за город  отхлебнул из фляжки.
Ух, вырвалось у него и тотчас откликнулось телефонным звонком.
- Товарищ Кротов, - что за черт, это же товарищ Лисовский, - выражаю Вам свое фе, у нас новый Президент вот уже неделю, а мы с Вами это судьбоносное событие не отметили. Если Вы через три часа, я все просчитал, не пребудете в лачугу бедного еврея, я предам Вас анафеме.
- Вы же иудей, какая может быть анафема, я у порога и еду к Вам. 
В промерзшем вагоне электропоезда кроме Михаила Петровича было три пассажира, это рабочие возвращались домой в общежитие. Все были под градусом и весело злы. Поезд набрал  скорость, замелькали пристанционные постройки, ушли назад корпуса какого-то завода, начались близлежащие садовые участки. Запустением и тоской веяло от них. Троица предложила Михаилу Петровичу присоединиться к ним;  они открыли литровую бутылку вина. 
Как можно вежливее Михаил Петрович отказался. Не хотел приезжать к Вениамину Сергеевичу пьяным. Хотелось поговорить, послушать его байки. Рабочие не сильно были расстроены его отказам. По принципу – нам больше достанется, и начали питиё, при этом шумно обсуждая поведение некоей Тамары, которая, сучка, всем дает, а какому-то Толяну отказала, и потому ей надо устроить козу.
Это клиенты Вениамина Сергеевича по программе госзащиты, с таких маржи не будет. Хорошо, все-таки, что я ушел из адвокатуры, думает Михаил Петрович, глядя в окно на заснеженные поля некогда овощеводческого совхоза. Сюда их возили на уборку капусты в день субботника. На традиционный Ленинский день его коллектив направляли на овощебазу и там  они перебирали эту самую капусту, отделяя гниль от сохранившихся хотя бы наполовину кочанов. Он не заметил, как вышли рабочие, как вошли новые пассажиры. Это уже местные люди, и тоже едут на работу. Не всем же бездельничать все эти дни. Кто-то должен и торговать. Страна свернула на тропу торговли и коммерции. Опустели цеха прежде не умолкавшие сутками, застыли мостовые краны, начали покрываться ржавчиной станки с ЧПУ. Зато повсеместно открылись какие-то минирынки и минимаркеты. Пивом стали торговать только что не в общественном транспорте.
Поезд начал тормозить, приближаясь к вокзалу станции Рощино. Вдруг состав дернуло и он остановился. По громкоговорящей  связи машинист начал ругаться:  Какой болван сорвал стоп-кран?! Я не побоюсь вашей демократии, найду тебя и яйца-то оборву.
Через минуту поезд продолжил движение. На платформу вышли трое, кроме Михаила Петрович две женщины. По отрывкам их разговора он понял, и это торговки, те, которые пробавляются своим трудом и тем, что дает им земля.
Они обогнали Михаила Петровича; од одной пахнуло сдобой. Черт возьми, как давно не едал я пирогов.
- Гражданка с корзиной, погодите, - наверное, в голосе Михаила Петровича проявилось его прокурорское прошлое, потому что женщина испуганно обернулась и пролепетала.
-  Я чего, гражданин начальник,  я ничего.
- Чего Вы испугались? От Вашей корзины так вкусно пахнет пирогами, что у меня слюнки потекли.
- А наша Клава мастерица печь пирожки, - вступилась за товарку другая баба.
- Продайте, - просит Михаил Петрович.
- Мил человек, у меня осталось всего пять пирожков, и те с капустой.
- Пять, так пять, - купив пирожки, Кротов тут же съел один. Не удержался.
Баба с пирожками и её подруга вошли в здание вокзала, а Михаил Петрович пошел знакомой дорогой на  Хвойную улицу, где его ждал Вениамин Сергеевич. Он не сказал по телефону, что у него в гостях вот уже третий день Валентина. Она накануне нового года перенесла сложную операцию, и не в силах оставаться одна в бабушкиной квартире, и, не имея подруг, в отчаянии поехала туда,  где она восемь лет назад так неистово отдавала свое тело, а потом так же неистово молилась.
Поеду к тому армянину, и просто отдамся ему, пускай он меня изнасилует, с мазохистским чувством думала она, не зная, что этот армянин давно продал дом.
А, когда она встретила там давнишнего приятеля Михаила Петровича, то сначала даже расстроилась. Это отразилось на её лице, и потому Вениамин Сергеевич рассмеялся.
-  Не ждали меня тут застать, Валя? Не пугайтесь, я не грабитель и дом этот не отобрал у Мовсесяна.    Я его купил.
Они долго сидели за столом, пили вино, настоящее португальское, ели черствые бутерброды, и Валентина говорила, ей нужно было выговориться. Она рассказала, как неожиданно почувствовала себя плохо, и её увезли с подозрением на гепатит в Боткинскую больницу.  Как её лечили от желтухи шесть дней, а потом обнаружили желчекаменую болезнь. Как её оперировали, и, как она долго не выходила из наркоза. Естественно после такой почти исповедальной речи Вениамину Сергеевичу ничего не оставалось, как утешить женщину. Дальше ограничимся одной фразой, произнесенной в ночи Валентиной.
- Вы, наверное, считаете, что я распутница, жила с Вашим другом, а сейчас безропотно легла под Вас.
Потом они гуляли по притихшему городку, кормили снегирей, играли в снежки. И ни слова о прошедшей ночи.
- Вон Ваш ухажер идет, - Вениамин Сергеевич и Валентине не сообщил, что приедет её бывший любовник. Он специально рано утром, пока утомленная женщина спала, сбегал на вокзал, там ближайший телефон междугородний связи и позвонил Кротову.
- Как он похудел, - с жалостью произнесла  женщина.
 - Ничего, мы его откормим тут.
Михаил Петрович в свою очередь, увидев стоящих на крыльце Валентину и Вениамина Сергеевича, решил, что он перепил в новый год и теперь  у него галлюцинации. Он поверил в реальность только тогда, когда услышал характерный голос еврея.
- Вот шествует наш друг и всем защитник великий умник на Михайло Кротов. Возвысим наши голоса в честь его.
- Вижу, вы тут весело проводите время, - отвечал Михаил Петрович, чуть-чуть ревнуя.
- А отчего бы нам его проводить плохо. Как ни как, а мы давно знакомы, и, к слову, - Вениамин Сергеевич обнял женщину за плечи, - не расходились.
Тут Валентина поступила, как разъяренная львица. Она сбросила руку Вениамина Сергеевича со своего плеча, резко повернулась и пошла с крыльца прочь в сторону дровяника.
- Обиделась, - недоуменно сказал Лисовский, - И чего такого обидного я сказал?
- Женщин не поймешь. В дом пригласите?
- А для его я Вас приглашал? Не на крылечке же посидеть.
Несколько странно, что мужчины не озаботились уходом женщины.  Но это только нам так кажется. И не наше дело судить об этих мужчинах, что имеют свой опыт общения с женским полом.
А что же Валентина? Она дошла до сарая, оглянулась, убедилась, что мужчины вошли в дом, а вокруг никого и, отвернитесь мужчины, присела.
Мы не расходились, с ехидной усмешкой говорит она про себя, это я ушла от него. Зачем он приехал? Еврей сказал, что я тут? Точно. Ну, я им устрою. С таким настроением Валентина вошла в дом.
К тому времени мужчины успели выпить за встречу, закусить бабьими пирожками, и обменяться первыми фразами.
- Вот и наша прекрасная дама, - Вениамин Сергеевич никакой вины за собой не чувствует.
- Я-то дама, а вы не кавалеры. Начли пить без меня, - Валентина выбрала такую тактику, быть веселой и с виду беззаботной, а придет время и она им устроит небольшой скандальчик.
Великой силой обладает водка; через полчаса она позабыло о своем намерении скандалить.
Бог простит, решила Валентина. В её голове роились самые греховные мысли. Они, она исподтишка разглядывала обоих мужчин, такие разные внешне, но и кое-чем отличаются и в ласках. Миша груб и резок, а Венечка как котик. Вот  было бы забавно втроем заняться любовью.
Мужчины в это время обсуждают перспективы, которые открываются с приходом к власти Путина.
- Не стоит забывать, что он офицер, - говорит Вениамин Сергеевич, - и не просто офицер, а офицер разведки. Это особая каста. Die Untersuchung ist die Kunst, - неожиданно для Михаила Петровича произнес на немецком языке его собеседник.
- Я в школе и Университете изучал английский, но слово кунст я понял. В разведке, насколько я знаю, есть такое понятие, как двойной агент и двойная игра. Вы это подразумеваете?
- Что Вы говорите, Михаил Петрович. Это крамола, так думать о нашем президенте.
- На воре шапка горит. Мои рассуждения чисто схоластические.
- Не знал, что Вы приверженец теологии.
- Товарищи мужчины, вы не забыли, что тут женщина?
Мужчина встрепенулись. А, встрепенувшись, начали ухаживать за дамой в силу их разумения и состояния опьянения. Уверяем вас, это было далеко от норм этикета, что описаны в одной известной книге.
К четырем часам вечера троица была пригодна только для сна. Простого, без выкрутас сна.
Разместились они на одной кровати, но о «любви втроем» не могло быть и речи.
Пятого января двухтысячного года, когда в Москве какой-то пьяный водитель дорогой иномарки сбил насмерть такого же пьяного пешехода на пустой в силу раннего времени Тверской улице, а по радиостанции «Маяк» заиграли Гимн СССР, ловко приспособленный к современной России, Михаилу Петровичу приспичило выйти во двор по малой нужде.
Красиво искрился свежевыпавший снег в свете единственного на всю улицу фонаря, блестели стволы елей,  матово зеленела хвоя. Куинджи, вспомнил детские походы в Русский музей Михаил Петрович, и, тронутой этой красотой, не стал мочиться тут, а пошел за дровяник. Заходить  кабинку он не желал. Все едино, что тут на воздухе под елью, что в кабинке одинаково холодно.
Удовлетворит естественную потребность, ещё раз взглянув на зимний пейзаж, Михаил Петрович достал пачку сигарет. Курить натощак дурная привычка. Ещё жена его сильно ругалась, когда он, не попив даже чаю, начинал смолить.
После второй затяжки, когда в голове немного прояснилось, Михаилу Петровичу до боли в висках стало понятно, что Валентина и Вениамин Сергеевич уже переспали. От осознания свершившегося, от прежних своих лирических воспоминаний и грез мужчине стало невероятно стыдно за свои мысли и чаяния в отношении Валентины. У меня же в городе женщина с ребенком. И тут же мысли Михаила Петровича о туалете; надо Вениамину Сергеевичу посоветовать оборудовать уборную в доме. Неприлично в двадцать первом веке ходить по нужде во двор. Опять скачок мыслей – пока они спят, соберусь и уеду, пусть они тут нежатся. Как говорится, почитал, передай другому. Для Михаила Петровича Валентина прочитанная книга. С ню он пережил минуты приятных воспоминаний о своей юности, об Анне. Прошло. Улетучилось.
До рассвета далеко, а Михаил Петрович уже шагает по Хвойной улице в сторону шоссе. Тут к нему пристали два местных хулигана, тут он поцеловал Валентину. Прочь, прочь. Воспоминания угнетают.
В кассовом зале вокзала никого. Михаил Петрович усмехнулся, а где баба с пирожками. Сейчас в самый раз были бы её пирожки. По расписанию поезда на Санкт-Петербург прибудет сюда через сорок минут, в семь часов тридцать минут.
Живот подводит, со вчерашнего дня Михаил Петрович ничего не ел, водкой еду не заменишь. В Зеленогорске есть ресторан, который работает круглосуточно. Не того ранга вокзал в Рощино. Тут плохонького буфета и того нет.
- Молодой человек, - молоденькая кассирша вышла из своей каморки, - у Вас спичек не будет.
Курильщики подобны рыбакам – видят друг друга издалека.
Вместе вышли из здания вокзала на платформу. Закурили.
- Ужасно кушать хочется, - обронил Михаил Петрович.
- Сейчас моя тетка припрет. Поедет торговать пирожками в поездах. Купишь у неё, а тебе чайку дам, - тут молодуха «стрельнула» глазами, - Ты симпатичный, могу и просто дать, если не спешишь.
Сумасшествие. Она больная?
- Чего заменжевался? Я чистая.
Тетка пришла вовремя, Михаил Петрович успел съесть три пирожка и выпить кружку чая.
В город он уехал на электричке отходящий от платформы станции Рощино в двенадцать дня.

26 марта Владимир Владимирович Путин был избран Президентом РФ. В этот день Мария получила документы договор ренты на квартиру гражданина Кротова.
Тут надо дать некоторые пояснения.
Договор ренты - это двусторонний договор, сторонами которых выступают плательщик ренты и получатель ренты. Согласно ст. 583 ГКРФ рента - это периодические платежи, которые плательщик ренты обязан уплачивать ее получателю в обмен на полученное в собственность имущество. Под выплату ренты может быть передано любое имущество. В соответствии со ст. 584 ГК РФ рентные договоры, согласно которым под выплату ренты передается недвижимость, подлежат государственной регистрации. Различают постоянную и пожизненную ренту. Постоянную ренту могут получать граждане и некоммерческие организации, право на получение постоянной ренты может быть унаследовано, уступлено или получено в порядке правопреемства согласно п. 2 ст. 589 ГК РФ.
Получателем пожизненной ренты могут быть только граждане, этот вид ренты не наследуется, обязательства по ее выплате прекращаются со смертью получателя ренты (ст. 596 ГК РФ). Гибель или случайное повреждение переданного имущества не освобождают плательщика от обязательства по выплате пожизненной ренты (ст. 600 ГК РФ).
Предыстория этого такова. Михаил Петрович после поездки к другу в Рощино, где ему открылись некоторые, мягко говоря, особенности характера его бывшей любовницы, последующая свалившаяся на него, как снег на голову летом, мимолетная связь с совершенно незнакомой женщиной, кассиром, слова которой о том, что она чистая, оказались ложью, так как Михаил Петрович скоро обнаружил, что болен гонореей, начал пить запойно.   
Мария вместо того, что как-то остановить его, наоборот, сама покупала ему водку.
Что такое белая горячка, вы можете узнать в любом справочнике по психиатрии. Но и бытового её значения достаточно.
Полтора месяца Михаил Петрович провел в клинике. Там Мария, воспользовавшись его угнетенным транквилизаторами состоянием, получила требуемое.



Успенский женский монастырь находится на левом берегу реки Волхов в 160 верстах от Петербурга в Ново-Ладожском уезде С.-Петебургской губернии был основан в начале семнадцатого века.
Так писалось раньше.
В этом старейшем монастыре живет послушница Валентина. Она молится, исполняет все предписанные церковью обряды. Готовится к принятию  монашества. Рядом почти неотступно с ней старик. Старику тому всего-то шестьдесят один год и отзывается он на имя  Михаил.


Михаилу Петровичу удалось сбежать от опекунши Марии, которая педантично вела его к летальному исходу. Какая сила вела его, нам не ведомо, но скоро он оказался в  этом монастыре.
- Миша, пойди на луг, нарви щавеля, суп сварю, - у Валентины пост.
На небе цвета застиранных женских панталон невысоко стояла бледная Луна, а напротив Солнце. Черная вязь ветвей тополей, детей послевоенной поры четко  рисовалась  на фоне неба, напоминая ранние этюды Саврасова, исполненные тушью. Он вскинул голову, чтобы получше разглядеть эту картину. Сильный удар в затылок сгустка крови прекратил его бренное существование.   
Господи, Иисусе Христе, Боже наш Владыко живота и смерти, Утешителю скорбящих! С сокрушенным и умиленным сердцем прибегаю к Тебе и молюся Ти: помяни, Господи, во Царствии Твоем усопшаго раба Твоего, Михаила, и сотвори ему вечную память.
Этой молитвы Михаил Петрович не услышит.
Мыслитель, шут и лицедей. Играют мышцы, уши, губы. Софокл, Данте и Антей - в одном лице, прекрасно грубом
Так написала Валентина на надгробном камне.














МОШЕННИК



- Встать! Суд идет, - заучено провозгла¬сила секретарь суда. Полтора десятка человек, что собрались в зале судебных заседаний по¬корно поднялись со своих мест. Встал и сидя¬щий за решеткой мужчина.
Как бы это не показалось странным, но он улыбался. И это была улыбка не тронутого умом человека. Это была улыбка уверенного в своей правоте, снисходительно относящегося к тому, что происходит, человека.
Вошел судья и двое народных заседате¬лей. Зал зашумел стульями. Все уселись. Лишь один подсудимый остался стоять. Судебное заседание началось с обращения судьи к под¬судимому.
- Можете сесть, гражданин подсудимый.
- Благодарю, гражданин судья. Насижусь  ещё, - он продолжает улыбаться.
- Вы что пришли сюда шутки шутить?! – вскинулся судья.
- Я не сам пришел, меня привели.
Суд превращался в балаган. Трое за су¬дейским столом провели экспресс совещание, и судья приступил к слушанию дела, объявив о нем так.
- Слушается дело по обвинению гражда¬нина Башакина Валериана Борисовича в пре¬ступлении, предусмотренном статьей номер ***, - судья назвала номер статьи, которая пре¬дусматривает  уголовное наказание за  мо¬шенничество, то есть хищение чужого иму¬щества или приобретение права на чужое имущество путем обмана или злоупотребле¬ния доверием.
Чтение обвинительного заключения за¬няло все время первого заседания суда.


Чудо Горьковского автозавода и гор¬дость Первого Секретаря ЦК КПСС, развен¬чавшего культ личности Сталина, насаждав¬шего кукурузу по всем весям одной шестой части суши Никиты Хрущева легковой авто¬мобиль «Чайка» с номерами гаража Обкома партии, за рулем которого сидел пожилой шофёр, возивший в дни блокады города това¬рища Андрианова, выехало за ворота в восемь часов утра пятого августа одна тысяча девять¬сот семьдесят восьмого года.
Мало кто сегодня знает, что это был за автомобиль. Если только молодожены, кото¬рые ради оригинальности закажут вместо уродин лимузинов, эту ретро машину. Вос¬полним пробел.
«Чайка» - модель автомобилей Горьков¬ского автозавода, один из немногих советских автомобилей представительского класса. Раз¬работана в 1957 году на замену устаревшему к тому времени автомобилю М-12 «ЗИМ,а».
Дизайнером его был Лев Еремеев. «Чайка» нестандартна как по дизайну, так и по обилию технических новшеств. Большин¬ство конструктивных решений этой машины были новинками в отечественном автомоби¬лестроении. Двигатель автомобиля объемом 5,5 литра и мощностью 195 л.с. был верхне¬клапанный двухрядный и имел V-образное расположение цилиндров. Даже полностью нагруженная машина легко разгонялась до 160 км/ч и расходовала на сто километров пути всего 21 литр горючего. Рабочую смесь готовил четырехкамерный карбюратор. Си¬ловой агрегат ГАЗ-13 продемонстрировал не¬малые возможности отечественного моторо¬строения - в несколько измененном виде эти моторы устанавливались впоследствии на бронетранспортеры.
Степан Тимофеевич сел за руль этой машины, будучи в возрасте сорока девяти лет и потому быстро освоил все её премудрости.  Возил  секретарей Обкома.  Теперь он постав¬лен «на конвейер», в переводе на нормальный язык это значит, что выезжает он из гаража по вызову кого бы то ни было, лишь бы тот знал волшебное слово – пароль, по которому эта особа имеет право на машину из гаража Смольного.
Ворча себе под нос, какого ещё выскочку надо везти, Степан Тимофеевич вел машину по улицам города в сторону Исаакиевской площади. Оттуда поступил вызов; диспетчер сказал: Езжай, Тимофеич к нашей исполни¬тельной власти, кому-то приспичило пока¬таться на «Чайке», наверное, из Москвы гость. Они все такие, гонористые. 
Лето пора отпусков. Служащие Горис¬полкома почти в полном составе ушли в от¬пуска. Зато в Ленинград летом едут и едут гости, и все начальники, и все начальники.
Время ранее, но уже жарко. Степан Ти¬мофеевич рад такому обстоятельству; таит он надежду на то, что очередной пассажир долго не выдержит духоты в салоне машины и от¬пустит его по добру по здорову.
Пассажир знает марку машины и её но¬мер, потому шофёру нет  нужды выглядывать его. Лучше он почитает газету. Дожили-таки, Соединенные Штаты установили дипломати¬ческие отношения с Китаем. Не с тем, что на Тайване, а с тем, где Мао. Вот бы поехать в Китай, мечтает участник войны. Дошел он до Вены, а с японцами воевать не пришлось. 
- Товарищ водитель, - в окно лицо муж¬чины с улыбкой популярного киноактера, - это я машину вызывал.
Полагается спрашивать фамилию пас¬сажира, но улыбка этого мужчины была на¬столько приятной, что Степан Тимофеевич ответил кивком головы и сказал.
- Если вызывали, значит поедем.
Пассажир с улыбкой актера влез в лиму¬зин и сел на заднее кресло. Себя уважает, от¬метил Степам Тимофеевич, но не важничает.
- Куда едем? – привычно спросил шо¬фёр.
- Сначала мне бы хотелось побывать на заводе имени Ломоносова. Хорошо бы успеть до их обеденного перерыва.
- Я не знаю, когда у них обед, Вы ска¬жите, к которому часу Вам там быть надо. 
- Честно говоря, и я не знаю времени их обеда. Более того, я не знаю, где находится сам завод.
Все вы, москвичи такие. У Степана Ти¬мофеевича свое устоявшееся мнение о сто¬личных жителях. Они, по его мнению,  во-первых, зажрались, во-вторых, много о себе мнят, а на самом деле пустозвоны.
Ну, погоди, решает шофёр, я тебя так повезу, что тебе кататься на дармовщинку-то расхочется. И поехал в сторону противопо¬ложную Невскому району. А пассажиру все равно. Он глядит в окошко и продолжает улыбаться.
- Мне казалось, - наконец сказал он, - что это исторический завод располагается где-то на окраине города, а мы проезжаем тоже исторический объект, но  в центре города.
«Чайка» проезжала мимо крейсера «Аврора».
- Товарищ водитель, судя по всему, мы к обеду на заводе приехать, не  успеем. Тормозите. Хочу побывать на палубе крейсера революции.   
Ишь, каков. Так тебя и пустили на крейсер. Шофёр помнил, как один гость тоже хотел вот так просто пройтись по кораблю. Отлуп получил тот начальник. Но машину остановил. Пассажир легко вышел из авто, также легко взбежал по мосткам. И все время он улыбался. Степан Тимофеевич ради любопытства тоже вышел. И даже подошел к парапету. Облокотившись на нагретый гранит и раскурив папиросу, он стал наблюдать за тем, что происходило у будки постового. Ему не было слышно, что говорил пассажир, но он хорошо видел его лицо. На лице того все та же улыбка. Он что-то говорит матросу, а тот внимательно слушает. Это продолжается минуты три. В конце этой сцены улыбка на лице пассажира сменяется маской недовольства. Он сердится, качает головой, тычет рукой в небеса. Степан Тимофеевич видит, как постовой машет рукой и идет в будку.
От Петропавловской крепости донесся звук выстрела. Полдень. На фарфоровом заводе рабочие, пообедав, вернулись на свои рабочие места.
Чудак этот москвич, спокойно думает шофёр, как дитя малое; ехал на завод по делу, так нет, захотелось в кораблики поиграть. Бедного матроса замучил совсем. Шофёр употребил привычное для его лексикона слово.
Матрос в это время говорит по корабельному телефону.
- Слушаюсь, товарищ капитан третьего ранга. На корабль не пускать, ждать Вас.
Замер с автоматом наперевес. Гость улыбаться перестал и также ждет.
Время напрасно теряю, сетует шофер и раскуривает очередную папиросу. По сходням сбегает молодцеватый офицер. По его виду понятно, что он намерен дать решительный отпор любому посягательству на революционную святыню. Гость что-то говорит ему, показывает какую-то бумажку, и капитан третьего ранга берет под козырек.
Степан Тимофеевич удивленно наблюдает,  как они начинают подниматься на корабль.
Тьфу, сплевывает шофёр, прохвост, угораздило меня. Он возвращается к машине.
Офицер с видом уязвленного до глубины души человека поднимается по трапу. За ним идет, вернее, шествует с видом победителя гость.
Степан Тимофеевич не мог видеть того, что происходило на борту крейсера. Капитан третьего ранга, имевший за плечами пять походов в Атлантический океан, и списанный на берег по состоянию здоровья, как заштатный экскурсовод провел гостя по всем достойным внимания помещениям корабля, а  когда они подошли к баковому орудию, из которого по легенде был произведен выстрел по зимнему Дворцу, гость спросил: А эта пушка может сейчас выстрелить?
Моряк вспылил.
- Это Вам не пушка! Это корабельное орудие. И штатскому человеку к нему подход запрещен.
- Что Вы, голубчик, так вспылили, - гость улыбается, - Я не собираюсь стрелять по Зимнему Дворцу. Там музей теперь.
Взгляд гостя пронизывает офицера и тому становится не по себе. Он, боевой офицер, готов подчиниться этому странному человеку.
Валериан Борисович Башакин обладал даром гипноза. В прошлом он работал в психоневрологическом диспансере и лечил там гипнозом алкоголиков.  Но как жить на широкую ногу на зарплату врача? А товарищ Башакин любил вкусно покушать, сладко выпить и, чего греха таить, переспать с шикарной дамой полусвета. В СССР как считалось, проституток нет. Но одно  дело на бумаге, и другое в реальной жизни.
Первым эпизодом, выражаясь языком юристов, стал случай с соседом по лестничной площадке. Был тот сосед человеком хорошего достатка; работал директором станции технического обслуживания. Кто из автолюбителей пожалеет денег на ремонт своей «ласточки», «Лады» или «Московича». Да ещё всем  надо побыстрее. Деньги к директору текли рекой. 
- Павел Павлович, - сказал гражданин Башакин как-то, - Вы не смогли бы мне дать в долг рублей семьсот?
Тот замахал руками – оттуда, мол, у меня такие деньжищи. Рассердился сильно Валериан Борисович, и вперил свой взгляд в соседа.
Обмяк сосед и, не говоря ни слова, ушел к себе. И скоро принес требуемую сумму. О долге он тут же позабыл. Так началась «карьера» афериста гражданина Башакина.
Капитан третьего ранга проводил гостя до будки дежурного, отдал честь ему, как будто тот был его вышестоящим командиром.
А гость уходил с легендарного крейсера не с пустыми руками; в обеих руках у него по пакету. Дежурный офицер щедро одарил гостя. В одном пакете полный комплект формы морского офицера, в другом кое-что из корабельных запасов деликатесов.
- Едем на завод, - с улыбкой командует Валериан Борисович. От этой его улыбки  шофера уже чуть ли не тошнит. Но не пошлешь, же пассажира куда подальше.
«Чайка» мчит по улицам города, позади остаются постовые милиционеры, отдающие честь и сквозь зубы чистящие седоков на чем свет стоит.  Пассажир разглядывает красоты города и все время улыбается. Это не улыбка Гуимплена, это маска проходимца. Один раз «приклеенная» на лицо, она не сходит с него, кажется, и во сне.
Заглянем за черепную коробку Валериана Борисович; и вот что нам откроется. Мошенник готовит речь, с которой он через минуты обратится к директору завода. Прежде всего, он должен убедить его в том, что гость особая личность, как говориться, приближенная к первому лицу в государстве. Ему не нужны, какие либо удостоверения личности, так называемые красные книжицы. Он обладает особым даром, он уверен в себе. Ему бы глянуть в глаза директору, он сам упакует сервиз. Не знал Валериан Борисович, что в ту пору директором старейшего завода России служила женщина. А женщины, как вам известно, особые существа, они сами способны «околдовать» любого мужчину.
У Степана Тимофеевича другие мысли в голове. С утра у него во рту маковой росинки не было, а вчера как назло у товарища по гаражу день рождения был. Выпивка была, а с закуской вышла неурядица; что за закуска банка болгарского лечо и половина батона. Шофёру покушать бы как следует.
- Вы надолго на завод? – спрашивает он у пассажира.
- Думаю, нет. Но все будет зависеть от того, как меня примут.
- Мне бы пообедать.
- Резонно. Вы подождите минут пять, и я Вам отвечу точнее.
Пять минут не время и Степан Тимофеевич согласно кивает головой. Глядь, а у входа на завод стоит группа людей. Его встречают, предполагает шофёр и неожиданно для самого себя дает длинный спецсигнал.
- Ну, это Вы переборщили, - улыбается мошенник, но в душе рад.   
Стоящие на высоком парадном крыльце люди от сигнала автомашины даже вздрогнули. Первой в себя пришла женщина директор,  она сбежала по ступеням.
Первый шаг сделан, отметил гость и не спеша вылез из лимузина.
- Добро пожаловать товарищ Башкин.
- Я Башакин, - поправил директор гость, продолжая улыбаться, - Но зачем так официально, Валентина Ивановна. 
Испытанный прием, знать имя и отчество жертвы. Именно так мошенник определял роль директора.
- Да, да, - поспешила ответить директор, - Милости прошу к нам. Время обеденное, предлагаю пообедать у нас. Мы люди простые, но угостить гостя сумеем.
- Уважаемая Валентина Ивановна, с большим удовольствием отобедал бы с Вами, но у меня принцип, сначала дело.
Женщина сглотнула слюну. После звонка из приемной Председателя Горисполкома, хитрый прием проходимца, звонить не самому, а помощнику Председателя, директор выпила «для храбрости» стопку коньяка и теперь очень хотела закусить.
Директор, а за нею гость прошли на территорию завода.
Каков прощелыга, злиться шофёр, от обеда отказался и обо мне позабыл. Он ошибался.
- Валентина Ивановна, не сочтите за труд, но я бы попросил Вас накормить моего водителя. Он бедняга со мной с утра.
- Конечно, - отвечала директор и при этом немало удивилась; она не привыкла заботиться о своем шофере.
Степана Матвеевича провели в рабочую столовую, где он в одиночестве приступил к трапезе. А он мужик ничего, думал шофер, жуя сочный рубленый бифштекс, запивая его компотом из сухофруктов, проходимец, конечно, но не забыл обо мне.
В это время Валериан Борисович изъявил желание познакомиться с продукцией завода.
- Предлагаю пройти сначала в музей, - позволила себе возразить директор завода. Она после того, как Валериан Борисович сказал ей о цели визита, внутренне напряглась. Иначе и быть не могло.
- Мне поручено подобрать сервис для дочери Леонида Ильича.  Только Вам скажу, это его личная просьба. 
Директор изобразила не лице нечто, что должно было по её мнению, выражать в высшей степени уважение к первому лицу в государстве. Но ляпнула свое.
- И все-таки в музей надо бы было сходить. Такого Вы не увидите нигде.
Валериан Борисович понял, эта женщина не в себе и потому перечить ей не стоит.
- Пошли, но учтите, у меня время ограничено.
Сказав так, он тут же пожалел о сказанном, он намеревался пообедать тут. Не тратиться же на ресторан. Поворачивая то направо, то налево процессия во главе с директором прошла в заводской музей.
Обязанности экскурсовода взяла главный технолог завода.
Черт её дери, скоро подумал Валериан Борисович, а она не только не дурна собой, но и достаточно эрудированна. Богатая коллекция музея не особо взволновала гостя; был он человек меркантильный и потому всякие там статуеточки и чашечки вычурные его не заинтересовали. Но у витрины с букетами роз, исполненных из бисквитного фарфора, Валериан Борисович задержался. Он никак не мог понять, как это наши советские мастера сумели создать такое же изящное изделие, что и старые дореволюционные.
- А он у вас бывал? – не надо уточнять, о ком спросил гость. Услышав, что нет, Валериан Борисович зажегся идеей заполучить хотя бы копию изделия советского времени, - Думаю, он будет рад увидеть, что и наши современные мастера не уступают тогдашним царским. 
- Конечно, - радостно отвечала директор, не подозревая, что  задумал гость.
- Я рад, что мы в этом вопросе с Вами солидарны. Тогда прикажите упаковать вот это, - он ткнул пальцем в букет советского периода.
Молчанием ответили заводчане.  В душе директора произошло маленькое землетрясение. Сошлись тектонические пласты долга перед предками и жажда выслужиться.
- Мне надо посоветоваться, - молвила она и замолчала под пристальным взглядом гостя.
- Неужели для того, чтобы изготовить копию этого фарфорового букета, необходимо решение бюро Обкома КПСС?
Он же подсказал директору выход из положения, и она с радостью его приняла.
- Вы правы. Сегодня же дам задание изготовить копию.
Стоящая рядом главный технолог, много лет проработавшая непосредственно на производстве, хотела было сказать, что тех мастеров, что сотворили эту копию, давно нет на заводе, но промолчала, слишком сильна была идущая от гостя энергетика.
Валериан Борисович и дальше бы продолжал оказывать гипнотическое воздействие на женщин, но к его стыду у него в животе забурчало.
Идут они по длинному коридору, через витражные проемы видны работницы за столами, они расписывают фарфор. Быстро, ловко, загляденье. Скоро посуда поступить в печи, пройдет обжиг и вернется сюда. На доработку.
Дошли до конца длинного коридора. Тут развилка и два указателя – налево «столовая» и направо «склад готовой продукции». Что одолеет? Желудок гостя, который продолжает свою песню или мозг, требующий реализации задуманного. Толчок дала директор.
- Валериан Борисович, наша продукция не подвержена порчи, а в столовой готов обед. Он может испортиться, - коротким смешком закончила Валентина Ивановна.
Мошенник глянул на часы. Эти часы тоже предмет из эпизода, выражаясь судейским языком. Петродворцовый часовой завод Башакин посетил три дня назад.
Нет, Валериан Борисович не внял словам директора, он прислушался к голосу своего желудка. Кроме того он относился к тому типу мужчин, что крайне ревностно относятся к своему здоровью. Вульгарная простуда могла вывести его из обычного уклада жизни надолго. Если же где-то кольнет, то Валериан Борисович тут же спешит в платную клинику.
Был бы он тем, за кого себя выдает, то не было бы покоя врачам паркетным. Так прозвали врачей из спецполиклинники, которая лечила, как могла партийных, советских и отдельные категории хозяйственных руководителей.
- Соглашусь с Вами, - отвечал он, - не ел я раннего утра.
В столовой их ждали; зря, что ли директор ещё в музее тишком послал своего заместителя туда. Стол в дальнем углу зала был накрыт по всем правилам ресторанного этикета.
- Водку или коньяк? – спросила Валентина Ивановна в надежде, что гость выберет коньяк. Той рюмки, что она выпила перед его приездом, ей было мало.
- Ни то, ни другое,  - отвечал Валериан Борисович с надеждой, что директор станет уговаривать его. Так оно и вышло.
Сошлись на коньяке.
- Для аппетиту, - сказала Валентина Ивановна.
- Так сказать аперитвно, - парировал гость.
За стол сели двое. «Свита» удалилась. Таково указание директора. Валентина Ивановна хотела поговорить с гостем по душам; когда ещё представиться случай говорить с помощником Генерального секретаря. Заметим, что мошенник Башакин не уточнял, кем он служит, но по его репликам, можно было предположить такое. В этом и секрет. Дойдет дело до суда, никто не скажет, что он выдавал себя за должностное лицо из номенклатуры ЦК КПСС. 
Сборная солянка, гордость повара была съедена Валерином Борисовичем бесстыдно быстро. Зато антрекот он вкушал. Отрежет кусочек, положит в рот и долго жует смакуя. И коньяк, а подали его в пол-литровом графине, он пил вычурно, демонстрируя мнимое знание правильного употребления этого напитка. Бедная Валентина Ивановна, и ей приходилась цедить крепкий и, что особо важно, настоящий армянский коньяк «Ереван».
Разговора по душам не получилось. Гость на все вопросы с подковыркой отвечал ничего не значащими фразами. Валентина Ивановна начала сомневаться, а тот ли он, за кого себя выдает. Но тут, же себя приструнила; он, же приехал не на какой-то «Волге»,  на «Чайке», да с номерами Обкома.
Обед закончен и можно вернуться к делу, по которому мошенник приехал на фарфоровый завод. Дело-то пустяшное, получить даром столовый сервиз на двенадцать персон. Да не простой, а такой что идет на экспорт. Кобальтовый. Хочет человек из Саратова поразить народ. Дом Валериан Борисович построил, мошеннически получив участок земли и разрешение на строительство. О том,  как он приобрел стильную мебель, разговор отдельный, то есть сие есть отдельный эпизод.
- Вам как удобнее, познакомиться с нашей продукцией на складе или у меня в кабинете? – Валентина Ивановна, подобревшая от хорошего коньяка и сытной еды, готова была отдать гостю весь завод.
- Если говорить об удобствах, то конечно удобнее у Вас в кабинете, но если иметь в виду рациональность, то на складе можно быстрее осмотреть большее количество изделий, - произнеся это, мошенник громко икнул. Что за напасть! Голоден, живо бурчит, сыт, икота.
Валентина Ивановна сделала вид, что ничего не заметила.
- Лучше у меня, - директор встала по-бабски, сказывалось её происхождение, и пошла, не оглядываясь. Сказывалось её недавнее комсомольское прошлое, все-таки пять лет она работала комсомольским вожаком. Валериану Борисовичу ничего другого не оставалось, как пойти следом.
Процедуру выбора сервиза описывать не станем; это было бы неуважительно к читателю. Через час сервиз на двенадцать персон был упакован в три коробки. Одному Валериану Борисовичу их не утащить, да и не барское это дело.
- Думаю, ему ваша продукция понравится, - важно сказал Валериан Борисович, который к этому моменту перестал икать. Сказал так, дабы подчеркнуть особую значимость того, что содержится в коробках.
Обиделась директор и всего-то.
- Нашу продукцию ценят в Англии, с наших тарелок кушает сама королева.
- Сравнили. У нашего лидера почти полмира. Разве Вы забыли его слова на съезде. А Англия страна загнивающего капитализма, потерявшая свои колонии и влияние.
От того, что они начали эту дискуссию, коробки сами в автомобиль не пойдут. Эта мысль пришла к ним одновременно. Мысль-то одна, а реакция разная.
- Прикажите отнести груз в авто, - приказным тоном сказал Валериан Борисович.
- Мои грузчики уехали по точкам, - осмелела директор.
- Не мне же тащить! – капризно отвечал гость.
- Я женщина, - не правда ли похоже на пошлую семейную сцену?
Не знали они, что за дверью их слушает тот самый технолог, что сильно сомневалась в возможности повторить шедевр старинных мастеров.
Сильно же они выпили, таково было её резюме, если ругаются, как муж и жена. Движимая цеховой солидарностью, она без стука открывает дверь.
- Валентина Ивановна, я могу работниц снять с печи. У них как раз перерыв в обжиге.
Молчанием встретила директор предложение своего главного технолога. Но не промолчал гость.
- Всегда можно найти решение проблемы, если есть на то желание. Он так и говорит, - лжет Валериан Борисович, - тот, кто хочет выполнить задание, ищет пути, а тот, кто не хочет, ищет причины, по которым его выполнить нельзя.
Валентина Ивановна тут сильно засомневалась в подлинности истории гостя и его положения; на заводе, где она начинала свой трудовой путь, у одного из начальников цехов точь-в-точь такого же содержания висел над рабочим местом. И возникло у неё страстное желание как можно скорее избавиться от  этого нахала. Иного пути, как не приказать отнести коробки с сервизом на двенадцать персон, она не видела и потому приказала технологу прислать работниц.
Степан Матвеевич, хорошо пообедав, теперь в третий раз читал газету и изредка поминал пассажира недобрым словом. Сегодня же напишу заявление  об уходе по собственному желанию. Пойду в такси, и опять следовало несколько слов неформальной лексики. Последние три слова услышали три работницы, что несли коробки с сервизом.
Одна, наиболее активная сказала.
- Нас не забудь, - смехом они встретили выходящих из проходной директора и её гостя.
- Веселитесь? Ничего, я посмотрю, как вы будете смеяться в конце месяца, когда ведомости увидите.
- Вы правы, - вторит ей мошенник, - рабочий класс надо держать в ежовых рукавицах.
И это говорит сын разнорабочего завода на авиационном заводе, с малолетства слышавший много нелестных слов о начальстве; все они жирные коты и ничего не смыслят в производстве. Отец презирал начальство, сын с возрастом стал презирать рабочий народ. К чести его он научился правильно говорить, из его речи исчезли слова паразиты. Глянешь на него, младший  научный сотрудник. Не меньше.
Степан Матвеевич ворча, открыл багажник, - Хорошую машину в грузовик превращают.
Коробки уложены во вместительный багажник легкого автомобиля представительского класса ГАЗ-13 «Чайка», работницы цеха обжига ушли, не услышав слов благодарности, пора прощаться гостю. Он усаживается на заднее сидение лимузина и этак небрежно протягивает Валентине Ивановне руку. 
Ах, нахал, злится женщина, подал руку, словно он барин, а я так дворовая какая. Ну, ничего, мы ещё встретимся. Земля круглая. А на лице приторная улыбка. Не за неё ли через двадцать лет пошлют Валентину Ивановну работать в ООН.
«Чайка», ведомая рассерженным шофёром рванула с места так, что пассажира вмяло в спинку кресла. Хотел, было, он отругать шофёра, да передумал. С ним он намеревался провернуть ещё одно дельце.
- Вас накормили? – спросил он вместо того, что бы возмутиться.
- Я не ребенок, чтобы меня кормить с ложечки, - не пошел на мировую  Степан Матвеевич.
- Я в том смысле, что Вы пообедали на заводе.
- Пообедал, - отвечал шофер, тоном показывая, что он не расположен вести беседу.
Так и доехали они до гостиницы «Октябрьская», что рядом с Московским вокзалом. 
Если на фарфоровом заводе проблему перемещения коробок с сервизом решила главный технолог, то тут некому было прийти на помощь Валериану Борисовичу. Шофёр демонстративно занялся, уже в который раз, чтением газеты. Товарищ Башакин никогда не был за границей; о ней он судил по тем фильмам, что сумел посмотреть в прокате. Там в данном случае тотчас из гостиницы выскочил бы чернокожий бой, подхватил бы коробки и отнес в номер.
Да что же это такое, хотел возмутиться вслух мошенник, не могу же я сам тащить эти коробки. Было бы это дома, в Саратове, как миленький отнес их в свой дом. Но, то дома. А тут в этом сером холодном даже летом городе он мазу должен держать.
- Постойте тут, я скоро, - приказал Валериан Борисович Степану Матвеевичу, и вылез из лимузина.
Штука вся заключалась в том, что швейцар в тот момент отлучился по малой нужде и никак не мог видеть подъехавшую «Чайку» с обкомовскими номерами. А иначе он бы трусцой побежал к машине и собственноручно открыл бы дверцу пассажиру.
Выходит мошенник из машины, и этак гордо оглядывает окрест, нет ли кого, кого он смог бы подрядить на таскание своих коробок. В этот час на Московский вокзал как раз прибыл поезд из родного города Валериана Борисовича Саратова, и надо же такому случиться, что в числе его пассажиров был школьный товарищ его. Приехал он в Ленинград на курсы повышения квалификации, но как это бывало тогда, кроме этой исключительно деловой цели имел он поручения от жены приобрести тут кое-что из дефицита. Сосед по купе посоветовал ему остановиться в гостинице «Октябрьская», - Там, - говорил он, - обычно живут начальники. Сунь на лапу администратору, и получишь не только место, но и возможность познакомиться с нужными людьми.
Отягощенный чемоданом, взятым на прокат у товарища по работе, пассажир поезда, подошел к входу в гостиницу. А там вышагивает его школьный товарищ. Какое везенье!
- Лерка, черт! – кричит он, позабыв, что прибыл в культурную столицу, где люди чопроны.
- Чего орешь, как полоумный? - обрезал товарищ, - Тут тебе наша Сенной рынок, - как ни странно, но и в городе Саратов тоже есть Сенной рынок.
- Какой ты! – не обращая внимания на урезонивание товарища, продолжал  громко однокашник, - Настоящий начальник, а был-то всего-то фельдшером. 
- Да тише ты.
Напрасно старается Валериан Борисович; Степам Матвеевич все слышал.
- Печенкой чувствую, что проходимец. Совсем у нас начальники скурвились. Уволюсь к такой-то матери, - решил шофер и как бы случайно нажал на клаксон.
Короткий звук спецсигнала заставил вздрогнуть не одних прохожих. Вздрогнул, и, простите великодушно, пустил струйку мимо унитаза швейцар. Он тоже упомянул мать, и на ходу застегивая пуговки на гульфике, побежал на пост, к дверям гостиницы.
Выбежал и встал, как столп Александрийский. «Чайка» и рядом по его разумению, не меньше, чем секретарь обкома.
Школьные товарищи к этому времени уточнили диспозицию, и теперь один решал вопрос, а поможет ли его старинный приятель пристроить его в гостиницу, а его визави прикидывал, сможет ли тот один оттащить три коробки в его номер.
Тут и швейцар подходит.
- Чем могу? – и откуда в отставном майоре внутренних войск это лакейство?
Так разрешился вопрос о перемещении фарфорового сервиза на двенадцать персон из багажника автомобиля в гостиничный номер мошенника.
- Ты забурел, паря. Где служишь? – с завистью спрашивает однокашник однокашника, увидав эту действительно впечатляющую сцену. 
- Много будешь знать, скоро состаришься, - ответил Валериан Борисович, и тем очень смутил друга. Не иначе, как в органах служит, решил тот, и про себя добавил: Стукач хренов. А, если так, то сможет его пристроить в этой гостинице.
- Надолго в Ленинград? – спрашивает мошенник, в уме прикидывая, чем может быть полезен его давний товарищ.
- На неделю.
Степану Матвеевичу сильно надоело ждать, когда эти двое наговорятся и потому он, опустив стекло бокового окна автомашины громко спросил.
- Ехать куда ещё будем сегодня?
Валериан Борисович мотнул головой, нет, мол.
- Тогда путёвку подпишите. Мне недосуг тут торчать. Дел полно, - последние слова должны были обозначать отношение рабочего человека к делам пассажира. Безделица, одним словом.
Истинно Валериан Борисович нутром своим иезуит, ни один мускул лица не дрогнул, а только рот расплылся в улыбке, - Спасибо за службу.  А так хочется осадить этого ленинградского шоферюгу хама.
Будучи человеком мстительным, Валериан Борисович запомнил тот взгляд, с которым встретил его шофёр. В путевом листе он поставил точное время, ни полчаса не прибавил.
Дурак ты, парень, - ухмыльнулся Степан Матвеевич, - кто на «Чайке» халтурит. Другое дело «Волга»; там раздолье, кто откажется с форсом подъехать к своему дому на черной «Волге», да с такими номерами.
- Лерка, помоги устроиться в эту гостиницу.
- Еще раз назовешь меня так, в рожу дам. Тут тебе не Саратов. Тут культурная столица.
Швейцар высунул голову.
- Прикажете в номер доставить или в холле оставить?
- Пошли, - снисходительно говорит мошенник другу детства, - попробую что-нибудь для тебя сделать. 
Администратор, молодящаяся женщина, холостая, в том смысле, что разведенная, и оттого озабоченная поиском друга, проводила томным взглядом Валериана Борисовича. Она не обратила никакого внимания на рядом идущего мужчину в костюме явно требующего химчистки, в сорочке, что продают в магазинах за три рубля. Пройдет пятнадцать минут, и она будет выслушивать Валериана Борисовича.
- Уважаемая Лариса, - мошенник заранее узнал имя администратора, - Вы прекраснее Джоконды, - картину Леонардо да Винчи Валериан Борисович видел в журнале, - Вы достойны трона царицы, - произнося эту пошлость, Валериан Борисович легонько подталкивал к руке женщины плитку шоколада.
- Вы смущаете меня, - отвечала Лариса, ничуть не смущаясь, и даже не покраснев лицом.
- Что Вы делаете после работы? - продолжал натиск мошенник.
- Я сутки тут, - шоколадка перекочевала со стойки в карман халата.
- Вы видели, с кем я проследовал к себе в номер?
Женщина отрицательно машет головой.
- Это агент КГБ, он не может раскрываться, а мне поручено охранять его, - большей нелепости выдумать нельзя, но женщина верит. Валериан Борисович ничего не знал о высказывании рейхсминистра нацисткой Германии Геббельса: чем невероятнее ложь, тем скорее в неё поверят.
- Ой! Как страшно. Вы стрелять будете?
- По обстоятельствам, по обстоятельствам. Многое зависит от Вас.
- Ой! – опять ойкнула женщина и непроизвольно обеими руками вскинула бюст.
Тут и мужчина не сдержался и ойкнул. Хорошо, что в эту минуту рядом не было никого.
Через пятнадцать минут, именно столько времени понадобилось Валериану Борисовичу, чтобы довести до женщины администратора свою просьбу,  эту процедуру он осуществлял за перегородкой, женщина сама понесла раскладную кровать в номер мошенника.
Устроив спальное место псевдоагенту, Лариса улучила момент.
- Приходите ко мне после десяти вечера.
Друзья детства остались одни в номере. Валериан Борисович, демонстрируя своё умение жить в гостинице, поднял трубку телефона, намереваясь заказать ужин в номер. Трубка молчала.
- Я вижу, ты тут обзавелся друзьями, коли звонить начал, - однокашник сел на раскладушку и теперь слегка подпрыгивает на ней, проверяя её на прочность. Мало ли что.
- Без широкого круга знакомств тут не проживешь, - отвечал Валериан Борисович важно и, проклиная гостиничное начальство, не сумевшее отремонтировать телефон. Как ему хотелось поразить товарища из Саратова.
- То-то я гляжу, администраторша глаз с тебя не сводит. И много у тебя таких знакомых?
- Женщины тоже входят в круг моих полезных знакомых, - говорит Валериан Борисович, а его желудок, гад такой, опять начинает выводить рулады. Голод, это то чувство, что знакомо Валериану Борисовичу с детства. Голод и зависть. Изначальные точки становление его характера.
- Валериан, - школьный товарищ быстро освоил новое для него обращение к однокашнику, - не мешало бы подхарчиться. У меня домашнее сало есть.
- Оставь свои провинциальный замашки, - это выражение Валериан позаимствовал у одной из своих близких знакомых женщин, из той породы, что не берегут честь смолоду, - В ресторан пойдем. Так сказал мошенник и сразу пожалел; а вдруг у этого провинциального  чурбана денег недостаточно и ему придется платить. Ещё одна черта характера Валериана Борисовича, жадность.
- Я дома в ресторан не хожу, но если ты так хочешь, пойдем.
После такого заявления Валериану Борисовичу как-то резко расхотелось идти в ресторан. Он понял, что однокашник его рассчитывает пожрать за его счет.
- Мой принцип, уважать интересы товарища, - честное слово, Валериан Борисович отличник в школе иезуитов.
Запасливым оказался товарищ родом из детства – в чемодане его нашелся электрокипятильник, две эмалированные кружки, две ложки и, даже, что-то вроде скатерки. И провиантом он запасся. Кроме упомянутого им сала, в чемодане была и домашняя кровяная колбаса, и банка консервированных помидоров.
- Ты куда ехал? – как бы рассердившись, спросил Валериан Борисович, - Ты же в город ехал.
Говорит мошенник, а у самого полный рот слюней, а ещё проклятое брюхо разошлось.
Однокашник времени не теряет, у него уже и стол готов.
- Милости прошу к нашему шалашу, - приглашает товарища.
- Всухомятку не могу, - капризничает Валериан.
- Так, это я мигом. Кипятку вскипячу.
Литровая банка у человека из  Саратова была обернута в какую-то местную газету, а внутри её перекатывались небольшие луковицы. В ней и намеревался кипятить воду однокашник Валериана Борисовича.
- Послушай, друг мой, - начал Валериан, как всегда с улыбкой на лице, - а зачем тебе лук?
- Совсем городским стал, - как будто Саратов не город, откуда оба они родом, - без лука, какая еда.
Что за чутье у женщин! Вечер уже и постояльцы гостинцы вернулись в свои номера, Лариса, скрывшись за перегородку, выпила стопку конька, благо бармен в ресторане её давнишний поклонник, в том смысле, что любит её в определенной позе, и регулярно снабжает он этим налитком Ларису, приговаривая, - усушка, утруска, недолив наши верные друзья.
Коньяк, известное дело, сосуды расширяет. Заметим, расширяет повсеместно. А прилив крови в определенные места вызывает у женщин вполне определенные желания.
Самое время вспомнить о мужчине, что живет в номере с агентом КГБ. Поручив швейцару следить за постом, Лариса, припудрив носик и покрасив губы ярко-алой помадой, пошла к тому, кто так ловко обработал её сознание. 
В то время, когда администратор Лариса подходила к дверям номера, где обитали двое, один на вполне законных основаниях и другой, так сказать подпольно, вода в литровой банке уже вскипела, сало было нарезано. Одного не доставало на этом столе, крепкого напитка. Зато, какой запах распространился по номеру, проникая сквозь щели в двери, он достиг и коридора. Тут уж не надо быть спаниелю, чтобы унюхать его.
- Мальчики, - коньяк начал действовать, - вы тут мне пожар не устроите?
Молчанием ответили «мальчики». Один, тот, что жил в номере законно, потому что слюна заполнила рот, так хороша была Лариса вечером. А может быть, по поговорке - ночью все кошки серы?  Тот же, кто поселился благодаря кое-каким способностям друга, о коих в анкетах не упоминают, от страха молчал.
- Как вкусно пахнет, - на эту реплику откликнулся школьный товарищ.
- Я это и говорю. Что там ресторанная еда.
Лариса считавшая, что в делах ресторанных она большой спец, зря, что ли она водит дружбу с барменом  гостиничного ресторана   и официантом ресторана «Метрополь», ответила вызывающе.
- Напрасно Вы, товарищ так о ресторанах. Хоть Вы и из Москвы, но мы тут тоже не пальцем деланы.
- С чего это Вы взяли, что я из Москвы? Из Саратова мы.
Какая конспирация, умолкла женщина. Слушавший до сих пор молча перепалку Ларисы и его товарища по школе, Валериан Борисович решил вмешаться.
- Лариса, как бы то ни было, мы с товарищем приглашаем Вас к столу.
Но тут произошло неожиданное, Лариса отказалась.
- Не стану мешать вам, у меня дела.
Дел у неё никаких не было. Дело не в этом. Дело в том, что год назад она подписала одну бумажку. Так себе бумажка, но с тех пор она являлась негласным сотрудником, да, да, того самого КГБ. Ей вменялось тайно следить за постояльцами гостиницы. Постояльцами же в этой гостинице были в основном люди с положением. Как бы ни было высоко положение, а водка или коньяк всех ровняют. Языки развязываются и тут ты, Лариса ушки держи на макушке. Слово и дело! Ах, как она ненавидела их, сытых, гладких, всегда уверенных в себе. Они, что думают, если они в начальство выбились, так любая приличная девушка бегом к ним в постель?
- Она зачем приходила? – задал резонный вопрос однокашник.
- Ты не понял? – Валериан Борисович ещё не придумал, как бы получше разыграть товарища и сделал многозначительную паузу. Этой паузы вполне хватило, чтобы Лариса передумала.
Стук в дверь удивил постояльцев, но не смутил и они продолжали сидеть за столом.
- Входите, не заперто, - отвечал законный постоялец.
Однокашник чуть не ругнулся от досады, - чтоб им, у меня всего-то литр первача.
- Мальчики! – Лариса растянула и без того большой рот в улыбке, такую она видела в журнале «Film» у одной американской актрисы, - Вижу, у вас закуска есть, а выпить нечего, - администратор решила пустить в ход свой запас. Бармен возместит, никуда не денется, - а у меня есть коньячок.
Однокашник облегченно вздохнул. Знал бы он, что ждет его впереди.
- У нас все есть, как в Греции, - ответил Валериан Борисович, в тайне надеясь на продолжение плодотворного сотрудничества с администратором Ларисой на почве взаимного познания физиологии мужчины и женщины. Другого мнения была сама Лариса. Её интерес обращен на того, что она поселила против всех правил. Иметь агента КГБ в друзьях, предел её мечтаний. Вообще, женщина администратор в делах интимных была очень меркантильна. Удовольствие удовольствием, но и выгода важна. И не в денежном выражении, а в том, что называется выгодными связями.
Примеров тому полным полно. Куда ни сунься, везде нужен блат. Лариса решила обновить обои в своей комнате. И что? Пошла в магазин, а там одна серятина. От тоски помрешь. А для чего она была мила с одним товарищем из Главка? Позвонила ему и на следующий день она имела, за деньги, конечно, пят рулонов югославских обоев. Веселенькие такие.
Можно спросить, а какой прок от агента КГБ? Лариса ведь не знает, что товарищ Башакин просто обманул её. Тут не надо торопиться с выводами. Жизнь штук сложная, особенно, если ты на таком ответственном посту.
- Как это так, у нас все есть? – возмутился гость из Саратова; был он человеком прижимистым.
- Ваш товарищ прав. Не бывает, чтобы у кого-то да все было. Мне так кажется, что даже у товарища Брежнева нет всего.
Упоминание имени Генерального Секретаря ЦК КПСС произвело на провинциальных жителей в состояние, близкое к шоковому. Первым пришел в себя Валериан Борисович.
- Я бы не стал так категорично говорить о товарище Брежневе. Но Вам Лариса виднее.
- Товарищи, - трусливый однокашник пытается смягчить накалившуюся обстановку, - давайте закусим и выпьем нашей домашней.
- Как мило, - смеется Лариса, - Ваш товарищ позабыл, что сперва делают, пьют, или закусывают.
Общий смех разрядил обстановку и даже упоминание имени  Брежнева не стало казаться таким уж крамольным. 
Через час сало было все съедено, самогон выпит. Валериан Борисович, следуя своей привычки, пил по полстопки и потому даже после опорожнения  литра самогонки он оставался трезвым. Чего не скажешь о его школьном товарище.
Специалисты утверждают, что после приёма  одной кружки пива, стакана вина или ста граммов водки,  весь спирт, содержащийся в них, всасывается в кровь. Потом он  с кровотоком прёт в мозг и тогда  у человека начинается процесс интенсивного разрушения его коры, коры головного мозга, имеется в виду. Мы упомянули об этом для того, чтобы подчеркнуть, в какое состояние пришли друзья товарищи после употребления литра, подчеркнем литра, крепкого самогона. 
Это у них, однокашника и Ларисы, токсическое воздействие алкоголя на головной мозг было воспринято,  как якобы безобидное состояние опьянения. Субъективно почувствовали себя «расслабленными»,  «свободными» от внешнего мира.  Ни черта подобного. Скоро один из них, а точнее незаконный поселенец из Саратова, побежал в туалет.
Следует обратить внимание и на то, что высокие концентрации алкоголя в фазе элиминации обычно обнаруживают в секрете простаты, а также в яичках и сперме.
Все это разом навалилось на однокашника и в немного меньшей мере на Ларису; Валериан Борисович оставался почти трезвым. А потому он позже со злорадством наблюдал, стыд-то, какой, как его товарищ по школе пытался овладеть пьяной до безобразия Ларисой. Глядел и слушал хриплый от выпитого алкоголя голос женщины, - слабак ты, агент.
Этим мы ограничимся в описании так называемой личной жизни мошенника. Добавим один штрих – сам мошенник после неудачных попыток совокупления однокашника со знанием дела свершил акт. Но для женщины это было уже абсолютно безразлично.
Утром следующего дня, когда заканчивалась суточная вахта Ларисы, когда в ресторане приготовились принять на завтрак первых посетителей тире постояльцев гостиницы «Октябрьская», Валериан Борисович, лежа на кровати и слушая храп товарища, обдумывал план действий на грядущий день. На этот раз он не намеревался вызывать автомашину из гаража Обкома и потому не спешил. Кроме того, ему надо было осмыслить вчерашний вечер. Эта крашеная блондинка к нему в номер пришла не просто так. Подослал кто? Или, что вероятнее всего, она сексот и сама явилась, заинтересовавшись этим провинциалом, которого он, не подумав, выдал за секретного агента КГБ. Вспомнив безуспешные попытки однокашника одолеть упитанное тело Ларисы, и её слова, мошенник рассмеялся.
- Где? Что? – спросонья школьный товарищ и Саратова ничего не понял.
- Нигде и никогда. Вспомнил я, как ты пытался изнасиловать администраторшу. Сейчас она, наверное, строчит на тебя жалобу.
- Врешь. Не мог я этого сделать. У меня дома жена и дети.
- Это я  вру? – мошенник явно издевался над так называемым другом, - А ты знаешь, что тут везде микрофоны, и все ваши с Ларисой стоны записаны. 
- Что же мне теперь делать? – чуть ли не плача спросил однокашник.
- Не трусь. Сиди  в номере тихо, а схожу на разведку.
Никакой разведки Валериан Борисович не предполагал производить; просто ему захотелось, во-первых, попить пива в ресторане, и, во-вторых, он хотел, чтобы эта деревенщина как следует, потряслась от страха.  У мошенника созрел план, использовать его в качестве носильщика и своеобразного прикрытия. Намеревался он поехать в славный город Тулу. Мечтал Валериан Борисович у себя дома иметь особый самовар. Да и тульское ружьишко не мешало бы. А то сосед его каждую неделю ездит на охоту и всю дорогу хвастается своим ружьем. Зауэр.
Малообразованный товарищ Башакин не мог знать, что немецкие ружья недорогих моделей, а именно такое было у соседа,  значительно уступали  по качеству ружьям императорского Тульского оружейного завода той же стоимости. Дорогие же ружья таких компаний, как «Зауэр», имели довольно грубый внешний вид по сравнению с изящными дорогими английскими и бельгийскими ружьями.
Валериан Борисович покинул номер в полной уверенности, что товарищ его там и останется. Потому и не спешил. Не таков его классный товарищ. В том смысле, что учились в одном классе.
Они тут думают, что меня так просто можно на цугундер определить. Хрен вам с редькой. Сказал он и быстро собрал манатки. Чемодан стал легче ровно на столько килограммов, насколько вчера было съедено и выпито. Выглянул в коридор, пусто. Шустро, шустро попёр свой чемодан в сторону лестницы. Пронесло, так думал он. Но не ведал, что постоялец, который жил рядом с номером Валериана Борисовича, который прошедшей ночью вынужден был применить беруши, чтобы уснуть, подглядывал за ним в щель двери. Вор, решил он, и как законопослушный гражданин, накинув пиджак, и как был в пижамных штанах, вышел из номера. Жил  руководящий товарищ в этой гостинице давно и потому знал другой ход. Тот, что называется пожарным. Ходу, ходу. Перескакивая через две ступени, он оказывается у стойки администратора раньше нашего ошалевшего от страха гостя из Саратова.
- Товарищ, - обращается к сменщице Ларисы он, - сейчас тут появится вор. Звоните в милицию.
- Вы как себя чувствуете, товарищ? – служила бы она в другой гостинице, послала бы товарища куда подальше. У Лариски дежурство, как дежурство; вон какая довольная и пьяная домой пошла, а тут этот полоумный. Оттуда в такой гостинице вору взяться?
Так как товарищ говорил громко и администратор не стеснялась, то однокашник их услышал, не доходя до холла.
Ну, гады, обложили, ругается он про себя, а чемодан пихает за кадку с пальмой. Накось, выкуси, злорадствует он и выходит в холл с гордо поднятой головой.
А в это время Валериан Борисович смаковал вторую бутылку пива. Хорошо бы тараньки, мечтал он и тотчас себя одергивал; тут тарань не кушают, тут все больше семгу. Торопиться ему некуда, да и незачем. Куда денется его подселенец. Излишняя самоуверенность никогда ещё никого до добра не доводила. Так и тут, выйди Валерин Борисович на две минуты раньше в холл он, может быть, сумел бы купировать назревавший скандал. Но он пил пиво. Не тронь! Только тогда, когда даже до зала ресторана донесся крик его товарища:  Граждане! Убивают, он встал из-за стола. С детства выработанная привычка – наших бьют! Айда, ребята, буквально выбросила Валериана из кресла. С крепко сжатыми кулаками выбежал наш герой в холл. И что же он увидел? Да ничего особенного. Его школьный товарищ сидел в кресле у окна и дымил папиросой. Бдительный товарищ стоял у стойки администраторши и мило с ней беседовал. 
- Ты чего кричал?
- А чо? – простолюдино отвечал товарищ, - они грозятся меня в милицию сдать и вором обзывают.
- Кто, это они? – грозно спрашивает мошенник.
- А вон, они, особо тот, что в портках от пижамы.
Упоминание о непорядке в его костюме сильно смутило товарища из соседнего номера, и он поспешил ретироваться. Но при этом, заметив, - Я ещё вас выведу на чистую воду.
- Товарищ администратор, - приторно вежливо начал Валерина Борисович, - скажите, пожалуйста, что тут произошло.
- А Вы кем, собственно говоря, будете, чтобы я перед Вами отчет держала?
Любого другого такой вопрос мог бы смутить, но не мошенника. Он вперил свой взор в глаза женщины и не отводил их до тех пор, пока женщина не начал как-то странно икать. Хорошее ещё, что в это время в холле не было народа, а то они бы скоро услышали лягушачье кваканье.
Жаба, жаба, твердил про себя Валериан Борисович, и добился своего. Так продолжалось не больше минуты. Потом Валериан Борисович отвел глаза от лица женщины и приятным голосом сказал.
- Не правда ли, уважаемый товарищ администратор, у нас все хорошо?
- Конечно, - радостно подтвердила женщина, - Иначе и быть не может.
Валериан Борисович спокойно ушел. Внешне он был спокоен, но внутри него все клокотало; сейчас я этому провинциальному идиоту задам взбучку.   Необычную картину он застал, войдя в номер – его школьный товарищ лежал на его кровати в одежде и пил из бутылки пиво. И когда успел купить его?
- А, Валериан, - панибратски говорит он, - пивка хочешь? Я в тутошнем кабаке отоварился. Подлый, все-таки, тут народ. Сначала какой-то псих решил, что я вор и намеревался сдать меня в милицию.
Валериан Борисович, порядком отвыкший от такого обращения к себе, очень возмутился, но,  как водится, виду не подал, а только стал медленно подвигаться к кровати, его кровати, на которой нагло возлежал с этого момента бывший товарищ по школе. Хотел он и к нему применить приемы гипноза. Одного не учел самоучка, пьяному все едино, как говорится, и море по колено. Лежит мужик, раскинув ноги, чуть ли не  вывалил свои причиндалы наружу и пьет в наглую пиво.
Не сдержался товарищ Башакин и со всей силы ударил наглеца по лицу. Хотел ударить по лицу, а пришелся удар по донышку бутылки. Передних зубов как ни бывало. Просыпающуюся гостиницу накрыл звериный вой.
Находящаяся на первом этаже администратор поперхнулась все тем же коньяком; неиссякаем источник в баре, где работает вор бармен. Начали выходить и постояльцы.
- Окончательно обнаглели, - говорит начальник ОРС,а  ОКЖД.
- Народ распустился, - высказывает свое мнение его сосед, главный инженер Запорожского завода «Электросталь».
- Вот, вот, - частит женщина в шелковом халате, не успевшая снять с лица маску удовлетворения, - пьют и орут. Пьют и орут. Отдохнуть нормально не дадут.
Заведующая секцией в Московском Детском Мире под понятием нормально отдохнуть подразумевала одно – близость с мужчиной.
Женщина администратор, допив коньяк, что оставался в стопке, подкрасив губы новомодной губной помадой с перламутровым оттенком, решила выяснить причину столь редкого для этого заведения крика.
К тому моменту, когда она добралась до номера, источника возмущения, бывший товарищ Валериана Борисовича выть перестал и теперь, сплевывая кровавые слюни, сильно и некрасиво ругал Валериана Борисовича.
- Опять Вы безобразничаете? – сурово спросила администраторша.
- А что он, - однокашник тычет пальцем в сторону товарища Башакина, - мне в морду кулаком? Зубы выбил, - и в подтверждение этого выплюнул резец.
- А Вы, товарищ Башакин тоже неправы. Где это записано, чтобы постояльцу зубы можно было выбивать. Мало ли кто говорит, что он вор.
- Знаете что, товарищи, - рассердился мошенник, - вы тут разбирайтесь, кто вор, а кто нет, а у меня дела, - не было никаких дел у Валериана Борисовича, но и оставаться в гостинице он не желал.
Мошенник ушел, и остались в номере двое; мужчина с выбитыми передними зубами и женщина, коньяк в организме которой активизировал деятельность желез внутренней секреции.
- Мне бы чего-нибудь болеутоляющего, -  просительно говорит Алеша, вот мы и открыли тайну имени однокашника.
- Тут тебе не аптека, а гостиница первого разряда.
- Когда меня в детстве одна кобыла ударила копытом, папаша мой напоил меня самогоном, боль сняло, как рукой.
- Деревенщина, - презрительно и грубо сказала администраторша по имени Маша, но себя она звала Мари, с ударением на последней гласной, хотя родом она с псковщины,  - у нас в ресторане исключительно благородные напитки.
- На себя посмотри, - шепелявя, отвечал Леша, - Волосья перекрасила и думает, она Мэрилин Монро, -  упомянув имя американ¬ской секс бомбы, он сам того не ведая, нанёс женщина «смертельную» рану; она так стара¬лась быть похожей на любовницу Джона Кеннеди.
- Гадина! – выплюнула женщина и нанесла удар открытой ладонью по лицу Леши из Саратова.
Что было потом, мы описывать не станем из гуманистических  соображений.
Когда же Валерин Борисович, выпив в баре ресторана сто пятьдесят граммов того коньяку, что оставался после операции «экспроприации» излишков, вернулся в свой номер, то первое что открылось его взору, была обнаженная попа однокашника в позе противоположной той, что эта часть тела обычно занимает в укромном месте.
- Фу! Как некрасиво, - как-то по-детски выразил он свое мнение о картине.
- Некрасиво, так не гляди, - ответствовал Леша, не поворачивая головы.
- Правильно, Лешенька, - с придыханием поддержала партнера Мари.
Такого до отвращения положения нормально воспитанному человеку трудно, мы удаляемся.

По истечении пяти дней. Все тот же номер в гостинице «Октябрьская». И все те же герои – Валериан Борисович возлежит на кровати в махровом халате, лицо его раскраснелось, лоб покрыт капельками пота. Он пьет что-то цвета давленой клюквы из бокала.
Однокашник, в отличие от товарища одет как на прием у английской королевы. Словно опасаясь измять отутюженные брюки, Леша стоит в позе караульного у Мавзолея Ленина, и курит все те же дешевый сигареты.
- Мы с тобой Леша, провернули большое дело.
- Тебе виднее, - не шепелявя, отвечает Леша, - Но мне кажется, нам надо делать отсюда ноги, и как можно скорее. 
- Тебе, Леша, новые зубы не жмут? – смех Валериана Борисовича оскорбителен.
- Как знаешь, - Алексей старается сдержать злобу, ему надо ещё доехать до Саратова с грузом. А без помощи мошенника этого не сделать.
Их мирную беседу прервал стук в дверь.
- Сделай милость, - «сладко» просит Валериан Борисович, - пойди, посмотри, кого черт принес.
Леша чинно следует к двери. Простота!
- Валериан! – громко говорит он, - к нам черт женщину принес, - и добавляет, - красивую.
- Валериан! – это голос Ларисы, - Твой друг далеко не джентльмен, но милый малый.
На этом можно бы и завершить сцену в номере гостиницы. Ваше воображение подскажет вам, что было там потом.

Минуло два года. Перед нами иная мизансцена. Кабинет одного из ответственных работников городского масштаба. Мы нарочно не уточняем где именно происходит  действие. А, может быть, жив ещё тот человек, о котором пойдет речь.
Итак…Обычный кабинет государственного чиновника тех дет. Нет ещё компьютера, не шумит кондиционер. Три телефона расположились на тумбе – один местный, второй городской и третий, признак принадлежности к касте, телефон Смольнинской АТС, так называемая «вертушка».
Широкое и высокое окно выходит на площадь с памятником одному из Императоров Российской империи.
За столом мужчина в возрасте Христа, но в отличие от него он не намерен, ни быт распятым, он полон планов и упорно стремится к цели; перейти из категории ответственных работников в руководящие.
Мужчина, назовем его Михаилом Ивановичем,  сосредоточено изучает какой-то документ. Его товарищи по работе, не пришли ещё времена, когда это словосочетание в сфере госуправления заменят на слово из лексикона научных работников – коллеги, разъехались по районам. Никто не мешает Михаилу Ивановичу изучать проект решения предстоящей сессии райсовета, что по распределению обязанностей ему вменено курировать.
Скоро закончится рабочий день, и Михаил Иванович с чувством выполненного долга выйдет на площадь, вдохнет вечерний воздух Ленинграда, в котором явно улавливается запах моря. В субботу он обязательно с давним товарищем отправиться на рыбалку. Моторная лодка с двигателем «Вихрь», мечта любого «морехода» малого флота, вынесет их за форты и там, найдя давно прикормленное место, они самоотреченно примутся  рыбачить. Хороша будет уха! А под ушицу можно выпить стопку другую водки. Этот мужчина обладает почти уникальным качеством – он может одновременно делать два и более дел.
Вопрос, что прозвучал из-за приоткрытой двери, отвлек его от мыслей о рыбалке.
- Товарищ, разрешите войти?
- Принято, прежде чем войти, стучаться, но Вы уже практически вошли. Чем обязан?
В кабинет входит наш знакомый - Валериан Борисович Башакин. Он заметно пополнел, волосы на голове поредели и теперь он зачесывает локон поперек черепа, тем пытаясь скрыть плешь. Одет он в дорогой костюм тройку, и это несмотря на жаркую погоду. Костюм немного велик ему и рукава пиджака прикрывают ладони до кончиков пальцев.
У него плохой вкус, отмечает Михаил Иванович, а пыжится выглядеть элегантным. Делаю вывод – он недалекого ума человек. Чего ему от меня надо? И, что немаловажно, кто он и откуда?
- Разрешите представиться, Башакин Валериан Борисович, помощник, - мошенник называет фамилию одного из Секретарей ЦК КПСС, курирующего оборонный комплекс.  Эка хватил. Роковая ошибка!
Поясним. Друг Михаила Ивановича женат на женщине, сестра которой в свою очередь состоит в браке как раз с помощником этого самого секретаря. Бывало, они встречались на даче у него в Подмосковье. Собиралась большая компания, почти все работники аппарата.
- Присаживайтесь, - Михаил Иванович изобразил на лице радушие.
Тут тоже некий тест – как сядет человек. Это сел осторожно, на кончик стула, но потом принял, как ему должно быть представлялось, вальяжную позу. На самом деле, просто развязного человека.
- Как радикулит? – Михаил Петрович называет имя секретаря.
- Отпустил, - откуда мошеннику знать, что секретарь ЦК отличный спортсмен и никогда не страдал люмбаго.
- А ангиной не болеет?
- И тут все в полном порядке, - тут-то ты ошибся. С детства нынешний партийный работник высшего звена страдал горлом. Гланды, знаете ли, не хотел удалять.
- Ну что же, я рад за, - тут Михаил Иванович умышленно перевирает имя и отчество секретаря. Ноль внимания.
Ответственному работнику городского масштаба все стало ясно – пред ним не тот, за кого себя выдает. Но что ему надо? Впрочем, тут же решает Михаил Иванович, это неважно.
- Вы курите?
- Курю.
- Тогда покурите, а я отнесу в машбюро эту бумагу. Срочное задание председателя.
Запер в сейф все, что было на столе, открыл фрамугу и поставил пепельницу перед гостем.  Травись, мол, на здоровье.
Оперативный сотрудник милиции, прикрепленный к Горисполкому, с ходу уловил суть дела.


- Встать, суд идет, - секретарь суда устала повторять эти слова, но надо же.
Оглашение приговора заняло немного времени. В ходе судебного рассмотрения было доказано девять эпизодов.
Гражданин Башакин В.Б. был признан виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей ***, по которой ему назначили наказание  в виде лишения свободы сроком семь лет, с отбыванием наказания в колонии строго режима.

Эпилог.
Год 1987-ой. Ох уж эти годы! Сколько пришлось пережить гражданам некогда великой державы. А с Валериана Борисовича как с гуся вода. Он на пике перемен. Его школьный друг Леша показал себя порядочным в их понимании  человеком – он не присвоил себе ничего из того, что успел спрятать мошенник у него. Теперь они деловые люди – владеют в городе Саратове кооперативным кафе, развернули строительство в пригороде фермы по выращиванию кроликов.
Скоро Валериана Борисовича изберут в Городской Совет. Началась карьера нового политика – демократа!
Алексей неожиданно уйдет в религию, поступит в семинарию и станет он попом -  Пастырем овец православных.


               








                Бестолочь
              (наброски для пьесы абсурда)














                День первый
                Лес

- Вот я и говорю, очевидное не есть истинное, - я молчу.
- Молчание есть знак согласия, - я опять молчу. Мне есть, что сказать, но по своему немалому опыту общения с подобными людьми, знаю, они, эти люди с большим апломбом не приемлют иного мнения, кроме того, что имеют они.
- В мире вещей нет слов, но и они не безмолвны. Искушенному взору даже простой булыжник или куст могут поведать о многом. Например, вот этот лопух, - мы вышли за околицу деревни и теперь идем по узкой тропинке в сторону синеющего в  отдалении леса. Мои намерения просты - собрать ягод, что в это лето уродились на славу. Обожаю варенье из лесной земляники. На худой конец сгодится и малина.
- Поглядите, как выразительно наглы его листья. Это не осока. Та в своем роде изысканна. Я много думал, - я молчу. Не он один так говорит. Для этой породы людей  умственный процесс есть не суть размышление, а пустопорожнее перемалывание слов и образов.
- Что первично? – наконец, и я начинаю, - Чувство или мысль? От образа к мысли? Или от мысли к образу? Как творит художник? Например, поэт. Слова есть продолжение размышлений или отображение чувств? А, может быть, слово первично? Уж после приходят чувства? – краем глаза вижу, что он порывается что-то сказать. Нет уж. Я перехватила инициативу, - Рассмотрим другой случай. Живописец.
Справа от нас протарахтел трактор. Он везет с фермы прицеп полный навоза. Аромат!
- Ван Гог сказал, дайте мне кусок дерьма, и я сотворю шедевр. Я в юности немного занималась живописью. Знаю, что такое письмо с подмалевкой, по-мокрому. Что такое лессировка. Мой первый учитель говорил, научитесь в обычном видеть необыкновенное. Но он не дал нам понятия, что есть, по сути, изобразительное искусство. Бездари, не умеющие толком ни рисовать, ни писать, говорят, что они так видят. На самом деле на их полотнах некая абракадабра из линий цвета.
- Абстракционизм имеет право на существование, - я упустила момент и дала ему вставить слово.
Навстречу идут двое. Пришлось посторониться. Вижу, их корзины полны грибов.
- Здоровы будете, - это один.
- Гриб пошел, - говорит другой и хитро подмигивает мне. Я заметила, мой облик вызывает у особей мужского пола желание кокетничать. Наверное, это оттого, что я рыжая. О прочем помолчу.
- В разнообразии залог эволюции.
- Спорно, - пытаюсь перехватить слово, но он не уступает площадку словесного ристалища.
- И это тоже основа для прогресса.
Меня спасает лес. Тут особо не поговоришь. Ночью прошел дождь и, если в поле и селе все успело высохнуть, то тут, в тени деревьев, парит.
Мы с ним горожане. Из той породы людей, для которых асфальт привычнее травы. Поэтому для сельчан мы выглядим настоящими дикарями, собравшись в лес после полудня.
Я снимаю с себя блузу и остаюсь в лифчике от купальника. Кого мне тут стесняться? Он, кстати его зовут Варфоломей, то ли импотент, то ли гей. Уже трое суток мы живем с ним в одной избе, спим в одной комнате, и он ни разу не предпринял попытки взять меня.
- Анастасия, - доносится его голос, - Сказано же, сначала было слово. Наш с Вами соотечественник господин доктор Бехтерев убеждал, что мысль материальна.
Бехтерев ничего подобного не говорил. Он был убежден, что наши мысли обладают энергией. Заломило в пояснице. Чертова работа, собирать землянику. Однако, я не права. Энергия есть суть материя.
- Вы правы, - кричу я.
- Зачем кричать? – подлец! Он стоит рядом за кустом лещины, - Ваша грудь достойна того, чтобы быть застрахована на миллион долларов и признанна достоянием республики.
Вот оно как. Он, оказывается, обращает внимание на женские прелести.
- Обратите свой взор лучше на землю. Давеча Вы говорили о том, что растения могут рассказать многое. О чем, как Вы считаете, говорит этот куст лещины? Он молод, и ему нечего нам сказать. Рос бы он лет этак триста назад, поведал бы нам, как из его ветвей пейзане плели короба и делали луки.
- Мели Емеля, твоя неделя, - пробубнила себе под нос, но он услышал. 
- Грубость никогда не украшала человека и была признаком слабости. Смотри и узри. Вот мой девиз.
Варфоломей следует за мной по пятам и мне это становиться очень неприятно. Представьте женщину в позе человека, собирающего что-то на земле. Поняли меня? Поняли. Я всегда рассчитываю на умных людей. Угораздило меня встретить в этой деревне такого бестолкового человека. Парит все больше. Воздух наполняется хвойным ароматом, круто замешанным на запах тлена. Рядом верховое болото. Пот начинает заливать глаза. Но не уши же, и потому я слышу, что говорит Варфоломей.
- Я не историк, - отмечу, - я простой труженик прогресса, - ишь как вывернул Заведующий складом ГСМ, - Но меня никто не может лишить права думать о смысле бытия. Это тренирует мой мозг. Вы так не считаете? – ему не нужен мой ответ. Он в упоении собственных размышлений, - В отличие от многих людей, которые озабочены исключительно вопросами проживания, то бишь выживания, я более озабочен вопросами духа. Убежден, - я вползла на просеку. Тут земляничник кончается, и я могу разогнуться, - что исключительно силой духа силен человек. Простите за тавтологию.
- Прощаю, я буду кушать, - выбрала пень побольше и стала устраивать стол. 
- Поедание мяса животных, птиц и прочей живности есть большой грех, - резонер, но я продолжаю устраивать стол, он, же продолжает, - Нет! – он возвысил голос, - Я не вегетарианец. Шикельгрубер был вегетарианцем, но это не помешало ему стать самым великим людоедом XX века. И я люблю побаловать своё чрево, - так и хочется крикнуть этому доморощенному философу: Остановись! Будь проще, но я молчу, следуя давней присказки о дерьме, - Но это не самоцель.
- Мыслитель, Вы будете кушать?
- Коли Вы предстаете передо мной человеком, дарующим хлеб, грех было бы отказаться.
Это было последней каплей в чаше моего терпения.
- Пошли Вы к черту!
- Во мне нет ни капли обиды. Я терпелив и стоек пред ударами судьбы, - он, определенно сумасшедший.
Я начинаю свою трапезу. Малосольный огурец с отварной телятиной я запиваю утренним молоком.
- Упаси Вас Бог, выпить теперь водки. Диарея обеспечена, - моё терпение кончилось, и я с размаху бью его по щеке.
- Я не последую завету Христа и не подставлю другую щеку. Я удаляюсь, унося в сердце своем горечь, - он действительно пошел. Но двинул Варфоломей не в сторону деревни. Там, куда он пошел, на расстоянии многих километров нет ни одного населенного пункта или дороги. Заблудится, кто его будет искать.
- Эй Вы, философ, там чащоба. Там Вы пропадете. Если хотите уйти, то топайте в деревню. Там Глафира Вас накормит, - как выразительна спина мужчины. Оскорбленная гордость и одновременно боязнь леса, это выражали косточки и кожа. Образно говоря. На самом деле Варфоломей был одет в толстовку из вельвета.
Небо нахмурилось. Темные тучи застили его от края до края. Быть дождю. Надо поспешать домой. На десять дней изба пятистенка стала мне домом. В городе я живу в шикарной трехкомнатной квартире с лоджией. У меня два туалета и одна ванна. Кухня размером с холл, две прихожие. Роскошь!
Тут я обитаю в запроходной комнате с одним окном и низким потолком. Сплю я на высокой металлической кровати с шишаками на стойках спинки, на матрасе набитом пером. Они иногда больно колют мне в бока. Но тут я высыпаюсь.
Собрать стол дело минутное, и я вскоре выхожу на проселочную дорогу. Глафира подсказала мне этот путь: Вертаться будешь по лесной дороге. Так будет быстрее. Через лес прямее, но там кочки, да ухабы.
В юности я много ходила в туристические походы. Дошла до походов самой высокой, пятой категории. Мой первый муж имел звание Мастера спорта по туризму. Куда он, туда и я. Так что скоро я развила скорость, с которой идут солдаты в марш-броске.
По верху леса пронесся порыв ветра. Птицы умолкли. Одна сова продолжала ухать. Пробиваясь через эти природные звуки, до меня донесся тенор Варфоломея
 - На третий день, при наступлении утра, были громы и молнии, и густое облако над горою, - он, что наизусть знает Библию? Я даже сбавила ход. Выражение из сферы мореплавания. В тот момент другого выражения я подобрать не могла. Мужчина с руками кузнеца продолжал.
- После сего, - чего именно? – я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую. И воскликнул он сильно, громким голосом: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и  пристанищем всяческому нечистому духу.
- Довольно! – крикнула я, и тут ливанул дождь.
Я успела укрыться под раскидистыми лапами ели.
- Позволю себе испросить разрешения, - стоит, согнувшись в три погибели, с носа уже течет вода, - укрыться с Вами.
Я потеснилась. Не зверь же я.
Скоро ветви столетней ели уже не могли сдерживать потоки воды, и укрываться под ними стало невозможно. Вода стекала струями. Это хуже, чем простой дождь. Не говоря ничего, я выползла из-под лап ели и буквально побежала. Успела накрепко завязать корзинку с ягодами. Не пропадать же добру. Бегать я умею. Зря, что ли в шестнадцать лет я бегала за район на общегородских легкоатлетических соревнованиях и входила в десятку лучших.
Бегу, и слышу за спиной ух-ух. Пробежали метров пятьсот. И что бы Вы думали, Варфоломей опять говорит. Это на бегу-то. Силен мужик. Какие мысли лезут в голову сорокапятилетней женщине на бегу под дождем? Естественно, как бы быстрее добежать до крыши. Это у нормальных женщин. У меня всё шиворот на выворот. Я думаю о том, что Варфоломей, наверное, и в соитии не замолкает. Так и представила себе его нависшего над женским телом, совершающего ритмичные движения тазом и говорящего о сущности бытия. Или того пуще, декламирующего стих из Библии.
- Чарльз Дарвин, вывел теорию эволюции. Он полагал, что работа руками превратила обезьяну в человека. Я же думаю, бег подвиг примата на пути эволюции. Бег и страх.
Я бегу, смех перебивает дыхание. Если я бегу, но мне не страшно, значит, мой бег не прогрессивен.
Дождь внезапно прекратился. Минута, другая и вновь засияло солнце.
- Страх великое дело. Человек, лишенный страха перестает быть осмотрительным, у него притупляется острота восприятия. Он лишен любопытства, - бестолочь, но я молчу. Пытаюсь восстановить дыхание.
Идем по скошенному полю. Мои кеды давно промокли. Я снимаю их. Какое же удовольствие идти по мокрой стерне босыми ногами. Жесткие остинки не больно колют кожу подошв. Вода холодит лодыжки. Я представила себя девочкой с картин Саврасова. 
- Другим двигателем прогресса, - Варфоломей уже от эволюции перешел к прогрессу, а я и не заметила, - является агрессия. У Вас есть дети? – я отрицательно машу головой. Зачем я буду говорить ему о  своих сыновьях. От разных мужей, - У меня тоже нет, но я наблюдателен, и потому могу сказать, что малое дитя, наделенное геном исследователя, не успокоится до тех пор, пока не разломает игрушку.
Мы вошли в деревню, а Варфоломей все говорит. 
- Великий Эйнштейн до старости оставался ребенком. Потому-то ему и открылись самые потаенные тайны физики, - тут я с ним могу согласиться, - Вспомните нашего Ландау, - так и подмывает спросить его, а Вы знали Ландау, - Он тоже был  большим ребенком. Во всем. Особенно это касалось его отношений с женщинами.
Навстречу баба несет коромысло с полными ведрами. Интересно, этот чудак и по этому поводу изречет очередную сентенцию? Так и вышло.
- Деревенские жители ближе к природе, потому они чище в помыслах и откровеннее в желаниях. Как прекрасен в своей откровенной жажде совокупления обычай в день Ивана Купалы многократных соитий.
Я невольно обернулась. Бог мой! Какое в этот момент было выражение у мужчины. Трудно описать. Я поняла, что Варфоломей жалеет, что родился в конце XX века. Как бы он разгулялся в то время, когда Русь была языческой.
- Вы обратили внимание на выражение лица той женщины, что прошла мимо? Оно прекрасно! В ней внимательный наблюдатель может узреть потаенную страсть, неземную силу, - какая фантазия!
Мы подошли к избе, где живем. Хозяйка занята в огороде. Вечерняя поливка. Над трубой вьется дымок. Значит, будут пироги. Муж хозяйки очень любит пироги, а она любит его.
- Уклад жизни в деревне, - настоящий «вечный» двигатель в риторике этот Варфоломей, - долгое время был подчинен ходу нашего светила по небосводу. Вставали с его восходом, ложились спать с закатом. Замечено, что пик рождаемости в деревне приходится на летние месяцы. Казалось бы это самое неподходящее время для родов. Тут и посевная, тут и сенокос, и выпас. Говорят же, родильным домом для деревенской бабы служит сноп, - я успела умыться у колодца, выложить ягоду в таз, а он все говорит. Он подобен казаху. Что видит, о том и поет, - Некоторое время назад я увлекся паранормальными явлениями. И, знаете, у меня кое-что получалось. Я, например, помогал крестьянам Тамбовщины, русской Вандеи, находить место, где можно копать шурф для колодца, - теперь он, наверное, перейдет к истории. Начнет рассуждать о кровавой истории Французской революции, я не ошиблась, - Вот Вам ещё один пример того, как без насилия нет прогресса. Несколько сотен тысяч жителей Вандеи были убиты во славу революции, - не стану же я спорить, что французы убивали французов не во славу революции, а по законам классовой борьбы. Что кровавые события в 1793 году произошли в департаменте Пуату, а имя Вандея он получил по имени реки. Жак Кателино, мне кажется, был итальянцем. Как и Наполеон. 
Спасибо хозяйке. Она пришла с огорода и позвала нас поужинать с ними.
Ужинали хозяева долго. С выпивкой. В отличие от многих других мужчин, что, выпив, начинают говорить безумолку, наш хозяин был молчуном. К моей великой радости и Варфоломей молчал. Я поняла, он изливает свои речи исключительно для моих ушей.
Зашел пастух получить причитающееся ему за выпас буренки. Хозяйка отдала кринку молока и что-то еще, мне не видное. Я не любопытна.
Начали располагаться на ночь. Опасаясь, что вентиль во рту Варфоломея может открыться, я даже не пожелала ему спокойной ночи. Но уснуть сразу мне не пришлось. Мысли роились в моей голове. Мешались, путались и тревожили.
       
            День второй
   Баня «по-черному»


- Надеюсь, - я не открываю глаза в надежде, что Варфоломей решит, что я продолжаю спать, - наступающий день принесет нам новые открытия.  Я под этим словом понимаю новые познания, ибо, для того чтобы сделать настоящее открытие с большой буквы, надо, - как мне хочется двинуть его, чтобы прервать этот поток бестолковщины, но я молчу, - ежесекундно в обыденном видеть необычное,  то есть совершать открытия. Вы притворяетесь, что спите, - я не выдерживаю и отвечаю.
- И это Ваше открытие?
- В малом кроется большое, - экая бестолковщина, и я начинаю вылезать из-под перины. Сплю я, как и в городе нагишом. Погляжу, как Варфоломей отреагирует на это «открытие». Ноль внимания. Я окончательно убеждаюсь, что предо мной импотент, - Если бы я не был так воспитан своей бабушкой, столбовой дворянкой и, если бы не моя природная тактичность, я бы не удержался и, - сейчас он, наконец-то раскроется как мужчина, думаю я и тут же разочаровываюсь, - сделал бы карандашный набросок Вашей фигуры. Для меня в данный момент это является открытием.
Я не спеша, одеваюсь. Со мной такое происходит впервые. Помню мое первое интимное свидание. Тогда я, семнадцатилетняя девушка, заставила его, мальчика из Мореходки, погасить свет. Теперь я даже с некоторым злорадством неспеша, надеваю сначала трусики, потом, минуя лифчик, блузу.
- Ваша неспешность возбуждает. Вы настоящая гетера. Я могу подозревать, что Вы владеете несколькими иностранными языками, - он угадал. Я владею тремя европейскими языками, - Я имею привычку созерцать воду. Глядя на неё, на её ток то бурлящий, то спокойный, мне хорошо размышляется, - меня подмывает спросить, созерцание льющегося бензина не вызывает у него желания размышлять, но я удерживаю порыв, - Вы преподнесли мне очередной урок. Созерцая обнаженную женщину, у мужчины, - я с сомнением качаю головой, но мой жест остается без внимания, - возникают мысли о первородстве. Библия говорит, что Бог сотворил женщину из ребра Адама. В этом есть нечто сокровенное. Правда, надо бы уточнить, из какого именно ребра сотворена Ева. Если это то ребро, что защищает сердце, это одно дело, если же это незакрепленное ребро, совсем другое, - сейчас у меня начнется приступ, -  Я же думаю, что изначально была женщина. Согласитесь, это логично.
И вновь меня спасает хозяйка. Она приглашает завтракать. Таков наш уговор. На Западе такой постой называют пансионом - жилье + трехразовое питание.
Но и за столом Варфоломей не дает мне покоя. Докучливый читатель может спросить: Так какого же рожна ты, женщина живешь не то, что под одной крышей, а даже в одной комнате с этим чудаковатым типом. Сама не знаю. Что-то привлекает меня в нем.
- Есть мнение, что совместная трапеза объединяет людей. Отчасти это верно. Но только отчасти. Суть же в том, с какими помыслами садятся за стол люди. Вы, конечно, знаете происхождение такого обычая, как чоканье бокалами. О каком единении можно говорить по отношению к вельможам, садящимся за стол с одной целью, отравить сотрапезника. Все относительно. Природа не терпит ни симметрии, ни равновесия. Лишь летящая  капля воды приобретает форму сферы. Но, то  же капля в полете. Наша планета тоже находится в постоянном падении, но она к тому, же ещё вращается, Оттого она не совершенная сфера, а имеет форму груши, - на второй день я уже привыкла кушать и слушать Варфоломееву бестолковщину, - Вы бывали на реке Нерли? – я успеваю помотать головой, - А я там был. На берегу этой речки стоит церковь, образец раннего русского церковного зодчества. С первого взгляда фасады этой церкви кажутся симметричными. Но приглядитесь, - Варфоломей поперхнулся, но, откашлявшись, продолжил, - там нет, ни одной симметрично распложенной детали.
Хозяйка подала сбитень. Это я попросила её сготовить этот напрасно забытый напиток.
Пьем молча. О чудо! Не долгим было это наслаждение. 
- Я предлагаю, сегодня пойти гулять в поле, - в лес мне идти не хочется, отчего же не прогуляться по полю. Люблю полевые цветы.
Мы вышли за околицу, когда солнце уже приблизилось к зениту. Стало жарко, и мне пришлось снять жакет и остаться в легкой шелковой блузе. Помните, я не одела лифчик? Забыли? Варфоломей, судя по его реакции, не  забыл.
- При свете Солнца шелк Вашей блузы превратился в прозрачную кисею. Как прекрасны очертания Вашей груди! – он определенно сексуальный маньяк, фетишист, - Ей Богу, были бы у меня кисти и краски, я написал бы Вас. Вспомните картины Серова. Какое искусство! – я начинаю опасаться его, столько волнений из-за моего бюста, - Поэзия и живопись! – его экзальтация доходит до высшей точки, - Две ипостаси, - тут я не выдерживаю.
- Вы отдаете себе отчет о том, что говорите? Насколько я помню, ипостась это одно  название каждого из трех лиц Святой Троицы. Бог-отец, Бог-сын и Бог-дух святой.
- Я знаю изначальное значение этого слова, - Варфоломей округлил глаза. Как же, я начала отвечать, - употребил этот термин в переносном смысле.
- Какая же ипостась, по-вашему, третья?
- Математика! – Варфоломей опять возбужден, - Поэзия, живопись и математика.
От земли поднимается пряный запах. Тут росла гречиха. Мне видны кротовые холмики. То тут, то там синеют незабудки. Колышутся на слабом ветре колокольчики. Буйно распустились цветы Иван-да-марьи. Лебеда пожухла. Парит. Неужели, опять будет дождь. Спрятаться в поле негде. Пошли бы мы вправо, там стоят стога сена. Чем не укрытие?
- Я признаю, что в математике есть своя поэтика, - кто ты такой, чтобы судить о таких вещах, - Я далек от точных наук. Мой путь, это дорога исследователя. Я подобно пионеру иду впереди отряда первопроходцев, - а он ко всему прочему ещё и параноик, - Германский Суворов сказал: Дураки учатся на своих ошибках, я предпочитаю учиться на ошибках других, - я не помню дословно, что говорил Бисмарк, но смысл Варфоломей передал точно. К какому отряду он причисляет себя, - Так вот! – он опять повысил тон, - я и есть тот дурак. Мое тело, я говорю образно, - посмотрел на меня как на слабоумную, - сплошь покрыто шрамами. Я горжусь ими.
И тут громыхнуло. И это при чистом небе.
- В природе это называется сухо грозой. Предлагаю вернуться, - я не возражала.
Когда мы подошли к нашей избе, полил сильный дождь.  Вымокнуть не успели.
У хозяйки накрыт стол. Ароматы вареной картошки, укропа, чеснока и тушеной свинины наполнили горницу.
На обед с фермы пришел хозяин. Обед сопровождался умеренной выпивкой. Наши хозяева мастера в изготовлении наливок.
Я вспомнила детскую присказку – по закону Архимеда после сытного обеда полагается поспать, а потом идти гулять. Я ушла в спальню и уснула.
- Анастасия, - Варфоломей позвал меня по имени в третий раз, - Ваш сон прекрасен, - он, что, стервец, наблюдал за мной спящей?! – Дождь умыл землю, сон смыл с Вашего лица усталость. Однако хозяйка предлагает нам пойти в баню. Говорит, - что за метаморфоза, он заговорил нормальным языком, - у них так заведено. Я полагаю, что наш отказ обидит их, - кто дал тебе право решать за меня, но я молчу, - Кроме того, я никогда не мылся в бане по-черному. А Вы?
- Идите к черту. Отчего Вы решили, что я, вообще, пойду с Вами в баню?
- Апостериори я пришел к выводу, что Вы не будете возражать, ибо на то нет никаких оснований.
- А я априори убеждена, что Вы наглец, - говорю, а сама уже представляю себя и Варфоломея голыми в парной. Жутко интересно.
- Я удаляюсь, -  он-таки удалился. Иначе то, что он проделал назвать нельзя.
Сижу на перине, а  в мыслях я уже в бане. Такая у меня привычка – проигрывать предстоящее событие. Это чисто профессиональное. Как мы будем париться? Одновременно? Порознь? Навряд ли. В деревне берегут и воду и пар. От таких мыслей мне стало невероятно смешно. А что делает человек, когда ему смешно? Верно. Он смеётся или даже хохочет.
Варфоломей вернулся.
- Ваш смех имеет истеричный характер. Есть множество примеров, когда человек, попавший в ситуацию ему непривычную, не выдерживает напряжения и срывается. Я Вам помогу. Сядьте прямо, руки положите на колени, - этого я уже не могу перенести и ору: Да пойдите же Вы вон, - и добавляю, - в баню.
- Туда я намеревался пойти помочь хозяйке натаскать воды, - его ничем не проймешь. У него не нервы, а канаты. Мне бы такие при моей-то службе.
Недолгим было мое одиночество. Я успела одеться, сделать несколько упражнений из курса дыхательной гимнастики по г-же Стрельниковой, как тут и явился, не запылился Варфоломей, и начал с порога.
- Поразительное явление природы вода. В твердом состоянии, то есть лед, - он считает, что я идиотка, но молчу, - она плавает. Изо льда императрица Анна Ивановна строила дворцы, а были умельцы, которые могли так заточить его, что можно было резать, - откуда Варфоломей черпает такие факты? О Ледовых дворцах писано в учебниках истории, но о ноже изо льда там, ни слова, - Вода может спасти человеку жизнь, но она, же и великий погубитель всего живого. Всемирный потоп, катастрофические наводнения на Неве. Водой же, её каплями китайцы совершают казнь. Вода умоет, напоит, но и убьет, - к чему он это мне говорит перед баней? Предупреждает? Угрожает? – Пятью минутами ранее я с нашей хозяйкой таскал ведрами воду в баню. Вы не можете мне отказать в том, что я силен, - ещё чего. Я его бицепсы-трицепсы  и все прочее не испытывала, - но мои мышцы устали настолько, что боль стала пронизывать их, - ни слова в простоте, - они наполнились до предела молочной кислотой. Известно ли Вам, Анастасия, как в таких случаях поступали волжские бурлаки? – не ждет ответа, - Они пили ведрами рассол и ели отварную говядину, - поди, проверь, - Сволочам такую пищу не предоставляли. Хозяйка сказала, что баня будет готова через час, - вот так, без перехода, - Предлагаю пройтись по деревне. Мы с Вами живем тут третий день, а толком о ней ничего не знаем.
Он любопытен, но и я не страдаю отсутствием этого качества. Потому я, молча, соглашаюсь.
Идем цугом. Впереди Варфоломей, за ним я. Не оборачиваясь, он продолжает говорить.
- Городской житель тоже живет в окружении природы. Но то природа искусственная. Что такое тот же кирпич, из которого строят дома?  Обычные песок, глина и все та же вода. Возьмем асфальт. Битум и опять же песок. Стекло, и так далее. Мы, горожане передвигаемся посредством машин. Будь то трамвай, троллейбус или легковая машина. Вы видите тут, хотя бы один трамвай? – он меня считает абсолютной дурой, - Трактор или грузовая машина, самые распространенные вида транспорта. Лошадь до сих пор остается основным средством передвижения. И это прекрасно. Смотрите! Смотрите! – он, что пожар увидел? – Какой экземпляр! Повернулся ко мне и простер руку вперед. Там телега, груженая сеном. Эка невидаль, - Вы думаете, возница управляет лошадью? Ничего подобного! Она сама знает, куда ей тянуть повозку с сеном. Известны примеры, - это стало у него дежурной фразой, - когда лошадь спасала ездока или возницу в непогоду. Она сама, без вмешательства человека находила в пургу дорогу домой.
Я гляжу на его широкую спину и гадаю, чем этот чудаковатый мужчина занимается в свободное от пустопорожних разговоров время. Я верю ему, что он силен. Вон, какие рельефные мышцы его ног. Широки плечи и крупные кисти рук. Варфоломей не похож на человека, который большее время проводит за столом, мольбертом или пюпитром. Чем дальше мы отходим от хозяйского дома, тем богаче становятся дома. Своеобразная иерархическая лестница. А каков он, это Варфоломей в постели? Чему удивляться? Я же женщина. Моя профессия не изжила из меня женское начало. Он как будто услышал меня.
- До сорока лет я служил, и не надо делать круглыми глаза, в органах внутренних дел. Был начальником оперативного отдела колонии поселении? Вы не представляете, какие экземпляры встречались там. Я имел долгие беседы с доктором философии, - сильна оказалась бацилла любви к размышлениям, - Приходилось общаться с закоренелыми преступниками рецидивистами. Серийными убийцами и насильниками, - мне хочется возразить. Серийные убийцы на поселение не определяются, но я молчу, - Среди них тоже находятся люди, не лишенные талантов.
Пятнадцать минут назад Варфоломей рассуждал о воде, а теперь о преступниках. Ему не откажешь в широте интересов.
- Один из них был талантливым резчиком по дереву. Из обыкновенного полена он мог вырезать ножиком, без специальных резцов, замечу, композицию «семь дней недели». Поразительная вещь  по своему остроумию и тонкости наблюдений. Замечу, это его произведшие, которое после смерти автора, попало в руки начальника колонии, позже им же было продано за большую сумму денег какому-то иностранцу.
Меня подмывало спросить, как и при каких обстоятельствах, начальник исправительной колонии смог найти такого негоцианта. Но я молчу.
- Поглядите на эту избу, - очередной переход, - Как изящна резьба наличников! Какая фантазия! – впервые я вижу мужчину столь восторженно воспринимающего красоту, - Я бывал в деревнях центральной части России. Там совершенно другие молитвы. В Архангельской губернии свой стиль, - что же ты, Варфоломей не продолжаешь излагать автобиографию? Мне же интересно, - Я лишен способности  творить красоту, но мне она близка. Я вырос в семье народного и по званию и по сути художника, - я даже остановилась. Начальник оперативной части исправительной колонии сын художника? Нонсенс, - мой отец ваял известных людей. Его скульптурные портреты выставлялись на выставках за рубежом. Я рос в окружении красоты. В мастерской отца было много копий мировых шедевров. Вспомните Роденовскую группу «Нежность». Я мог часами стоят у неё и любоваться, любоваться. Мне было пятнадцать лет. Об особенностях физиологи юноши в этом возрасте я говорить не буду, - я поняла его. Что же юношеский онанизм описан в учебниках, - Смотрите, смотрите, - опять эта экзальтация, - Какой экземпляр, - Варфоломей, не смущаясь, тычет пальцем в сторону идущей по другой стороне женщины, - Стать! Движения царицы. Где Вы, живописцы?!
Женщина услышала вопли Варфоломея и замахала руками, поди, мол, прочь охальник.
- Нам пора возвращаться, - поразительна способность этого мужчины менять тон разговора, - Хозяйка будет недовольна, если мы опоздаем. Жар уйдет, а она старалась.
На обратном пути Варфоломей молчал. Я как обычно тоже молчала и размышляла. Заразилась. Ехала сюда с одной целью, отрешится от суеты городской, отвлечься от ставших навязчивыми мыслей о работе. Думала, сниму комнату у какой-нибудь старушки, буду по утрам пить парное молоко и много бродить по полям и лесам. Мне будут петь птицы, я буду слушать шелест листвы и почти неслышный говор ручья. А что вышло? 
Какой черт меня попутал? Отчего я согласилась снять комнату у людей старше меня лет на пять,  и жить в одной комнате с этим мужчиной? 
- Думаю, - так Варфоломей начинает свою очередную речь, - нам придется париться вместе. Хозяйка так мне и сказала, у нас не город. Дров не напасешься, если все захотят париться поодиночке, - я рассмеялась.
- Как же Вы представляете это?
- Обыкновенно. Я парю Вас, Вы меня. Вы умеете орудовать веником? – не стану же я ему говорить, чем я умею орудовать в совершенстве, и потому, как обычно молчу, - Я Вас понял. Ничего, не велика премудрость.
Мы пришли. Дверь в избу подперта черенком лопаты. Это означает, что хозяева ушли надолго и нечего их ждать.
- Хозяйка, выходит, - глубокомысленно замечает Варфоломей, - уже спустилась к речке. Надо и нам поспешать.
Ни слова, ни говоря, я отпираю дверь и вхожу в избу. Надо же собраться в баню. Варфоломей остается снаружи. Как ни толсты бревна, из которых сложен дом, мне слышно, что говорит он.
- Небо начинает хмуриться. Однако это не значит, что будет дождь. Внимательный наблюдатель может различать дождевые облака от тех, что не несут достаточно влаги, чтобы она прилилась на землю, - я начинаю бояться за себя. Неужели я живу в одном доме с психом? – Нижняя кромка не ниже пятисот метров и ветер слабый. При таком положении облачности и силе ветра посадка самолета будет безопасной в той мере насколько опытен пилот.
Я собрала необходимое для бани, но выходить опасаюсь. А вдруг Варфоломей сошел с ума?
- Анастасия! – зовет он меня и мне приходиться выйти, - Надо поспешать. Хозяйка уже сердится, и может сама начать париться, - он пошел, а я следом. Прямо утенок за уткой. Сразу за огородом начинается тропинка, ведущая к реке. Туда селянам, что имеют дома в центре деревни и имеют бани на берегу реки, приходится дольше добираться. А главное им дольше добираться домой. Это бестолковщина крутится в моей голове. Этакая защитная реакция. Если прислушиваться к тому, что говорит Варфоломей, можно свихнуться.
- Там, где я служил, бани тоже ставили на берегу реки Пинеги. Там бани  строят из бревен ели. Настилы из березы. Они не источают смол, и потому исключается ожог от смолы, - хоть уши затыкай. Он деградирует. Я ошиблась, - Велика сила воды. Издревле люди сооружали бани. Те же римские бани. Их посещение было настоящим событием. Это было некое действо, где…
Тропинка делает поворот на крутом спуске. Суглинок ещё не просох от недавно прошедшего дождя. Итог – Варфоломей, увлеченный спичем, поскальзывается и летит вниз. На этот раз мне не суждено узнать, каким событием были посещения бани патрициями.
- Вы живы? – не могу же продолжать хранить молчание в таком экстренном случае.
- Я вижу свет, я слышу Ваш голос, значит я жив, - Варфоломей остается Варфоломеем, даже лежа на спине в кустах, - Мои ноги двигаются, и руки не сломаны. Немного терпения и мы продолжим путь в баню.
Тут я не выдерживаю и говорю: Самый верный способ доставить Вас к бане, это скатить Вас вниз.
- Остроумно, но не реализуемо, так как формы моего тела будут препятствовать легкому вращению, - на мое великое удивление Варфоломей легко поднимается, - Лучше все-таки мы с Вами достигнем  цели обычным для прямоходящих существ способом.
Мы продолжили спуск. Через несколько шагов мой спутник остановился.
- Впереди очень скользкий участок. Наученный предыдущим  казусом, я предпочитаю обойти его, - и ни слова о ждущей нас хозяйке,- Тут камни. Ступайте осторожно, - что за напасть! Он опять упал, едва предупредил меня. Так мы никогда не доберемся до берега.
- Теперь-то Вы расшиблись, - без надежды услышать ответ спросила я.
- Теперь, - все-таки жив Варфоломей, - я ушибся основательно. Кусты были мягче камней, - грандиозное открытие, - Не ходите сюда, - я пошла одна к реке. Говорил, что он следует наказу Бисмарка, а сам дважды наступает на одни и те же грабли.
Кустарник кончился и мне с высоты открылся прекрасный вид на реку. В том месте, где люди устроили свои бани и лодочные гаражи, река делает поворот – излучина. Противоположный берег Ловати низкий. Мне хорошо видны какие-то люди. Приглядевшись, я поняла, кто они. Косари. Не будучи специалистом в сельском хозяйстве, я все решилась определить, кто они. За пятьсот метров до берега тропинка расширилась, а потом вовсе превратилась в лесенку. Ряд стоящих у обреза воды небольших домиков, наверное, и были банями. Без труда определила, к какой именно мне надо идти. Над трубой вился дымок.
От воды тянет прохладой, сверху жарит вставшее высоко солнце.
- За излучиной, - Бог мой! Варфоломей догнал меня, - плёс. Там, говорят, работал на пленере сам Репин. Вы же в этих местах впервые? – как обычно он не ждет ответа. Как собака Павлова уже научен, - Я же тут провожу несколько дней два раза в году. Как теперь, летом и зимой. Тут очень хорошо в январе. Снега наметает под крыши. Тишина невероятная. Хорошо в такие дни размышляется, - я хочу спросить, а когда ему размышляется плохо, но молчу, сам ответит, - В городе суета, дела и разнообразные ненужные встречи и разговоры бесполезные отвлекают. В крещения Господня крестьяне сооружают на Ловати прорубь, Иордан.  Я уже говорил о силе воды. Многие веруют, что в Крещение она приобретает особые чудодейственные свойства.
Я иду спокойно. Не может же он в третий раз упасть. Тем боле, что мы уже идем по лестнице.
- Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть сие, так сам в ледяной воде не купался. Долгие годы, проведенные практически на зоне, скудное витаминами питание, нервное напряжение сыграли злую роль. Я получил астму.
Что-то я не заметила, чтобы Варфоломей задыхался и кашлял. Сглазила! Позади раздался хрип, а за ним звук упавшего мешка с овсом.
Этого я не перенесу. Варфоломей лежит вверх ногами на сломанных перильцах.
- Кажется, сегодня мне не везет, - у него есть чувство юмора, делаю я открытие, и начинаю помогать ему, занять нормальное положение.
С большим трудом мне удается посадить Варфоломея на ступени.
- Не думал, что прутья перил настолько прогнили, - он ощупывает себя, - Кажется, я сломал ребро, - обследование продолжатся, - Точно! – чему радоваться? – Это второй раз, - и вновь сказано с радостью. Он определенно тронулся умом, - И все-таки мы дойдем до бани. Хозяйка рассердится, - вспомнил.
Не прошло и десяти минут, как мы подошли к бане. Хозяйка встретила нас словами: Зачем ты, это она обратилась к Варфоломею, лестницу сломал. Мой её делал почти месяц.
- Прошу прощения, - Варфоломей склонил голову, - Судя по всему, Ваш супруг рассчитывал прочность перил, исходя из веса своего тела, - хозяйка махнула на него рукой и вошла в баню.
- Кажется, хозяйка осталась чем-то недовольна, - большой мужчина в этот момент выглядел обиженным ребенком. 
В предбаннике уже жарко. Над окном висят веники. Хозяйка успела их отпарить, и теперь они источают необыкновенный аромат. На лавке таз и мочала. У двери, ведущей в парилку, стоит большой жбан с крышкой, на которой эмалированная кружка. Я любопытна, и поняла крышку. Принюхалась. Это же квас.
- Раздеваемся? – Варфоломей, Варфоломей, он уже стягивает с себя штаны.
Хорошо, что я взяла из дома две простыни. Одну протягиваю ему.
- Обернем свои чресла, дабы сразу ни я, ни Вы не ослепли, - он шутит. Со сломанным ребром.
Вернулась из парной хозяйка и рукой предложила нам пройти туда. За все то время, пока я живу в гостях у них, я услышала от женщины от силы слов десять .
За дверью оказалось ещё одно помещение, но столь маленькое, что мы с Варфоломеем соприкоснулись боками. Стоп, ни слова больше. Мы же в бане.
И пар был хорош, и веник свеж и пахуч, и руки Варфоломея умелы. Кожа горит, тело расслаблено, хоть в блин раскатывай.
Я сижу на нижнем пологе, Варфоломей лежит наверху.
- Теперь мы с Вами как бы породнились, - отвечать не могу, и не имеет смысла. Все равно он меня не слушает, - Немного отдышимся и выйдем. Я приметил в жбане квас, - когда успел? – Попьем кваску, и Бог даст ещё попаримся.
Квасу мы попили, но попариться нам не пришлось. Пришел хозяин, и они с хозяйкой заняли парную. Парились долго.
Вышли на берег. От реки ветром доносит до нас запах тины и рыбьей чешуи. Нам видны две лодки, плывущие с другого берега. Наверное, это косари, закончившие работу, и теперь возвращающиеся домой.
- Посмотрите на воду, - опять он о воде. Это у Варфоломея идея фикс. Idee fixe, - Вы помните, какая она была, когда мы вышли на берег? Под прямо падающими лучами солнца, парадоксы оптики, она была черна. Теперь же при косых лучах светила она окрасились почти во все в цвета радуги, - наверное, у меня что-то со зрением, но я никак не могла разглядеть в воде красного цвета, - Поглядите на тот участок, - Варфоломей протянул руку в направлении небольшого островка, - Видите, в тени от ветел пятно?
Пригляделась, и правда, там светится пятно темно-красного цвета. Ещё внимательнее глянула. Это же отображение ветвей рябины, ягоды которой начали наливаться красным цветом.
- На море иная картина, - продолжает Варфоломей, - Там, пока Солнце скрыто за горами, море блёклое, но стоит выглянуть первым лучам, оно расцветает. На горизонте оно имеет цвет ультрамарина. Потом, по мере приближения к берегу светлеет и расцвечивается в сине-зеленую палитру. Берлинская лазурь соседствует с изумрудной зеленью.
Мое тело начинает остывать, и легкий ветерок холодит кожу. Сидела бы так и сидела, но зовут хозяева.
- Море, вернее океан, праматерь всего живого, - это была кода. Мы пошли к лестнице, перила которой не выдержали веса Варфоломея.
- Мой отец во время войны служил сапером, - другая тема, - я иду позади, и прикидываю, куда буду отскакивать в случае, если Варфоломей надумает в следующий раз упасть, - Он мне рассказывал, что сапер чувствует свою смерть. В моей жизни бывали моменты, когда смерть ходила рядом. Уверен, мои чувства в такие минуты были абсолютно индифферентны. Сегодня же я испытывал определенное волнение, собираясь в баню.
Хозяева идут далеко впереди и не слышат рассуждения Варфоломея. И, слава Богу.
- Чувство тревоги поселилось во мне после нашей прогулки по деревне, - мне видны его ноги. Каблуки ботинок стоптаны как-то странно. Он косолап, - Человек, находящейся в состоянии тревоги, должен бы быть особо осторожен, но в моем случае все с точностью наоборот. Я находился в эйфорическом состоянии, - на секунду я отвлеклась от созерцания ног Варфоломея. Когда же мои глаза вернулись на прежнее место, то я увидела те самые «неправильно» стоптанные каблуки, болтающиеся перед моим лицом.
- Я же говорю, - он говорит и это просто удивительно, - сегодня меня преследует неудача.
Слабо сказано. Я подаю голос.
- Теперь Вы что сломали?
- Пока не знаю, - поразительно высокий болевой барьер у этого мужчины, - Но, судя по первым ощущениям, на этот раз обошлось.
Я посмотрела вверх. Хозяева скрылись за кустами. Я опять осталась один на один с чудаком.
Когда Варфоломею удалось занять вертикальное положение, то он объявил, что у него вывих голеностопа.
- Надо сделать «восьмерку», - тон его речи изменился кардинально, - Иначе мне до дома самостоятельно не дойти, - не думает ли он, что я потащу его на своем горбу? Одно дело иметь тактильный контакт с семидесятикилограммовым телом в стоячем положении, но совсем другое, тащить его на себе.
Бинта, естественно у нас не было. Тугую повязку Варфоломей соорудил из куска ткани, оторванной от простыни, что я взяла из дома.
- Вы идите вперед. Может быть, хозяин согласится помочь мне.
Резонно, и я пошла. Попарились от души.
Банный день для меня закончился около часа ночи. До тех пор мне пришлось выступать в роли медсестры и санитарки.
Одно утешало, то, что произошло в парилке, мне понравилось.
____________________________________

                День третий
                Рыбалка

- Как вкусно пахнет, - это первые слова, которые я услышала, отворив  глаза, - Эти запахи навевают воспоминания детства.
Сквозь ресницы глянула на Варфоломея. Ребро сломано, голеностоп вывихнут, а он млеет от запахов.
- Мой папа очень любил пироги с черникой. Мама специально ездила в какую-то деревню и покупала там по дешевке ведро этой ягоды, - меня волнует вопрос о том, как он умудрился ночью совершить то, что повергло меня в шок, - Установлено, что запахи, как и капиллярный рисунок кожи человека не меняются в течение всей жизни, - я бы его удавила, до чего мне осточертели его нотации, - Вот т сейчас в моей носоглотке сохранился, и это навсегда, запах Вашего распаренного тела, - его бестактность граничит с хамством, но я терплю. Что взять с большого ребенка, - в совокупности с запахами, идущими извне запах Вашего тела пробуждают во мне самые чистые чувства и помыслы.
Думаю, Варфоломей попытался бы претворить в жизнь свои «чистые» помыслу сию же минуту, если бы не  хозяйка. Моя палочка-выручалочка.
Традиционный завтрак прошел в молчании. Варфоломей позволил себе одну ремарку: Пирог с черникой, милейшая Глафира у Вас удался на славу.
Хозяйка на этот необычный для её уха комплимент отреагировала своеобразно. Она зарделась лицом и замахала руками. Обычно суровое её лицо осветила улыбка. А она хороша, - подумала я.
Хозяин, что в этот момент, собирая инструмент, топор  и стамески в сенях, услышав эту эскападу гостя, высунулся в дверном проеме и тихо, но внятно матерно ругнулся.
Я пошла в комнату переодеться для прогулки. Завтра я предполагала отбыть отсюда. С меня довольно.
- Анастасия, - Варфоломей тут как тут, - на воде в таком обличии Вам будет холодно, - он, стервец, опять что-то решил за меня, - Сегодня мы с Вами займемся одним из древнейших промыслов. На фресках древнего Египта мы можем видеть, как ловили рыбу в Ниле слуги фараоновы. У нас, на Руси рыболовство также было наиболее распространенным видом добычи пропитания. Не всяк мужик мог в лесу завалить зверя. Поймать в силки птицу дело немудреное, но что с птахи толку. Этим занимались в основном отроки.
Я сижу на кровати в одних трусиках и жду, когда этот чурбан обратит внимание на мой «наряд».
- Не ведаю, какая рыба водится в Ловати, но, судя по тому, что я успел увидеть на реке, она богата рыбой, - Варфоломей, наконец-то обернулся. До этого он вещал, стоя ко мне спиной и что-то разглядывая за окном, - На утреннюю зорьку мы опоздали. Днем рыба не клюёт, - он и глазом не моргнул, подлец, - У нас масса времени для подготовки. Вы червей не боитесь?
Я ничего не боюсь. Чего мне боятся после того, как в меня стреляли из автомата Калашникова. Плюнув мысленно на этого мужлана, я продолжила одеваться.
- Вы необыкновенно хороши во гневе, - черт глазастый. Углядел, что я сердита, - И все же я настаиваю на том, чтобы Ваш наряд был, я бы так сказал, более приспособлен для ловли рыбы.
Хотела спросить, что он имеет в виду, но он как обычно опередил меня.
- Сверху должна быть надета куртка с капюшоном, низ утеплите. Вода всегда холоднее воздуха.
Через минут пятнадцать мы уже копались в земле в дальнем конце огорода. Дождевой червяк был жирен и толст. Жестяная банка из-под свиной тушенки наполнилась быстро.
Солнце нагрело воздух. Над полем повисло марево. У ямы с перегноем, жужжа роились черные мухи. Псы угомонились. Тишина нависла над деревней. Ничто не предвещало беды.
- Мне опять, как и вчера становится тревожно, - я уже не удивляюсь откровенности Варфоломея, - Хозяин сказал, что лодку он смолил месяц назад. Месяц, как стоит жара. Дожди редки и коротки, - Варфоломей говорит монотонно, - Они не смогли иссушить землю и, тем более, дерево лодки.
Куда подевался философский азарт Варфоломея? Он не говорит, а вещает.
В деревне раздался перестук топора. Это хозяин с товарищами начали рубить дом для товарища. Жива традиция.
- Предлагаю, - я не возражаю, - пойти в дом и немного отдохнуть.
Я не узнаю Варфоломея.
В избе также жарко. Я вспомнила, как мама в жаркое лето 1972 года спасалась от жары тем, что занавешивала проем двери во флигеле, который снимали родители у полковника в запасе в городке Рощино, влажными простынями.
Стянула простыню с постели, и проделала с нею такую же процедуру.
- Вы поступаете разумно, - не нужны мне его замечания, - Я таким же образом охлаждал вино на море под палящим солнцем, - я гляжу на Варфоломея и не узнаю его. Лицевая маска как бы застала и побелела. Губы поджались, а глаза ушли вглубь. Голос его тих.
Разделась догола и легла на кровать. Кто-нибудь скажет, это же стыд-то какой. Пускай. Отчего-то мне ничуть не стыдно. Этот мужчина вызывает у меня особое чувство доверия. Я подобна  малому дитя или человеку, пришедшему на прием к врачу.
Постепенно моё тело, говоря по-английски body, начало остывать. Прикрыла глаза. Сквозь веки розовеет свет солнца, а в уши вновь начали поступать фонемы, издаваемые Варфоломеем.
- Мало кому известный доктор психологии некто Васильев, чьи лекции мне довелось слушать, утверждал, что каждый десятый человек обладает особыми способностями воспринимать и передавать мысли без участия сенсорных органов, иначе говоря, афферентных. В отрочестве, - Варфоломей произносит свою речь все также монотонно, - я страдал лунатизмом. Помню, в мастерской отца как-то по весне, в той её стадии, когда инсоляция достигает высших своих пределов, а Луна находится в стадии полнолуния, я остался ночевать на топчане у плафона. Отец успел снять меня с карниза, - я приоткрыла глаза, чтобы удостовериться, что Варфоломей не лезет в окно, - На Севере, где облучение Солнцем сведено до минимума, а Луна отражает его свет в наименьших количествах, лунатизм оставил меня.
- Скажите, Варфоломей, а наши червяки не подохнут? - я хочу отвлечь мужчину от этой бредятины.
- Вы же сами положили в банку столько земли, что им хватит на неделю, - Варфоломей сел рядом, матрас, охнув, прогнулся, - Вернувшись в город, я долгое время не мог найти себе достойное применение, - быть заведующим складом, выходит для него достойное место, подумала я, но промолчала, - Жил сначала на те средства, что скопил, потом промышлял, чем придется. Тогда-то ко мне пришли эти странные ощущения. Особенно по ночам становилось почти невыносимо принимать эти сигналы, - я открыла глаза, мало ли что он надумает в следующий момент. Сел же рядом, - Я начал записывать это. Поразительно! – наконец-то в голосе Варфоломея появились оттеки, - Записанные на бумаге и прочитанные мною, они переставали поражать мое воображение. Я понял, это бред наяву.
Зачем он мне все это говорит? Впрочем, стоит ли поражаться? Все, что я услышала ранее, разве не бред?
- Одну цитату я помню, - он начал читать, - Зачем Оно дано? Оно же предназначено не мне. Оно дано мне для того, чтоб мозг мой иссушили мысли. Оно проклятие моё. Оно и счастье мне данное Вселенной,
Настоящий бред, я резко поднялась.
- Довольно! Пошли на реку.
- Пожалуй, Вы правы, - сказал, но продолжает сидеть рядом. Мне не сойти с кровати. Толкаю его в бок. Он как каменный. Мышцы напряжены до предела. Я понимаю, что сейчас трогать его не следует. Бочком сползаю с койки и начинаю быстро одеваться. Моя одежда, какая никакая, но все, же защита.
- На реке сейчас начинается жор. Мы с Вами встанем под островом. Там хорошо берет окунь, - мне становится страшно, и я выхожу из комнаты.
В горнице хозяйка, сидя за столом, перебирала фасоль. Существует расхожее мнение, что глаза человека выражают всю гамму его переживаний. Я Вам скажу, и спина может быть выразительной.
Спина Глафиры выражала предельное презрение. Выходит, она слышала все, что говорил Варфоломей.
Проскочила мимо хозяйки, и выскочил во двор. Небо помутнело. Оно потянулось дымкой и солнце потускнело. Редкое явление. Не было облаков, а небо какое-то серо-голубое. Воздух застыл. От земли парило.
- Погода благоприятствует рыбалке, - Варфоломей встал за моей спиной. Озноб пробежал по ней. Он черт.
Ни слова не говоря, я пошла к реке. Все та же тропинка, те же кусты. Но беспокойство, что почувствовала я во дворе, усиливалось шаг от шага.
- Идите вперед, - я отступила в кусты.
- Надеетесь, что я опять упаду. Не выйдет. Ребро мое не болит, а лодыжка пришла в норму, - на нем все зарастает, как на кошке, - Сегодня мне не суждено упасть. Кому сужено быть повешенным, не утонет.
Предо мной теперь его спина. Я стараюсь не смотреть на неё, а внимательно гляжу под ноги. Не желаю я смотреть на его спину. Он и ею может «говорить». Варфоломей мочит. Надолго ли?
Подошли к лестнице. Вот там, впереди, он упал в последний раз. Я сбавила шаг. Пронесло!
Без «приключений» мы дошли до берега Ловати.
- Вы хозяйскую лодку знаете? – откуда мне знать. Я полностью доверяла Варфоломею. Отрицательно машу головой. 
Подошли к сходням. Там с десяток лодок. Есть казанки, но большинство плоскодонки. Какую выберет Варфоломей? Мужчина обошел все. Постоял на конце причала и повернул обратно.
- Эта, - он указал на черную от смолы плоскодонку, - Видите, смола ещё блестит.
Погрузились и поплыли. Сильны гребки мужчины. Варфоломей, вообще, очень сильный мужчина. Вы мне поверьте.
Вода спокойно несет свои воды в сторону Ильменя. На её глади легкая рябь. В отдалении, у противоположного берега мне видны две лодки. Они пусты. Наверное, на них приплыли косари.
- Бросайте якорь, - командует Варфоломей, я опускаю за борт каменюгу в сетке. Веревка, извиваясь, уходит в воду и скоро натягивается. Камень достиг дна.
- Сколько вытравили? – спрашивает Варфоломей, но я не знаю, что ответить. Меня же не тошнит. Он видит моё смущение, - На какую длину ушла веревка? – уточняет он. А я знаю? Что я ношу собой метр?
Варфоломей карабкается ко мне на корму. Плоскодонка опасно накреняется. Вот-вот она перевернется.
- Не бойтесь. Я не допущу, чтобы наш дредноут сделал оверкиль, - Облокотился на мое плечо и стал ладонью измерять длину веревки от борта до воды, - Семнадцать сантиметров умножит на пять, это сколько будет? – он думает, что я калькулятор? Я показываю ему язык, - Около метра, Длина веревки пять метров. Это значит тут глубина в четыре метра. То, что нам надо, - не знаю, не ведаю, чего ему надо. Мне же надо пописать. Напилась дома квасу.
- Отвернитесь, - прошу я, и Варфоломей без слов поворачивает свой фасад в сторону острова, у которого мы заякорились.
- Вода унесет Вашу мочу, и мы сможем начать рыбалку, - какой бестактный человек, этот заведующий складом.
Мне Варфоломей вручил удочку размером с меня. Насадил червяка, и даже забросил уду.
- Все поняли? С этого момента каждый удит сам, - пополз на нос. Лодка опять начала опасно раскачиваться.
Сижу и безотрывно смотрю на поплавок. Это, я Вам скажу, весьма утомительное занятие. Скоро от ряби мелькания красно-белой головки поплавка мои глаза стали слезиться. Следующий этап – это зевота. Захотелось спать. А этот черт молчит. То болтал без остановки, а тут, словно воды набрал в рот. Первой я не начну.
Отвлеклась на секунду, глянула туда, где был мой поплавок, а его там нет. Черт меня дери! Куда он делся? Оторвало, что ли? Потянула на себя леску. Голыми руками. А она возьми и дернись. Да так сильно, что чуть не порезала ладонь.
- Поздравляю с первой поклевкой, - Варфоломей видит и спиной, - Теперь осторожно выводите рыбу к борту. Я пока подсачник возьму. Судя по всему, взял придонный окунь. Они тут бывают граммов на триста.
Мне удалось подвести леску к борту, а Варфоломею, какая прыть, словить бьющегося в предсмертной истерики большущего окуня.
- С почином Вас, Анастасия, - первый раз за этот день он улыбнулся.
Рыбалка продолжалась. До тех пор пока и у Варфоломея клюнуло. Я попыталась так же, как он подхватить рыбину сачком, но она сорвалась с крючка.
Какой поток брани полился на меня!
Я терпела Варфоломеевы пустопорожние рассуждения. Этого терпеть не могла.
- Пойдите Вы к черту. Гребите к берегу. С меня довольно,
Что я получила в ответ? Очередную порцию брани.
- Хотите домой, плывите сами. Я Вам не перевозчик, - повернулся спиной и опять забросил удочку.
Тут меня буквально захлестнуло злобой. Подлец, он мне хамит. Да знает ли он, с кем имеет дело?! Я не только хорошо бегала на средние дистанции. Я и плавала брасом великолепно. Что же поплывем вместе. Сбросила тапки, перекрестилась и одним движением перевернула лодку.
Плыву. Мне-то что, я имею первый разряд. Кто же мог предполагать, что бывший начальник оперативного отдела исправительной колонии плавал, как топор.
____________________________________


              Эпилог
- Я больше ничего не могу сказать, - я уже так устала, что впору лечь на пол, а следователь дотошен.
____________________________________

На этом обрываются записки женщины по имени Анастасия. Так мы и не выяснили, кто она такая, кем работает. Тетрадь с этими строками мы нашли в избе Глафиры Ильиничны и Петра Петровича Скороходовых, где в лето 1983 года пришлось пережидать непогоду.
_________________________________________



   




  Это вам не детей рожать









- Ну, что ты вечно смеёшься? Сидит, ви¬дишь ли, си смеётся. Подруга называется.
За панорамным окном нового ресторана на отшибе льет и льет дождь. Но этим двум молодым и весьма, весьма привлекательным осо¬бам спешить некуда. Нам пока неведомо, кто они и чем они изволят пробавляться в жизни. Давайте слушать. Может быть, поймём позже. Как говорят англоязычные - То see things in the true colours. И мы уви¬дим всё в подлинном свете.
- И вовсе я не смеюсь, Тамарка. Это у тебя вечно ко мне придирки.
Говори уже, - подруга Тамарки, облизы¬вает свои пухлые губки, тара¬щит глаза и без того большие и навыкате. Они уже присту¬пили к десер¬ту. Взбитые сливки с шоколадом.
- Так вот я и говорю. Я его подцепила на выставке этих, - Тамарка хмурит лоб, - анду ...
- Андеграунда. Можно уже зазубрить. Шляешься по всяким выстав¬кам, а запомнить пару слов не можешь.
- Ишь какая. Умная. Я институтов куль¬туры не кончала. Ты слушать будешь? - очень хочется Тамарке поделиться впечатлениями, - Он весь из себя культурный.  В очках. Пиджак из вельвета в мелкий бес. Ну, да, в рубчик. Чего придираться-то. Я на него запала сразу. Ты меня знаешь.
Интересно бы и нам узнать, что имеет в виду та, что зовет себя Та¬марой. Но наберёмся терпения. Или как опять же говорят англоя¬зычные - Don't break one,s head over something - не будем ломать себе голову.
- Я и так, я и этак, а он никак. Уже по третьему кругу захожу. Пошла на последнее. Охнула и присела прямо перед его носом. Он на меня смотрит и молчит. Немой что ли? Ну, думаю, я сейчас выдам. А он тут заговорил. «Вам помочь», и руку тянет. Рука горячая крепкая. Танька, ¬вот мы и узнали, как зовут подругу, - Ты пред¬ставляешь, как меня дол¬бануло. Руку схватила и не отпускаю.
Подруги уже съели десерт, а дождь всё хлещет.
- Тамарка, - Татьяна старше подруги и считает себя умнее и опытнее, - ты когда-ни¬будь вляпаешься в какую-нибудь гадость.
Обиделась Тамара. Откроем небольшой секрет. Мы немного знако¬мы с прошлым Та¬мары. Родилась она в октябре 1952 года. Страна, где ей угораздило родиться, готови¬лась отметить тридцатипятилетние Ок¬тябрь¬ской революции, а отец её уже три месяца си¬дел в СИЗО № 1 , име¬нуемых издревле Кре¬стами. «Был он до ареста заведующим отделе¬нием в областной больнице. Обвиняли его в незаконном обороте, наркотиков. Старшая медсестра так отомстила молодому красивому доктору за то, что он отказался, как бы это по¬приличнее выразиться, переспать с нею в их ночное дежурство. Он, может быть, и согла¬сился, но был в ту ночь сильно расстроен ссо¬рой с женой.
Тамара родилась рано утром. Трудными были роды. Матери девоч¬ки далеко за три¬дцать. Родители в дочери души не чаяли. Так пи¬шут в романах. Девочка часто болела, и ма¬тери приходилось подолгу отлучаться от ра¬боты. Наконец, её руководителю престарелой, но уп¬рямой и злой заведующей лабораторией токсикологии это осточертело, и она попросту выгнала старшего лаборанта.
- Пашите заявление «по собственному желанию», - сказала она, ¬или я Вас по статью кодекса поведу.
И подвела бы. Уже такое было.
Женщина та повесилась над цен¬трифу¬гой. Не откачали. Умерла. А со старой карги как с гуся вода.
К семи годам дочка окрепла, и мама опять пошла работать. В школе так называе¬мая продлёнка, дома холодные котлеты и на гарнир то кон¬сервированная фасоль, то куку¬руза. Но, подрастая, Тамара сама научи¬лась стряпать. И получалось у неё это очень даже хорошо. Так что по¬сле окончания восьмого класса вопроса, пойти дальше было некуда В техникум пищевой промышленности. Про¬шло четыре года и двадцати¬летняя женщина, да, да к тому времени у Тамары «побывал» ни одни мужчина, стала специалистом по приго¬товлению чего-то там съестного. Техником-технологом, одним словом.
Отец совсем опустился. На работу не устроится. Кто возьмет хоть и кандидата наук, но с такой статьей. То, что предлагали его не устраива¬ло. Гордым был. Подрабатывал кое-как и кое-где. Мать вкалывала на двух рабо¬тах.
Смерть Сталина в их семье переживали всяк по-своему. Отец пил, и все время причи¬тал - Как страна теперь жить будет. Мать пила отдель¬но и пела - Пой ласточка, пой. Пой, не умолкай. Песню блаженства, любви неземной ты мне повторяй. Тамара же, как могла, изга¬лялась над родителями.
Конечно, легче стало, когда дочка вышла на работу. Первые два го¬да Тамара трудилась на Московском пищекомбинате. Платили не¬плохо. Ежеквартально премии. Слова песенки - Ты здесь хозяин, а не гость, тащи домой по¬следний гвоздь, Тамара усвоила. Так что дома не пере¬водился настоящий кофе, какао-по¬рошок и другие продукты, произво¬дящиеся или расфасовывающиеся на комбинате. Сна¬чала Тамара осво¬бождала производство от из¬лишков. В размерах достаточных для собст¬венного потребления. Но позже хватало и на продажу.
Природное чутьё, сообразительность подсказали Тамаре - пора сма¬тывать удочки. И вовремя. На комбинате ОБХСС устроил та¬кой шмон, что мало никому не показалось. А Тамара, что? Не пойман, не вор. По¬таскали в ментовку. Попытали и отпустили.
Три месяца Тамара болталась, как роза в проруби. Денежки были, и можно было рас¬слабиться. Съездила в женский монастырь. Смешно смотреть. Одни тетки и все в черном. Как они тут без мужиков обходят¬ся? Поду¬мала Тамара и сама себе ответила: А ночи для чего.
Напилась в кабаке. Смешно. Каждый пытается выпить с одиноко сидящей женщи¬ной. А, как выпьет, норовит залезть под юбку. Портков Тамара не признавала. Зачем пря¬тать красивое?
Мужика склеила на вокзале. Смешно. Так насмеялась, что живот заболел. Пошла к врачу - у Вас, милочка болезнь. И название мудреное. Остатки денег истратила на лекар¬ства. Смешно.
Папаша умер тихо. Выпил полтора литра вина креплённого и ушел к себе в заку¬ток соснуть. Соснул. На веки вечные. Двое са¬нитаров не смогли вынести его. Позвали на помощь соседа по площадке. Втроем, один раз уронив, вынесли тело. Хоронили на Северном кладбище под проливным дождем. ПИЛИ водку, смешанную с дождевой водой и не было ясно, кто плачет по усопшему, а у кого щеки мокры от дождя.
Сидит Тамара в пирожковой, жует пи¬рожок с капустой, а, может быть, с картошкой. Вкуса не чувствует. Пьет остывший кофе с моло¬ком. Что делать-то? Денег нет. Совсем нет. Всё истратили с матерью на гроб, похо¬роны и поминки. Месяц можно прожить на запасах. А что потом?
- Девушка, не грустите. Это Вам не к лицу, - стоит рядом мужчина.
Лицом чистый, прилично одетый и го¬лос приятный.
- Плохо мне, мужчина, - отчего-то разот¬кровенничалась Тамара.
- Я помогу Вам. Пойдемте со мной. И ничего не бойтесь.
- Я уже ничего и никого не боюсь.
Пошли по проспекту в сторону моста. Темнеет. Люди торопятся скорее добраться до дома. Скоро начнется очередной сериал. Соп¬ли-¬вопли. Слюнявые поцелуйчики и кровь из кетчупа рекой.
- Вот здесь я живу. Там мы и погово¬рим о Вашем горе.
За восемь бед один ответ, вспомнила Та¬мара слова песни, что пел отец в пьяном виде. В подъезде чисто, светло. Сидит тетка за стек¬лян¬ной перегородкой: Добрый вечер Сера¬фим Степанович, Вам почта.
Эка как у них тут. Так вот, значит, как тебя зовут, хмырь в очках.
И в лифте чисто. Мочой не пахнет. На стенах"не написано привыч¬ное из трех букв. Зеркало. Мамочки! Про себя воскликнула Та¬мара, на кого же ты похожа. И чего он нашел в тебе. Впрочем, если умыться, да накраситься немного, буду как девицы на обложках ино¬странных глян¬цевых журналов.
- Проходите, - дверь открыл и про¬пускает вперед.
- Нет уж. Лучше Вы первый. Это не моя квартира.
- Что же. Справедливо.
В прихожей на полу ковровое покрытие. Это кто же его чистит? У Тамары одни во¬просы. Все не так, как у всех тех с кем обща¬лась жен¬щина до сих пор.
- Если хотите сменить обувь, выбирайте, - и открыл зеркальную створку шкафа. А там с десяток разных домашних обувок. Тапочки, больше похожие на туфельки, лаковые полу¬ботиночки. Это сколько же народу тут бывает. Выбрала тряпичные туфельки на каблучке в мелкий цветочек.
- У Вас хороший вкус. Проходите в ванную комнату. Я принесу свежее полотенце.
Вот так, милочка. С порога в койку. Иначе, зачем сразу в ванну.
Смирилась. Тщательно умылась-подмы¬лась . Привела в порядок волосы и рожу. Ни¬чего себе, сказало она себе, и вышла.
- Теперь позвольте представиться. Меня зовут Серафимом Степано¬вичем. Тут я живу. Живу один. А служу я в государственном уч¬режде¬нии. Позже расскажу подробнее. Теперь Ваша очередь.
- А меня звать Тамарой. И я нигде не ра¬ботаю и никому не служу. А живу я с мамой. Папаша умер у нас.
- Это Вы точно подметили. Можно рабо¬тать, а можно служить. Что же давайте теперь кушать. Пирожками с капустой, как бы вкусны они ни были, сыт не будешь.
Горячее мясо мелкими кусочками в бе¬лом соусе. Картошка, изжа¬ренная как-то странно. Овощей целая посудина. Так просто нарезанные. Белый хлеб тоже странный. Ле¬пёшка слегка подрумяненная. Посредине графин хрустальный с красной жидкостью. Вино? Сок?
- Это натуральное вино из Кахетии. Ор¬динарное. Без добавок. Это вкусно и полезно. Выпей, - перешёл на ты. Так-то лучше. Нечего вы¬пендриваться.
Вино вкусное. Не заметила, как весь фу¬жер выпила. Серафим Сте¬панович наложил ей в тарелку и мяса, и картошки. На отдель¬ную тарел¬ку овощи.
- Понравилось?
- Такого мяса не ела раньше. В каба¬ках другое.
- Я о вине. Впрочем, пустое это. Вижу, понравилось. Вот, что я скажу тебе, Тамара. Раньше в России кабаками называли такие, говоря по-современному, предприятия общественного питания, где кроме выпив¬ки практически ничего не подавали. Так, лишь заесть сивуху. Сухари, моченые яб¬локи и другое. Так, что милая девушка, ты в кабаках кушать ничего горячего не могла бы. Это к слову.
- Какая я Вам девушка. Я в пятнадцать лет на пилу села. Все и порвала.
- У тебя специфический юмор. Как же тебя величать?
- Гражданкой, если допрашивать бу¬дете. А так, просто Томой.
- Давай, Тома выпьем с тобой чего-нибудь покрепче.
Давно закрыли свои двери станции метро. Опустели улицы. Погас¬ли огни в ок¬нах. Серафим Степанович и Тамара сидели на низком дива¬не в большой комнате, пили коньяк и кофе. Неяркий свет торшера и тихо звучащая музыка. Уют и комфорт.
- Я тебя заметил с улицы. Твое лицо сразу обратило моё внимание.
Уже потом, зайдя в пирожковую, я уви¬дел, как хороша твоя фигура. У меня как раз образовалась вакансия. Мне суют девчонок из райкомов. Знаю я их. У них одно на уме. Уло¬жить кого-нибудь из моих клиентов в постель и понудить жениться. Ты, я вижу, не такая. У тебя свой гонор.
Ночь текла медленно. Уже прогрохотали первые трамваи¬ развозчики вожатых и кон¬дукторов первой смены. На двор вышли дворники. А мужчина и женщина всё не могли оторваться друг от дру¬га.
- Ну, что, начальник, прошла я экза¬мен? Или ещё чего захочешь.
Так, я могу. Я девушка такая.
- Эго начало. Тебе придется ещё мно¬гому научиться. А теперь спи, - встал, оделся, и через минуту я услышала, как хлопнула входная дверь.
Пропела - за восемь бед один ответ, по¬вернулась на левый бок и уснула.
- Что же Вам виднее, кого набирать в штат. Эго область Вашей от¬ветственности, - резюмировал доклад начальник и стал наби¬рать номер на телефоне, тем давая понять, что разговор закончен.
Но не успел майор дойти до двери, как ему в спину: И все-таки я не одобряю Вашу систему подбора кадров. И проверьте Вы Вашу мамзель потщательнее.
Нет, шутишь старик. Брать девочек, как там, в «Кавказской пленни¬це», комсомолок, спортсменок, отличниц, из штата райкомов Ленинско¬го комсомола в отряд правнучек де¬душки Феликса, не годится. Они как раз все до мозжечка пронизаны цинизмом и бацил¬лой стяжательства. Есть горький опыт.
Что насчет проверки, так проверил уже. Всю подноготную, вплоть до её геройствах на пищекомбинате.
Тамара отвечала всем требованиям, ко¬торые предъявлялись к «де¬вочкам на теле¬фоне». Главное, есть интеллектуальный по¬тенциал. Да, надо поработать. Над манерами, над языком. Но зачатки в ней есть.
Пошёл майор на улицу Некрасова, дом номер девять. На оклад его только туда и можно пойти. для отвода, как говорил учи¬тель в школе под Минском, излишков энер¬гии.
Там за стойкой Тамара, какое совпаде¬ние, нальет без вопросов сто «с горкой», по¬ложит на тарелочку бутербродик с килечкой, сверху ук¬расит его стрелкой лучка зеленого и улыбнется своей доброй улыбкой. Место у окна свободно. Там удобно. Видно, кто входит в это заведение.
Ровно десять минут проведёт майор за стопкой водки. Через сорок минут он должен быть в конспиративной квартире на про¬спекте Швер¬ника. Дом кооперативный. Кон¬сьержка на окладе. Так что можно бы и не беспокоиться. Но и медлить нельзя.
Троллейбус, автобус и вот майор уже входит в подъезд дома.
- Ваша дама что-то шумела. Я её успо¬коила. Сказала, что, если бу¬дет шуметь и ме¬шать жильцам, вызову милицию. Успокои¬лась.
- Спасибо, - отвечал добропорядочный жилец, - это Вам, - и на стойку легла шоко¬ладка за два рубля.
- Я тут чуть с ума не сошла. Хорошо, вода в кране есть. Не померла от жажды, - Тамара сидела на кухне у окна, не зажигая света.
На фоне сиреневого неба за окном её профиль четко вырисовывал¬ся, а волосы дымкой окружали голову. Этакий нимб. Се¬рафим отчего-то вспомнил детство. Украина. Городок Тараща. Пыльная грунтовая доро¬га, мелководная речка и мост, у которого на взгорке располагался мона¬стырь". Рой пчёл над колбами натурального сиропа у сатура¬тора. Рядом с ним невероятных объемов ук¬раинка - Хиба не бачишь, - орала она на лю¬бого спрашивающего, почем стакан газировки с сиропом.
В церкви он впервые увидел этот самый сам:
- Чего молчишь, рыцарь плаща и кин¬жала.
- С чего это ты взяла, что я принад¬лежу к когорте этих людей.
Что за чёрт! Откуда ей известно, к ка¬кому ведомству он принадле¬жит. Правда, на их эмблеме щит и меч. Но всё же.
- А ты на себя посмотри. Типичный аме¬риканский шпион. Наши мужики так не жи¬вут и не говорят, - на секунду задумалась, - и не тра¬хаются.
- Поставь чайник. Будем ужинать, - по¬сле ста граммов у Серафима разыгрался аппе¬тит.
Вляпалась я основательно. Этот святой Серафим так насел, что ни¬какого передыху. На следующий день повез меня в Апрашку. Там в ка¬ком-то обшарпанном бараке старый еврей, плечи которого были белы от перхоти, обмерил меня от пяток до темечка - Дамочка имеет-таки классические размеры, - говорит, а сам лапает, лапает.
Я молчу. Надо, так надо. Хорошо запом¬нила слова Серафима - С этого дня считай себя мобилизованной, и я твой командир. Мой приказ для тебя закон. Любое невыпол¬нение буду считать тяжким преступлением. Почти изменой. Два раза говорить не буду.
- Через семь дней приходите. Всё будет готово.
- Меня неделя сроку не устраивает. Пуа¬тье и блузу жду через три дня. Все остальное через пять , максимум шесть дней.
Когда мы вышли из этого барака, Сера¬фим сказал - Он шил костю¬мы ещё Кирову. Может и врут.
Кто такой Киров я не знаю. Но сказано со значением. Значит, был большой началь¬ник.
- Запомни. Сергей Семенович Киров был в тридцатых годах первым человеком и в городе, и в области.
- Самый, самый большой начальник?
-Да, - видно было, что Серафим сер¬дится.
Домой мы ехали и молчали. Я проголо¬далась, но сказать об этом Серафиму не могла. Мой рот как бы заклеился. Едва мы вышли из ав¬тобуса, как полил дождь.
- Перебежками к дому, - скомандовал мой командир и, не оглядыва¬ясь, побежал. Я за ним. Прибежала мокрая до трусиков.
Все та же тётка сидит за загородкой - Здрастье вам, и улыбится.
Стерва стервой. Это я вижу.
Лифт и мы дома. Да, чего это я. С какой стати, это мой дом. Матери я исхитрилась и позвонила. Сказала, что уехала за город. По телефону всего не расскажешь же.
- Иди в ванную, а я пока приготовлю чего-нибудь поесть. Молодчага, мой коман¬дир. Горячий душ, душистое мыло. Благо¬дать!
Вышла и в нос ударил такой запах, что слюни потекли до полу. Что же за мужик, этот Серафим.
- Поела? Теперь твоя очередь. Помой по¬суду. Я пока покурю.
- Мы с тобой прямо, как муж с женой, - я пошутила, а он серьезно.
- Да, тебе придется обрести навыки жены, - выпустил колечко дыма,
- И не только жены. Завтра у тебя нач¬нется настоящая учеба.
Спали мы порознь, и он. В этот раз не приставал. Больше даже - Что было вчера, за¬будь. Это своеобразный тест.
- Хороший тест. Мне бы каждый день такой.
- Я сказал, забудь. И ещё запомни - с этого момента для тебя секс работа и не более того. Никаких эмоций. Никаких чувств. Ра¬бота, - ска¬зал по слогам и прикрыл дверь.
Сука, прошептала я и закуталась в одеяло. Утром, ни свет, ни заря Серафим меня разбудил.
- На туалет у тебя десять минут, на зав¬трак пятнадцать. Оделась и на выход. Едем на занятия.
На этот раз мы поехали на машине. Шик! Куда приехали, я не смог¬ла понять. Во¬круг деревья: Дома, как загородом. Но вижу же, что мы в городе. Люби и знай свой город, отругала себя и поплелась за команди¬ром.
Началась моя учеба. Старый мужчина в очках, черном костюме и при галстуке учил меня, как двигаться. это наука - красиво дви¬гать ру¬ками, ногами и всем прочим.
- Милочка, зад Вам дан природой не для того, чтобы Вы им пыта¬лись взбить масло. Движения тазом должны быть плавными и в то же время ритмичными. Взирающий на то должен испытывать нечто эсте¬тическое.
Учил меня, как садиться, как вставать. Меня все увлекало. Не дума¬ла, что это так ин¬тересно, научиться красиво двигаться. Так два часа.
- Можешь пройти в туалетную комнату. Освежись, - мой командир появился в зале, где мы занимались тут же, лишь старик сказал - Фини¬та ля комедия. Подслушивал, что ли?
Через десять минут меня отвели в ком¬нату, где на окнах висели плотные шторы. ни черта не увидишь, что за окном. Там обеден¬ный стол и тётка. Молодая, но злющая. Я сразу это увидела.
- Начнем с сервировки стола к завтраку, - ни тебе здрасьти, ни тебе привет.
Раза по четыре заставляла укладывать ложки, тарелки и прочую по¬суду. Как сходу запомнить, какую ложку надо давать под, на¬пример, фруктовый мусс. Потом ещё час меня дрессировали накрывать к обеду. Когда я выходила из комнаты, услышала, как жен¬щина сказала коман¬диру - Способная девица, но держи её в узде. Характер.
- Устала?
- Нет, что ты. Это же курорт. Бьют по голове колотушкой то справа, то слева. Все в ажуре, шеф.
- Хорошо. Очень хорошо.
Чего хорошего? Но молчу. Едем и молчим.
- Хорошо то, что нагрузки вызывают у тебя здоровую злость. Вот, что хорошо, - а я и не спрашивала, что хорошо. Мысли читает. Лучше бы прочел, что я опять кушать хочу. До дома мы на машине не доехали. Вышли на Кировском проспекте у Петропавловки.
- Пообедаем сегодня у моей подруги. Это, одновременно, будет для тебя первым экзаменом на знание этикета.
Интересно, какая такая у моего коман¬дира подруга. И не боится, что как-то выдам его. Что переспал. В подъезде серого дома пахло обычно кошачьей мочой и стены были разрисованы похабщиной. Лифт не ра¬ботал.
- Нам на третий этаж. Вот до чего дово¬дит распущенность. Говорят, свобода, демо¬кратия. А выливается во что, - идет быстро, а дыхание спокойное, - Этот дом был построен для политкаторжан. Считай для комэлиты. И на тебе. Наконец, пришли.
- Нам сюда. Отдышись. Это первое правило. Ни¬когда не появляйся новым людям запыхавшейся, растрепанной. Собе¬рись, отдышись, приведи себя в порядок и только после этого входи.
Дверь, обитую дерматином, нам отрыла пожилая женщина. Прислу¬га, решила я и ошиблась.
- Знакомься, Тамара, это мой хороший товарищ Роза Игнатьевна, большевик с 1939 года.
- Серафим, ты бестактен. Теперь юная дама будет считать меня древнее Древнего Рима.
- Роза Игнатьевна, Тамара женщина умная и понимает, что не в го¬дах все дело.
- Конечно, мой командир. Главное способность обучаться. Так ведь?
- Замечательно! - бабушка чуть не выпрыгнула из юбки, - замеча¬тельно. Серафим, я рада, что ты привел ко мне эту чудную девушку.
Не стала я разочаровывать большевика. Пусть для неё я буду де¬вушкой. В конце концов, это общее обращение.
Всё в этой квартире «пахло» стариной. Над обеденным столом ви¬сел абажур из оранжевого шелка. Сам стол круглый на толстых резных ножках. Скатерть белая без рисунка. Посуда тоже белая с золотой каем¬кой. Вилки, ножи и ложки тяжелые с рисунком. Я таких раньше не ви¬дела. Старушка в квартире не одна. Такая же старушка прислужи¬вала нам. Маленькая, чистенькая, пахнущая свежим бельем. Глаша.
Обедали мы почти два часа. Мой командир и его старый партийный товарищ говорили о журналах. Роза Игнатьевна даже раскраснелась, когда Серафим похвалил какого-то поэта.
- Серафим, Вам изменяет чувство русского языка, - а дальше уже не понятное мне. Эквилибристика и схоластика. Это я запомнила.
Чай мы пили уже не за обеденным столом, а у дивана на низком столике. Бабушка-старушка достала из коробки какие-то штучки, кисет с табаком. Покрутила, повертела, раз, и на тебе папироска.
- Не начинайте курить. Это пакость превеликая. Я начала курить на строительстве Беломоро-Балтийского канала. Я там работала бригади¬ром землекопов. Да, да. Все они заключенные. Я одна вольнонаемная. И все они страдали куриной слепотой, - я о таком от мамы слыхала, - Ут¬ром они от барака до места шли  сами. А обратно их вела я. Они держат¬ся за руки цепочкой и так идут. Но я не об этом. Комарья там прорва. Вот и начала смолить махру. Спасались от гнуса и комаров.
Уходили мы от старушки большевички около двенадцати ночи. Се¬рафим взял такси, и скоро мы были дома.
Дома Серафим, усадив меня, напротив сказал
 - Ты успешно прошла пожалуй самый главный тест. Роза Игнатовна преподавала в Централь¬ной школе НКВД. Это была  школа высшей пробы.
Прошел месяц. Я выучилась всему, что требовалось. Один мужичок мне особенно понравился. Назвался Игорем. По профессии сексопато¬лог. Уж такой патолог, что мурашки по коже. Теперь я знаю, что такое эрогенная зона, и, где эта зона у мужиков особенно развита. После па¬толога был другой «секс» - венеролог. Тот запугал до смерти.
- Практические занятия закончились. Теперь отдохни. Даю тебе пять дней отпуска. Съезди к маме.
Я сижу. Думаю. Иногда со мной такое происходит. И чего я буду делать дома? Мать, определённо, пьет. В квартире грязь. Я привыкла в чистоте и красоте. Мать же ещё не дай Бог сворует мои красивые вещи. Ей вечно не хватает на водку. В раздумьях я не заметила, как ко¬мандир вышел. Но вот он вернулся, - Прочти и распишись.
Суёт мне бумаженцию. Там текст. Чего читать-то. За восемь бед один ответ.
- Нет, ты прочти. И впредь заруби себе на носу. Не подписывай ни¬каких бумаг, не прочтя. Так ты и на меня навет подпишешь. Или самой себе смертный приговор, - ему смешно.
Читаю. Я не должна ни с кем контактировать без разрешения руко¬водства, особенно это касается иностранцев. Если же все-таки такой контакт произошёл, то немедля об этом доложить своему непосредст¬венному начальнику. ни с кем не говорить о том, что увижу и услышу. И, вообще, не разглашать, кем и где я работаю.
- Эй, начальник, а что отвечать-то, если кто спросит, кто я и где ра¬ботаю.
- Вот твоя трудовая книжка. По ней ты повар второй категории. Ты салат умеешь делать? Вот ты и отвечай - повар я. И всё тут.
Подписала. Даже с удовольствием. Не всякая баба такое подписывает. Значит, я особая.
Начала собираться. А самой ужас как не хочется уезжать отсюда. - Ты чего копаешься. У меня времени в обрез.
- Не хочу уезжать.
- Вот, что, милочка, - лицо его посуровело, - об этой квартире забудь. Ты будешь жить не тут. От матери я тебя сам заберу. И не шали. Мы человека найдем, где бы был он ни был. Из-под земли достанем.
- Так и вези меня отсюда сразу в тюрягу. Нечего мне у матери де¬лать. Водку с ней жрать с утра до ночи что ли!
- Сиди, жди, - и ушел.
Сижу, как чурбан. Жду, как дура наседка. Попу отсидела в блин. Как он хочет, но выпью. Достала из холодильника литровую бутылку водки, редкость, налила половину фужера и без закуски выпила. Сразу всё посветлело. И за окном не нудный дождь, а весёлый дож¬дик. И мой командир уже не кажется таким занудой. Ну и пусть, не бу¬ду здесь жить. Тут мне в голову долбануло - А сколько мне платить будут. Вот дура. Подписала бумагу, а не спросила за какие бабки такое издевательство.
- Пила. Одна пила. Далеко пойдешь, - унюхал-таки.
- Ты смотался. слова не сказал, а ты тут сиди. Кукуй. Кстати, начальник, а сколько мне будешь платить за такую каторгу?
- Поехали. Там и узнаешь.
- А к мамочке родной?
- Обойдешься.
На машине мы ехали долго. Шофёр всё крутил и крутил. И все же я узнала место, куда приехали. Лиговка. Район проституток и воров кар¬манников. Вот они с кем вожжаются. Остановились у большого серого дома с колонами. Прошли через пост с военным и поднялись на третий этаж.
- Сядь здесь и жди, - опять ждать. Осточертело! Но деваться некуда. В коридоре пусто. ни души. И тихо. Плотны двери тут. Сколько време¬ни прошло, не знаю. На часы не смотрела.
- Пошли, оправься, - по-военному и пошел вперед.
Через два часа я расписалась в получении удостоверения. Отныне я старший сержант внутренней службы, инспектор отдела общего надзо¬ра. Прошли в другую комнату. Там я расписалась в приказе. Прочла - с окладом согласно штатному расписанию. Это сколько же? Мой коман¬дир-начальник назвал сумму. Что же вполне. А он добавил, - Еще два раза в год тебе положены гардеробные. За жилье тоже ты платить не будешь. Отпуск через одиннадцать месяцев. Если повезёт, получишь путёвку в наш санаторий в Крыму.
- Я кушать хочу. Пока мне ни копейки не заплатили, так что корми меня.
- Приедем на место, сама будешь готовить, - вижу зол мой коман¬дир-начальник. Молчу. Водила подкатил к самому подъезду. Мама моя! Дом «хрущеба».
Пятиэтажка. Это так живет командир мой.
- Пошли. Что встала, как идол языческий?
- Сам ты идол. Безязыческий. Слова доброго от тебя не допросишься.
- Тамара, тут ты будешь жить, - помолчал, - пока.
Квартирка живопырка. Совмещенный санузел. Кухня в пять метров.
Потолки сели на голову. Но чистота, как в морге. Я в морге была, когда во¬зила вещи для обряжания папаши.
- Продукты в холодильнике и в лабазе.
- Это, что же, мне в магазин идти?
- Лабаз изначально, это такой склад сухих продуктов. Чтоб ты знала, Тамара. Приду, чтобы всё готово было, - все мужики одинаковы. Пропоют и ну свищи, ищи их.
Ушел. Я в холодильник. Такого холодильника я раньше не видела.
Высокий. С меня ростом. Три отсека. И чего только там нет. Мясо за¬мороженное. Всякое. Рыба. Даже овощи и те в морозе.
Через три часа я, всё приготовившая, уснула прямо за столом. Кто-¬то орал за стеной, наверху били об пол, как будто хотели проделать ды¬ру. Дом жил активной вечерней жизнью. А я спала. Как я могла знать, что тот, который как бы бил в пол, в это время убивал свою жену. Два¬дцать лет жил с ней. Троих детей нажил. Вырастил, выучил. Всё в дом тащил. А жена его всё это время гуляла с мужиками, кто первый под¬вернётся. Терпел, терпел мужик и сорвался. Бил её долго. Живуча ока¬залась вологодская бабёнка.
- Так и спишь? - мой командир-начальник явился, не запылился.
- А, что мне делать? Еду приготовила, ждала тебя. Вот и уснула.
- Всё-то ты проспала, - и рассказал об убийстве, - Съезжать мне надо отсюда. Это квартира мне от родителей досталась.
Мы уже сели ужинать, а Серафим все говорил.
- Отец мой на «Светлане» работал. Передовик. Его к Герою Соц¬труда представляли, но не прошло. Не член партии. Дали Орден Ленина и вот эту квартиру.• Я тогда только родился. Из роддома меня сюда прямиком и привезли.
Я слушаю. Мой папаша в тюряге посидел. Его орден получил. Я те¬перь у него в подчинении, а он мой командир. Всё тип-топ.
- Готовишь ты неплохо. Подучишься, будешь готовить на «отлич¬но».
- Ты мне скажи, я тут буду жить.




- Эта квартира мне от родителей досталась.
Мы уже сели ужинать, а Серафим все говорил.
- Отец мой на «Светлане» работал. Передовик. Его к Герою Соц¬труда представляли, но не прошло. Не член партии. Дали Орден Ленина и вот эту квартиру.• Я тогда только родился. Из роддома меня сюда прямиком и привезли.
Я слушаю. Мой папаша в тюряге посидел. Его орден получил. Я те¬перь у него в подчинении, а он мой командир. Всё тип-топ.
- Готовишь ты неплохо. Подучишься, будешь готовить на «отлич¬но».
- Ты мне скажи, я тут буду жить.
- Неделю тут. Пока общежитие на ремонте. Не успели за лето горе¬строители.
Общежитие, так общежитие. С моей мамашей жить хуже некуда.
______________________________________

- Товарищи женщины, - ну и обращение у этого толстопузика, - это ваша новая подруга, - хихикнул, - по несчастью. Примите в свой кол¬лектив. Не обижайте.
Вот хмырь. Уходя, умудрился ущипнуть меня за попу. Моих подруг по несчастью в комнате трое. Четыре кровати. Два платяных шкафа. Столик у окна и всего два стула. На полу ковровая дорожка. Неделя, что обещал Серафим, растянулась на пятнадцать дней.
Так я начала обживаться на новом месте и в новом качестве.
______________________________________


- Тамара, скоро мы с тобой расстанемся. Я свою работу сделал. Те¬перь с тобой будут работать другие люди. Ты должна вбить себе в голо¬ву, что там, куда ты поступишь, нет места жалости, сочувствия и про¬чим телячьим нежностям.
Это он мне говорил после почти бессонной ночи. Мы вышли во двор в пять утра. Подышать свежим воздухом, размять усталые ноги. Ночью прошёл дождь, и в воздухе повисла холодная мгла. Дворничиха мела дорожку и громко материлась.
Под детским грибком в песочнице мы курили и он говорил.
Он, как будто прощался со мной навсегда.
- Ты уезжаешь?
- Это тебя уже не касается. Пойми ты; дурья башка, мы с тобой в системе, - слово это он произнёс по слогам и как-то угрожающе, - а она жестока. У неё свои правила. Я старался научить тебя ориентироваться в обстановке. Н вижу, ты это освоила. А теперь давай прощаться, - он налил по полному фужеру и тут же залпом выпил.
Я смотрела на него и невольно на глазах моих появились слёзы.
- Пусть это будут твои последние слёзы. Утри их и запомни номер телефона. Звони только в крайнем случае.
- Н, когда наступит это крайний случай?
- Сообразишь.
Это было сутки назад. Потом он отвёз меня опять на Лиговский проспект и там передал, именно так, этому толстопузику. Мы начали знакомиться. Эльвира, Надя и Наташа. Это мои новые подруги.
- Это твоя кровать, - Эльвира, судя по всему, тут была за старшую, тут твоя секция в шкафу. Душ в коридоре. Позже покажу. А теперь уст¬раивайся, а мы пошли на точку.
Что это такое, «точка», думаю, я узнаю на следующее утро. Весь день я обживалась. душ оказался в самом конце коридора. Когда я вы¬шла из комнаты и пошла искать его, то тут же откуда-то появилась баба - Чего ищем?
Она сама довела меня до душа. Показала, как им пользоваться.
- Помоешься и приходи ко мне в конторку. Выдам постельное белье и банные принадлежности.
Плескалась я долго. Вода это моя страсть. Недаром мой знак по го¬роскопу «Рыба». Я позабыла, что надо зайти в «конторку». Женщина сама пришла ко мне.
- Запомни, милая, здесь я для вас, легионерш, - что-то новое, - глав¬ный начальник. Меня надо слушаться. Пошли, - и, не оборачиваясь, вышла из комнаты. Её тон и весь вид заставляли подчиниться.
- Простыня, пододеяльник, наволочка.. Мыло банное, один кусок, Душистое мыло. Для мест интимных. Лосьон для волос. Я моюсь мылом.  Так лучше моется. Личное полотенце, полотенце для ног, - она оглядела меня с головы до ног, - Ну-ка сними туфельки. Подними ногу, - внима¬тельно осмотрела мои ступни, - надо заняться ногами. Наши клиенты не любят заскорузлые пятки и отросшие ногти. Завтра будет педикюрша. Не пропусти, - она ещё раз посмотрела на меня словно цыган на кобы¬лу, - лифчик свой выброси. Я принесу тот, что надо. Принесу и все про¬чее. Потом расплатишься. Будешь выходить на службу, обязательно прежде зайдешь ко мне. Выдам кое-что. Чтобы ненароком не подзале¬тела.
Мне окончательно стало ясно на какую «службу» я попала. - А, где здесь кушают?
- Ты, я вижу любительница поесть. Завтракать будешь со всеми. На первом этаже у нас столовка. А, что касается обедов и ужинов, то тут как придётся. На завтрак ты  опоздала, но ты пойди, подкрепись. Я по¬звоню, чтобы тебя покормили.
Суровая с виду Белла Евгеньевна, так она назвалась, оказалась женщиной весьма обходительной и внимательной.
- Я отвечаю за вас, девочки. С меня спросят на все сто процентов, если вы будете в нужный момент не в форме. И ещё. За порог этого до¬ма без моего разрешения ни на шаг. Читать захочешь, приходи. Дам книгу. Телевизор в холле второго этажа. Отдыхай, - улыбнулась, - пока. Потом так будет хорошо, что лишь бы до койки доползти.
Завтрак был вкусный. Даже овсяная каша, которую я терпеть не могу с детства, была вкусна. Вернувшись в теперь уже свою комнату, я тут же легла и уснула.
Первой вернулась Эльвира. на часах начало десятого вечера.
- С мымрой познакомилась, вижу. Ты с ней будь поосторожней. Она стукачек. Сболтнешь что не так, тут же настучит Павлику.
- Кто это?
- Это тот, что тебя сюда определил. Он у них диспетчер. Нас на работу распределяет.
 - Как это?
- Завтра узнаешь.
Узнала я уже сегодня. Вернулись Надя и Наташа. Долго в ду¬ше. Потом они на столике у окна устроили что-то вроде ужина. Не ус¬пели выпить по второй, как в комнату без стука вошёл Павлик. И с по¬рога мне - Иди, умойся и почисти зубы. Быстро.
- Ну вот, девонька, - Эльвира была весела, - и до утра не дожила целкой.
- Не переодевайся. Поехали.
Без пятнадцати двенадцать ночи я вышла из комнаты, где провела одиннадцать часов. Чёрная «Волга» буквально мчалась по пус¬тым улицам и скоро остановилась на улице Гоголя. Я успела заметить номер дома. Двенадцать. По едва освещенной лестнице мы поднялись на второй этаж. Старая квартира была также темна. Павел Павлович привёл меня в комнату, где кроме большого трехстворчатого шкафа и зеркала в половину стены ничего.
- Стой здесь и жди.
Через пять минут пришла женщина. - Называй меня Ольгой. Разодевайся.
- Как раздеваться?
- Догола.
Я разделась. Она обошла меня вокруг. Хмыкнула - Превосходный материал, и пошла к шкафу. Скоро я увидела себя в зеркале. Я и не я. Какая-то щеголиха глядела на меня оттуда
- Пройдись, повернись, - командует Ольга, - Снимай лифчик, - опять осматривает меня, - Хорошо. Ты у Беллы Евгеньевны была перед отъездом? - они тут друг дружку все знают, отметила я и отрицательно по¬качала головой.
- Стой, я сейчас вернусь.
Я опять смотрю в зеркало. Надо «обживать» своё новое обличие.
Вспомнились уроки сценического движения. Куда мне предстоит от¬правиться отсюда?
- Возьми и заправь это себе, - она замялась, - сама знаешь, куда.
- В рот что ли?
- Дуреха ты. Во влагалище. Вот куда.
Она ушла, а пришёл Павел Павлович. Осмотрел меня. Одобритель¬но хмыкнул - Поехали, по дороге дам вводную.
Что это такое, я не знала. Поживём, увидим. Всё в той же черной «Волге» мы поехали не знамо мне куда.
- Теперь запоминай. Ты работаешь в ресторане метрдотелем. Оди¬нока. Тебе двадцать восемь лет. И не возражай. Твой клиент человек не молодой. Он малолеток не любит. Хорошо сохранилась. Вот и выгля¬дишь моложе. Старайся больше молчать, а слушать и запоминать. Каж¬дое его слово запоминай. В этом твоя основная задача. Раздвигать ноги не велика наука, - он усмехнулся, - Но впрочем, это как сказать. Ну да ладно. Может до этого и не дойдет. Бывает так. Я тебя заберу в три но¬чи. Вперёд, гвардеец интимного фронта. Не тушуйся. Мата Харри на этом в историю вошла.
Кто такая его Мата Харя, мне не известно, но честолюбием меня Бог не обделил. Настроение у меня поднимал ось, как опара на свежих дрожжах. Машина со скрипом тормозов остановилась.
- Пошли, Тома, - он взял меня под ручку и повел к входу в красивое серое здание, где светилось несколько окон.
В холле я поняла - это гостиница. Какая-то странная, но гостиница.
За стеклом я успела рассмотреть военного в форме КГБ. Он кивнул мо¬ему сопровождающему - проходите, мол. По пологой лестнице с ковровым покрытием мы поднялись на вто¬рой этаж. Прошли немного, и Павел Павлович усадил меня в низкое кресло в холле.
- Посиди минуту. Доложу, - и вошёл в широкую дверь.
Через три минуту в холле появилась девушка с подносом. Зыркнула в мою сторону и скрылась там же. Что было на подносе, я не разглядела. Он был закрыт белой тряпкой. Простите, салфеткой. Еще три минуты прошло. Девица вышла. Тишина. Тепло. Чего мне? Сиди и жди. Не привыкать.
- Заснула? Пошли, представлю тебя. Ты Нина.
Приехали. Мало, что меня состарили и произвели в рестораторскую  штучку, меня и переименовали.
- Георгий Васильевич, это Нина. О себе подробнее она сама расска¬жет.
- Нина? - совсем нестарый мужчина, несмотря на поздний час, в костюме и при галстуке, - Нина так Нина. Проходите Нина, - он под¬черкнул, будто знал, что я не Нина, - Павел Павл6вич, Вы приезжайте не раньше шести утра. Я вижу, что у нас с Ниной, - и опять сделал уда¬рение на Нине, - будет долгий разговор.
Павел Павлович развернулся по-военному и вышел прочь.
Георгий Васильевич провёл меня в комнату, где на низеньком сто¬лике чего только не было. Икра чёрная и красная, рыба красная и опять же белая. Разное мясо. Помидоры и огурцы. Свежие. И это осенью. В металлической посудине что-то горячее. Бутылка «Советского Шам¬панского», водка, вино марочное. Лимонад и «Полюстрово».
- Где тебе будет удобно? - что же. На «Ты» так на «Ты». Он же старше меня, - Павел Павлович сказал мне, что тебе под тридцать. Вру¬нишка ваш Паша. Что же я не вижу, что тебе от силы двадцать. Ты не тушуйся. Это его такая стезя. Легенды сочинять. Они, внуки железного Феликса, мастаки в этом деле.
Он начал открывать Шампанское.
- Не люблю эту шипучку, - вырвалось у меня.
- И я не люблю. Давай апперитивно выпьем водички со слезой.
Пил он красиво. И, вообще, он представительным мужчиной. Таких в кино показывают.
- Закусим, чем Бог послал. Бога этого, Нина, - и опять он усмехается, - зовут Управление делами.
- Вы всю дорогу Ниной зовёте и как будто не верите, что я Нина.
- Так ты же, милая не Нина же. Так ведь?
- Тамара я, - что я сделала, испугалась я и это, наверное, тут же отразилось на моём лице.
- Не бойся. Меня не слушают, - видя, что я не понимаю, о чем он говорит, пояснил, - То есть, здесь нет подслушивающей аппаратуры.
Я же всё ждала, когда он начнет ... Как бы это покультурнее сказать. Приставать, что ли. Он же пил, ел и много говорил о том, как он в Париже он ходил в какой Руж, кушал луковый суп. На фиг мне его Париж. Ну не видала я Лувра, не ела лукового супа. Зато я Эрмитаж облазала вдоль и поперёк. А суп я люблю мясной. Обожаю солянку сборную.
- Нина тире Тамара, ты какую музыку любишь?
- Нашу музыку я люблю. Советскую.
- А я джаз. Дези Гилеспи?
На хрен мне сдался его этот еспи.
- Послушайте, любитель джаза, а нельзя о чем-нибудь поинтерес¬ней. Ночь уже, а Вы все трындите.
- Ты чудо. Что за сленг. Давай выпьем, - тут я окончательно поняла, что мне подсунули просто алкоголика. Говорливого алкоголика. На ча¬сах половина второго, а он уже никакой. А говорил - приезжайте не раньше шести утра.
Он заснул. Я специально уронила бокал на пол. Ни-ни. Ухом не по¬вёл. Пиджак он снял, галстук распустил. Спит и не храпит. В карманах пиджака один носовой платок и записная книжка. Это интересно. Фа¬милии, фамилии и телефонов номера. На всякий случай запомнила три, четыре фамилии и телефоны. Память у меня хорошая. Что дальше де¬лать? Решила, не пропадать же добру. Села за столик и начала кушать. Съела всю икру. Выпила вина. Чуть-чуть. Не пить же я сюда пришла. Не заметила, как в комнату вошла та девица, что поднос приносила. Стоит на пороге, палец к губам приложила и другой рукой машет - вы¬ходи.
Вышли мы в прихожую, и она говорит шепотом - Иди, тебя Павел Павлович внизу ждет. Уже в машине Павел Павлович начал разговор.
- Вы оправдали мои надежды. То, что Вы открыли своё подлинное имя, вносит в нашу игру интригу. И то, что умело, не ожидал, не ожи¬дал, споили нашего клиента, прибавляет в Ваш багаж.
- Так, значит, вы слушали нас?
- Запомните, Тамара, Вы влились в систему, - и он туда же, - Тут свои правила игры. Отдохните. Утречком я приеду. Составим отчет. Первый раз я Вам помогу.
Я вошла в нашу с девочками-подругами комнату, когда на часах начало четвертого. Они спят, сопят в шесть ноздрей. У меня ни в одном глазу сна нет. Почти всю ночь я пила, ела и ни разу не курила. Привычка сильнее натуры. Вернулась в коридор и пошла в сторону ду¬ша.
- Милочка, - театральным шепотам остановила меня Белла Евгень¬евна, - курить хочешь? Пошли ко мне.
- Вам тоже не спится?
- В мои служебные обязанности входит встречать и провожать вас, агинтессы богов Гермеса и Эроса.
В «конторке» Беллы Евгеньевны было так накурено, что как говорят, хоть топор вешай.
- Сейчас проветрю. Ты пока смой краску и похоть с лица своего.
- Не было ничего такого. Зря Вы.
- Похоть, милочка, не только в совокуплении. Она в мыслях и почти невинных поступках. Я, милочка, - у меня вырвалось: далась Вам эта милочка, - ты права. Это слово паразит. Так вот, товарищ по несчастью, что я тебе скажу. Ты не думай, что я всю дорогу здесь надзираю за ва¬ми. Это, так сказать, почетное заключение под стражу. И на том спаси¬бо.
Белла Евгеньевна при этом встала со стула, подошла к шкафчику. Одно движение и в руке её бутылка ь водки.
- Не признаю ничего кроме этого напитка. Его питие для меня на¬слаждение.
Я поняла, что этим напитком она уже наслаждалась до встречи со мной.
После двух стопок «наслаждения» наша надзирательница разгово¬рилась. Я узнала, что она в юности была комсомольским функционе¬ром. Это её выражение. Что именно там, в райкоме комсомола состоя¬лась роковая встреча, после которой её жизнь изменилась кардинально. Спецкурсы при Управлении КГБ по Ленинграду и Ленинградской об¬ласти. Потом языковая подготовка и вот, она уже работает уборщицей в консульстве одного из стран «капиталистического лагеря».
- Эх, Тамарочка, что только ни приходилось терпеть. Но то, что мне удавалось узнать, стоило того. Не имею права говорить о конкретике. Одно скажу, многим ихним шпионам, агентам пришлось уматываться из Союза в 24 часа. Другие просто пошли на скамью, - на этом Белла Евгеньевна прервала свой рассказ, - Иди спать.
Мне удалось поспать три часа. Одноразовая норма сна для человека. Это мне говорил психиатр.
- Девочка, - говорил Павел Павлович, будучи слегка пьяным, - нам важны любые слова, даже междометия, что исходят из речевых аппара¬тов наших подопечных. Тебя и в планах не было, когда в Будапеште лилась кровь коммунистов и наших бойцов. Нам такого не надо. Нам своих Петефи хватает с излишком. было
Я не знала, что было в Будапеште, и отчего там убивали коммуни¬стов и наших солдат. Тем более я не знала никакого Петефи. Но то, с какой страстью говорил Паша об этом, вводило меня в транс. Я готова была резать на кусочки моих клиентов, лишь бы узнать их подлые мыс¬лишки.
Этот разговор произошёл через год после того, первого. Пьянчужку из Москвы. Утром тогда Павел Павлович помог мне составить мой первый отчет. Два часа мы с ним корпели над ним. Потом он предло¬жил погулять - Ты я заслужили кратковременный отпуск.
Мы шли по улице, где отдельные прохожие торопились по своим делам. Работали только булочные и молочные магазины. Шли молча, как бы отдыхая от долго общения. Павел Павлович свернул к набереж¬ной Мойки.
- Через пятнадцать минут откроется одно очень симпатичное заве¬дение. Там и отметим твой дебют.
«Симпатичное заведение» оказался то ли буфет, то просто распи¬вочная. Несколько ступеней вниз, а там большой зал со сводчатыми по¬толками. Стойка и высокие столы. Вот и вся обстановка этого заведе¬ния. В углу, тесно прижавшись друг к другу, стояли мужики, и распи¬вал водку. Буфетчик то и дело лениво покрикивал на них - У нас не распивают своё. Валите отсюдова, и опять закрывал глаза.
- Как тебе тут?
- Вопрос не по времени и не по месту
- Есть что-то лучше?
- Здраво. По сто и бутерброды, - не спрашивая, а утверждая, мой куратор пошел к стойке.
Мы пили и ели как ни странно свежие бутерброды. Вот и выпито всё.
- Возьми это конверт. Это твой первый гонорар или премия. Назы¬вай, как хочешь. Получка в конце месяца, а это за удачно проведенную операцию.
Уже в общежитии он сообщил мне, что со следующей недели я буду индивидуально заниматься английским языком. У руководства есть мнение специализировать тебя на иностранный контингент.
По вызовам я выезжала почти каждый день. Мои отчеты хвалило начальство, а входила во вкус моей работы. Постепенно я вырабатывала некие правила работы с клиентами. Я записывала их в обычную школь¬ную тетрадь. Её прятала под матрас. Дура стоеросовая.
- Тамара, - Павел Павлович по обыкновению спокоен, - это хо¬рошо, что ты с умом подходишь к своей работе. Но то, что ты записы¬ваешь, уже является секретным материалом. Изволь свою тетрадь сда¬вать Белле Геннадьевне. Никто, повторяю, никто кроме меня не должен читать твои записи. Ясно это тебе? – у меня поджилки затряслись.
- Чего затряслась. Пиши. У тебя способности обобщать и анализи¬ровать. Я даже скажу, у тебя писательский дар.
Английский язык я принимала быстро. Преподаватель говорила - У Вас природный слух на языки. Присутствует небольшой восточный ак¬цент, но это не так важно.
В канун праздников, когда мы с девочками строили планы, как их отметить, меня переселили в отдельную комнату рядом с «конторкой» Беллы Геннадьевны. Не комната, а комнатушка. Но своя. Честно гово¬ря, я уже тяготилась соседками. Особенно меня «доставала» Эльвира. Я видела, девушка спивается. Кстати, скоро её не стало. Куда делась? Нам не было известно.
Забегая далеко вперед, скажу, судьбе было угодно, чтобы мы с ней встретились. Будет угодно той же судьбе, расскажу.
Я всяческими путями добилась, чтобы в моей комнате заменили кровать, повесили светлые занавески и, верх моих стараний, поставили маленький телевизор «Юность». О чем-то я ещё хотела сказать. Подож¬дите. Дайте минуту подумать. Ах, да. Начиная с того конверта, что дал мне Павел Павлович в той распивочной, что на набережной реки Мой¬ки, я такие деньги стала откладывать. Я подозревала, что и этот мой «секрет» известен Белле Геннадьевне. Ну и пусть. Я уже свыкаюсь с тем, что у меня нет личной жизни. Нет, ну не смешно ли, когда она го¬ворит тебе после выполнения очередного задания
- Тамара, напрасно ты отказываешь клиенту в малых дозах садизма. Твоя попа заживет скоро, а не удовлетворенный клиент хуже злейшего врага.
Праздники прошли в трудах праведных. Понаехало в город трех ре¬волюций начальничков, кажется со всех пятнадцати республик. Всё наше общежитие работало, не покладая ... Чего? Ног не покладая. Вот чего. Я, например, только на написание отчетов затратила почти полто¬ра дня. Как я смеялась, когда писала об этом жирном, ласково говоря щем казахе. Он или просто дурак, чего ни бывает в лабиринтах власти, или провокатор. Он так честил своих вышестоящих начальников. Так честил, так песочил. Я запомнила даже некоторые из его выражений. Например, о Первом секретаре: ЦК  союзной компартии он говорил так: Его мозги оплыли жиром настолько, что внутрь не проникнет даже свет атомной бомбы, что рвут на полигоне в Семипалатинске.
Все же мы с Беллой Геннадьевной отметили праздник. Решили уст¬роить стол у меня - У тебя, Тамара уютно. Не то, что у меня. Решили никого не приглашать. Было действительно уютно. Я даже вспомнила мать, к тому времени уже покойную. Включили телевизор на программе с музыкой. Под эту музыку хорошо пилась холодная водка, и шли в рот маринованные венгерские огурчики фирмы «Глобус». Дверь мы заперли на швабру. В общежитии замков в дверях не полага¬лось. Так мы шваброй подперли ручку. Вот и замок.
Стучат. Кто бы это? Девочки сами по себе гуляют и к нам сунуться, не посмеют. Стучат уже изо всех сил. Пришлось открыть. Убрали вы¬пивку, открыли  форточку. На пороге сам Павел Павлович.
- Гуляете, девочки, - наш куратор был заметно пьян. Откуда-то из недр своего объемного драпового пальто он извлёк сначала бутылку водки, потом банку лосося в собственном соку и в довершении этих манипуляций полиэтиленовый пакет с виноградом.
- Пришёл попрощаться. Как говорят у нас, у девочек, - это его юмор, - представляюсь по поводу перевода к новому месту службы. Вот, - и громко икнул.
После такого предисловия он ловко открыл бутылку и, не пролив мимо ни капли, разлил водку по стопкам. Выпили. И пока Павел Павло¬вич лобызал Беллу, я быстро, как Кио на арене отлила половину водки в графин. У спела и долить в бутылку  воды. Нам с Беллой все равно, а он не заметит.
- Тамара, тебя переводят отсюда. Ты не тушуйся. Тебя делают глав¬ной в группе. Жить будешь в съемной квартире рядом с «точкой», - я давно заметила эту способность Павла Павловича, быстро трезветь.
Что это за «точка», и какой группы я буду руководителем, я узнаю скоро.
Это был конец 1979 года. А Новый 1980 год я уже встречала в ком¬пании моих новых товарищей по службе. Я занимала комнату в двух¬комнатной квартире на улице Нахимова. Моей соседка пожилая женщина, и наше с ней общение ограничивалось тремя фразами - здрастье, до свидания и спокойной ночи. В её комнате всегда тихо. Лишь иногда в полдень я слышала классическую музыку оттуда.   
______________________________________

Поспелов
По долгу службы в год проведения у нас Олимпиады я побывал в новой гостинице, оборудованной по «европейским» стандартам. Замес¬титель директора по размещению, полковник КГБ в запасе показал мне всё своё «хозяйство». Впечатлило, ничего не скажешь. Меня особенно поразило то, что он мог одним ключом открыть все номера - от обыч¬ного до «Люкса». Другим все помещения технического обеспечения. Третьим то, что касалось блока.
В заключение своей инспекции я зашёл к начальнику спецотделе¬ния милиции.
Молодой симпатяга мужик с гордостью рассказывал, как у него тут поставлена работа. В конце достал три картотечных ящика.
- Вот, смотрите. Здесь весь мой спецконтингент. Вот это «англичан¬ки», тут «немки», тут «француженки». А эти две «японки» и одна «ки¬таянка». Есть и «испанка». полный интернационал. Все, как на подбор. Красавицы. В отличной физической форме. Здоровы.
- А это, что за ящик? - спросил я, увидев на верхней полке ещё один.
- Это архив. Так сказать отработанный 'материал. Вроде экстрагированных патронов.
- Можно посмотреть?
 Так за ради Бога. Всё не соберусь уничтожить.
Я начал перебирать карточки. Всё аккуратно. Коротко, но исчерпы¬вающи. Ф.и.О. Национальность, партийность, социальное происхожде¬ние, образование, и та же физическая форма. На седьмой или восьмой карточке я задержался. Что-то в лице женщины на фотографии 9 на 12 заставило в него вглядеться пристальнее. Читаю - Инина Тамара Ва¬сильевна, 1957 года рождения, русская, член КПСС с такого-то года, образование среднее специальное. Дальше её физические данные. Даже группа крови. В конце запись - в совершенстве владеет английским и немецким языками. На обороте пометка карандашом - пригодна для работы в Управлении.
Опер перестал говорить по телефону и готов продолжать свою хвастливую болтовню.
- Погоди ты. Что значит вот эта пометка. Пригодна для работы в Управлении.
- А хрен его знает, товарищ. Я тут шесть месяцев.
Улучив момент, я сунул заинтересовавшую меня карточку во внут¬ренний карман пиджака. Согласившись выпить с молодым остолопом «на посошок» я отбыл. 
______________________________________
Наш «Паша с Уралмаша» совсем обленился. Умотал куда-то. Ок¬на, что выходят на Национальную библиотеку, грязны настолько, что я с трудом различаю лица молодых людей, что с упорством дебилов кро¬шат своими роликами и катальными досками гранит. В офисе, въевшее¬ся словцо в наш лексикон, никого. Все разъехались в поисках заказов. Волка ноги кормят.
Я же сижу над уже принятыми проектами договоров. Моей задачей является прочесть их и по возможности, выявить всяческие «ляпы».
Один лег по правую руку. В рот отравляется сигарета. Другой до¬говор.  Во рту леденец. Так я обманываю свою пагуб¬ную привычку.
Пацаны на роликах исчезли. Сквозь грязное стекло мне все же вид¬но, как небо затянули тяжелые черные тучи. Быть дождю. Засосало под ложечкой. С утра у меня в животе кроме кружки кофе «Tchibo Exclu¬sive» и ломтика сыра «Parmenat» ни-че-го.
Просмотрю ещё один договор и пойду в забегаловку. Съем чего-¬нибудь. да и выпить пятьдесят водки не помешает.
Ивина Тамара Васильевна с одной стороны, именуемая дальше «за¬казчиком и ...
Стоп. Инина, Инина. И имя знакомо. Откуда? Когда я сталкиваюсь с чем-то, что вызывает у меня неопределенность, граничащую с тревогой, я даю себе передышку. Решено, иду в «Бистро». Наташа, что за кассой знает меня и без вопросов пробивает чек - пятьдесят граммов водки, стакан соку и салат, что тут назван «Столичным». Чудодейственное средство эти пятьдесят граммов. Не успел сок пройти пищевод, а я уже вспомнил, откуда мне знакомо это имя.
Гостиница «Прибалтийская», молодой опер и его картотека. Это было пятнадцать лет тому назад. Помнится, карточку с этим именем я положил в карман пиджака. Думал тогда, как-нибудь выкрою время и займусь частным сыском. Что-то в лице на фото 9 на 12 меня тронуло.
Доев салат и, прости меня грешного, выпив ещё пятьдесят, я поспешил в офис.
Вернулся «Паша с Уралмаша». Отчего-то сидит в коридоре. Крас¬ный, потный. Угрюмый.
- Паша, ты, когда займешься своим делом. Окна так засраны, что стыдно перед прохожими.
- Господин Поспелов, мне бы другое разрулить. Окна подождут.
- Какие проблемы?
- Я проморгал срок окончания аренды. Вот беда, так беда.
- Паша, это ведь не входит в круг твоих обязанностей. Пусть у нашего министра финансов голова болит.
- В том-то и загвоздка, что я забрал эти договора у Вероники Ива¬новны, - это наш Главный бухгалтер, - обещал протолкнуть побыстрее. А мой кореш из КУГИ слинял. Сука, - Паша в сердцах выругался не¬цензурно и даже сплюнул под ноги.
- Не грустите Паша. Все пройдет, как с белых яблонь дым.
- Вот Вы всегда так. Шутите, - Паша сёрпнул носом, утёрся рукавом и сгинул.
Я же опять уперся взором в договор. В его окончание. Так. Это ад¬рес заказчика. П/О 196070 и номер почтового ящика. Мало. Вот и кон¬тактный телефон. Будет удача, если это именно её телефон, а не её представителя. Номер мобильной связи. Оператор «Мегафон». Судя по первым трем цифрам - 921. набираю. Жду. Мелодичный перезвон бьет мне в ухо набатом. Не думал, что со мной может быть такое. Что это?
- Слушаю, - слышу женский голос, - с кем я говорю?
- Я представитель фирмы, с которой Вы заключили договор.
- Ах, вот это что, - как мне показалось, с облегчением говорит женщина, - тогда Вам лучше обратиться к моему адвокату, - у меня сорва¬лась со своих подтяжек печень, но тут же вернулась на своё законное место, это она, - Впрочем, он в настоящий момент, наверное, нежит своё толстое тело в водах Красного моря. Это срочно?
- Я могу отложить Ваш договор, и тогда он пойдет в дело тогда, ко¬гда Ваш адвокат вернётся.
- Пожалуй, это будет не по-деловому. Как Вы считаете? - я услышал в голосе женщины нотки иронии.
- Я в офисе до пяти вечера. Решайте и сообщите мне.
- Я решила. Еду, ждите.
Паша вернулся. В драбадан пьяный. Верный признак слабости. На¬питься и как бы уйти от проблемы.
- Паша; если ты тотчас не умотаешь отсюда, то я отправлю тебя в кутузку.
- Понял не дурак, был бы дурак, не понял, - и неверными галса¬ми пошёл из офиса. Сквозь грязь на окнах я разглядел его шатающегося на газоне у Национальной библиотеки.
Прошло не более часа, в течение которого я сидел без движенья и тупо смотрел в окно. Дождь прекратился. Опять развиднелось, солн¬це мертвенно белое и нагоняет на меня тоску вселенскую.
- Это Вы звонили мне насчёт договора?
- Я.
- Так что же Вы сидите, как истукан?
Как она права! Я словно идол сижу в кресле. Ничего не понимающий идол.
- Вы большой чудак, однако. Я много видела людей неординарных, но вы единичный экземпляр.
______________________________________
Отдельная палата на неврологическом отделении бывшего Первого медицинского института имени академика Павлова. На сложной конст¬рукции кровати лежит пожилой мужчина «под капельницей». Рядом на высоком табурете сидит женщина. Её густые тёмно-русые волосы глад¬ко зачёсаны назад. Она держит мужчину за руку и читает - Любовь слепа и нас лишает глаз. Не вижу я того, что вижу ясно. Я видел красо¬ту, но каждый раз понять не мог, что дурно, что прекрасно ...
- Ты удивительно читаешь Шекспировские сонеты, - мужчина при¬открыл глаза, - Отдохни. Сколько там, в колбе зелья осталось?
- Секунд на двадцать. Потерпи, командир.
- Я тебя ведь на фотографии не узнал. Чувствовал, что-то, но не мог ассоциировать с тем временем.
- А я сначала тоже подумала, вот ведь как похож мужик на моего Серафима, но не он. Ты здорово изменился.
- Серафим умер в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году.  Ты завтра не приходи. Отдохни. Нечего мотаться через весь город.
______________________________________

Ирина.
После того, как я отработала с группой в «Прибалтийской» и полу¬чила устную благодарность от руководства, меня откомандировали в распоряжение Управления УГБ по Ленинграду и Ленинградской облас¬ти. Начальник отдела по кадрам и личному составу принял меня благосклонно - Мне приказано оформить Вас в штат на должность старшего специалиста в наш отдел. Думаю, Вам не помешает отпуск. Так что, товарищ старший лейтенант идите в кассу за отпускными. Встретимся через месяц.
Вот так, Тамара Васильевна, без тебя тебя женили и даже произвели в офицеры. Наверное, я в этот момент улыбнулась, потому что майор спросил - Что я сказал смешного?
- Виновата. Это я про себя. Как это я и в военной форме. Я привык¬ла больше облачаться в ночной пеньюар.
- Это в прошлом и забудьте о том, - он даже привстал, чтобы огля¬деть меня, - форма будет Вам к лицу, - улыбнулся, - и к фигуре.
Тех денег, что я получила через двадцать минут, хватило на поездку на море. Самолётом до Сочи и там, на автобусе до Мацесты. Хорошая комната с видом на море. Отличная еда. Всевозможные процедуры. Та¬кое я в своей жизни ещё не испытывала. И, что самое важное, не надо ночью срываться и ехать на «точку». Впереди у меня было четырна¬дцать дней, и я стараюсь использовать их по-полной. Я сторонюсь близких общений. Мне не хочется ни с кем говорить. Я наслаждаюсь одиночеством.
Перед самым моим отъездом со мною говорил один из заместителей Управления.
- На первое время мы определим Вас на чисто канцелярскую рабо¬ту. Это необходимо для того, чтобы Вы смогли заочно окончить нашу Высшую школу. У нас на Вас большие надежды. Вы перспективный работник. Постарайтесь не разочаровать нас.
И вот теперь, лежа на пляже, на жестком лежаке, я размышляю.
Дурная привычка это сохранилась у меня несмотря ни на что. Какие такие перспективы прочат мои начальники мне. Высшее образование за два года. Сомневаюсь я. Но так сказал генерал. Ему я должна верить.
Всё. Кончились две недели, и я опять сижу на месте D-24 у иллю¬минатора на борту ТУ -134 и старюсь не дрожать. Три часа я буду ста¬раться думать о чем-то приятном, но всё равно выходя из самолёта мысленно перекрещусь. Пронесло! Не вышло.
Ленинград встретил нас сильным ветром и дождем. Пулково не принимало, и мы полетели в Москву. Это мне только не хватало. От Москвы до Ленинграда я поеду на поезде. Хоть вы все лопните.
Через двенадцать месяцев я получила диплом о высшем образова¬нии общесоюзного образца по специальности психология. Тема моей дипломной работы называлась так - Особенности ведения допроса в условиях максимального психомоторного воздействия на допрашивае¬мого. Оценка - хорошо. Что же хорошо, так хорошо. Ещё через шесть месяцев мне было присвоено очередное звание - капитан. Я долго вер¬телась перед зеркалом в новенькой форме. Когда ещё мне придётся на¬деть её.
- У Вас, капитан, большой опыт практической работы, хорошая теоретическая подготовка, Вы определенно обладаете способностями к дидактике. Руководство приняло решение направить Вас на преподавательскую работу. Вы хорошо отдохнули? – получив от меня утвердительный ответ, закончил разговор, Желаю успеха на новом поприще, - гаденько улыбнулся.
Мои ученики это опытные оперативные работники, которые, как у нас говорят, пашут землю.
За девять лет я приобрела и потеряла многое. Умерла Белла Евгень¬евна. Убили во дворе дома, где он жил, Павла Павловича. В июне 1988 года я случайно встретилась с Эльвирой. Она погрузнела, но не утрати¬ла привлекательности. Мы часик посидели с ней в кафе. Она замужем, у неё двое детей. Работает директором детского сада. Вот так поверну¬лась её жизнь. Из внучек железного Феликса в детские няньки. Но я и приобрела. У меня много учеников, я защитила кандидатскую диссер¬тацию, я уже майор. Одного не дано мне. Быть женой мужа и иметь де¬тей.
В конце 1990 года меня командировали на три месяца в Москву. О моих лекциях прознали и там.
Всё рухнуло в 1991 году.
В Ленинграде, теперь уже в Санкт-Петербурге мне удалось, что на¬зывается, ухватит кота за хвост. Мне назначили пенсию. Мои сбереже¬ния «растворились» в дефолте. Хорошо, мне мой бывший начальник помог вложить немалую долю средств в недвижимость. Я купила квар¬тиру в «Сталинке».
Вместе с ним же организовали фирму «Купи-продай» и неплохо на этом зарабатывали. Хотя у меня не поворачивается язык произносить это слово. Просто имели неплохой доход. Через три года моих средств хватило на то, чтобы затеять строительство дома в районе Озерков.
У нас с моим компаньоном один адвокат на двоих. Он и посовето¬вал мне заключить договор с одной частной строительной организацией - Не пожалеете, Тамара Васильевна. Они принимали участие в строи¬тельстве VIP-коттеджей в Стрельне.
И вот теперь я еду в эту контору. Там, видишь ли, какому-то недо¬тёпе что-то в договоре не понравилось. Разберемся, майор в отставке.
«Разобрались», да так, что через три месяца я уже носила дрyryю, этого «недотёпы» фамилию.
______________________________________

Поспелов.
Дом Тамара достроила. В этом немало помог ей и я. Помог и с обу¬стройством его.
В погожий сентябрьский день состоялось заселение. Пригласили на это «эпохальное» события и меня. Стола, как такового не было.  На площадке за домом устроен высокий прилавок, иначе никак это сооружение не назвать, на котором были  разложены закуски. Выпив¬ка, в изобилии располагалась на передвижных сервировочных столиках. Удобно. Перекатил в нужное место и пей себе на здоровье.
Тамара была прекрасна. Она с достоинством королевы вела этот ра¬ут. Обходила собравшихся и каждому говорила несколько куртуазных фраз.
Подумалось, не ошибся я тогда, наблюдая за беседой двух девиц в небольшом  кафе на пересечении улицы Льва Толстого и господина Рентгена. Вспомнил даже её слова, обращенные к визави - Ну, что ты вечно смеёшься. Сидит, видишь ли, и смеётся.
- Вам не скучно здесь?
- Я не умею в принципе скучать. Тут же я, как в древнегреческом театре.
- Не скажите. Скорее это некий паноптикум. Посмотрите туда, - она слегка повела головой, - это бывший управляющий строительным тре¬стом. Сегодня зажравшийся вор. Тех, - она опять сделала движение го¬ловой, - Вы должны знать. Впрочем, может быть, и нет. Это костоломы из пятого отдела. Ныне один из них директор ЧОП,а, другой возглавля¬ет охрану в одном из ЗАО.
Гости разошлись враз, как по команде. Нанятые халдеи собрали стол, убрали в короба посуду, сели в микроавтобус «Фольксваген» и укатили. На площадке остались трое - чёрный мастифф по имени Тони, Тамара и я. Когда я спросил Тамару, почему эту «собаку Баскервиллей» назвала таким именем, она ответила - Просто услышала по радио «Ма¬як» о каком-то английском молодом политике Тони и фамилия овечья Блеер. Вот и назвала моё чудовище из сказки об аленьком цветочке То¬ни.
Я не стал уточнять, что фамилия лидера партии в Англии просто Блэр. Мне  гораздо важнее другое. Как отреагирует Тамара на мое предложение объединить наши жизни.
- У меня несносный характер. По ночам я встаю покурить и храплю. Умею готовить,  готовить, но ужас, как не люблю стоять у плиты. Я люблю пропустить рюмку другую. Ты сможешь терпеть все это?
Чем я мог ответить ей? Соответственно
- Если я начну перечислять свои недостатки, - она перебила меня.
- То, что я перечислила не недостатки. это особенности моей натуры и образа бытия.
- Пусть так. Так вот, если мне перечислять эти особенности, думаю, и к утру не окончу.
- Не уж, мой командир, пошли лучше в дом, да как следует, выпьем. С этими гостями я по-настоящему, и не поела, не выпила.
Так состоялось наше объяснение. Наше бракосочетание, слово-то какое заскорузлое, состоялось в районном отделе записей актов граж¬данского состояния. Вишь, как! Всё чин чинарём.
______________________________________

Ирина
Моего мужа выписали. Мы начали нашу жизнь. И жили в мире и согласии. До октября 2009 года. До той минуты, когда он утром сказал мне - Сегодня я что-то неважно себя чувствую. Через час он умер.
______________________________________

Эпилог
Помню, как Эльвира, сидя с ногами на тахте в спортивном кимоно, она имела черный пояс и второй Дан по карате, и, держа в правой руке граненый стакан, полный любимым ею венгерским Вермутом, а в левой дольку лимона, говорил нам: Я вам, девочки так скажу - при нашей ра¬боте надо не только уметь хорошо работать, - тут она употребила непе¬чатное название женских гениталий, - но и головой соображать. Это вам, внучки и правнучки дедушки железного Феликса не детей рожать.




Содержание
Акафист;
Мошенник;
Бестолочь;
Это вам не детей рожать.





























Беспалов Н.А.
«Записки мудрой черепахи», сборник рассказов.
Если в первом рассказе идет речь о жизни зрелого мужчины, его встречах с женщинами и перипетиях, связанных с этим, то последний рассказ о судьбе девушки волею судеб оказавшейся в сетях спецслужб.
 
© Беспалов Н. А., 2012
ISBN 978-5-905936-02-9

























 

 



-