Душа, движима благородством

- Вот здесь остановите – Яна вытащила из сумки кошелек, расплатилась с таксистом. И начала выбираться из машины, не сводя глаз с серой пятиэтажки, ввергавшей, в кислую тоску. Здесь жила Дина.
Таксист, молча приняв оплату, слетел с места, будто за ним черти гнались, и был таков.
 Яна вошла в подъезд, пропахший газом и кошками – обязательный запах всех подъездов. Заскорузлая лестница на четвертый этаж, облапанные сотнями рук – взрослых и детских -  перила. Дверь в квартиру Дины опечатана огромным сургучом, пришпандоренным на тонкий шпагат. Дина подошла к двери напротив. И нажала перламутровую пуговицу звонка. Ждать пришлось минут десять. Глазок в двери на миг потемнел: человек по ту сторону пространства рассматривал Яну, затем что-то звякнуло и зазвенело. Дверь открылась, на пороге стояла невысокая худая женщина средних лет. Выкрашенные в темно-каштановый цвет волосы собраны сзади в хвостик, под глазами небольшие мешки, что свидетельствовало о нездоровых почках. Женщина вопросительно смотрела на Яну.
- Здравствуйте, вы Поминова? – произнесла Яна – я подруга Дины. Вы прислали телеграмму…
- А, заходите, пожалуйста – женщина посторонилась – идите на кухню. У меня небольшой срач. С утра тестом занимаюсь. Постели не успела убрать… - растерянно бормотала она, семеня следом за Яной, как будто Яна – суровая комиссия, перед которой необходимо отчитываться. Яна отыскала кухню по характерному звуку неисправного крана. На столе, прикрытое салфеткой, тесто, скалка. На противне, который закрывал поверхность электрической плиты, пухли булочки.
 Женщина зашла за Яной и робко на нее посмотрела.
- Вы…чаю хотите?
- Я…не знаю – внезапно Яна ощутила голод. Она ничего не ела со вчерашнего обеда. А езда на автобусе прошла в напряженных раздумьях – а вы будете пить чай?
- Давайте попьем – засуетилась женщина – а потом поговорим.

После чаепития Зоя взялась за булочки. Яна рассеянно за ней наблюдала.
- Скажите, за сколько до смерти вы видели Дину? – спросила она.
- За сутки – ответила Зоя – скажем – утром мы с ней увиделись, а на следующий вечер она разрезала вены.
- В каком она была состоянии?
- В каком? Ну, Дина всегда была очень спокойной. Из нее ничего нельзя было вытащить и заставить по этому поводу переживать. Вы же ее сами знали. Немногословная.
Естественно. Иначе она сама отдала бы соседке  письмо.
- Как вы ее обнаружили?
- Я постучал в дверь, мне никто не открыл. Я зашла в квартиру и первое, на что напоролась – это письмо на столе в комнате. Оно  было обмочено водой и заляпано кровью. И я поняла, что Дина…с Диной какая-то беда. Ноги меня притащили в  ванную. Господи, сколько буду жить, вовек этого не забуду. Вода теплая, еще не успела остыть, и она…Дина… глаза смотрят, не как у куклы, еще не остекленели… – судорожно всхлипнув, Зоя схватила полотенце. Ее руки дрожали. – Я, видно, умом тронулась. Только через неделю смогла выбраться на почту. Она так велела…
- Покажите мне письмо – попросила Яна.
Отряхнув муку с рук, Зоя вышла из кухни и вернулась, держа двумя пальцами сложенный вчетверо листок бумаги. Оттого, что подвергся воздействию воды, листок взбух местами, хотя и высох. Бурые неровные пятна смазывали буквы, написанного шариковой ручкой текста. Развернув письмо на коленях, Яна начала читать.
«Любименькая моя соседушка, как увидишь этот пасквиль, чиркни депешу Яне Дубовой. Ее адрес…
Глупо, даже? Я не нахожу больше в себе сил продолжать это дикое мучение, которое садюги прозвали жизнью. Для чего? Это паразит вошел в меня как вирус, я уже ни мыслю себя без него. А ему до лампочки. Ты можешь корить меня как хочешь, взывать к моей совести. Типа, у меня ребенок. А, знаешь, что я скажу? Чихать мне на ребенка. Я, наверное, и вправду превратилась в зомби. Не собираюсь ни перед кем оправдываться, или объяснять то, что собираюсь совершить. Мои объяснения все равно никто не воспримет. Ладно, он потрясающий любовник, хорошо, думай, что я раба собственной плоти, раз его охлаждение ко мне приводит к тому, что я просто устала жить. Я проигрываю в борьбе с самой собой. А ты этого не знаешь? Сердце с совестью устроили мне суд. Я опустошена так, что ты даже представить себе не можешь. Я выжжена изнутри как старая печь. Я мертвыми глазами смотрю на своё дитя и не могу найти в себе силы, встряхнувшись как мокрая собака, продолжать жить для него. Ради чего? Что ему сможет дать мертвая мать? Ловлю себя на том, что мне все труднее, и труднее каждый день не срываться на несчастного ребенка и не наорать за то, что он приходит из садика с какими-то дурацкими новостями, которые мне должны быть интересны. Я больна. Я схожа с тем наркоманом, который чахнет без подпитки и точно так теряет в жизни смысл.
Я ухожу. От всех мук, которые выпало мне в черед испытать собственной шкурой. Ты не знаешь? Когда жжет кислотой мозг, когда токсины убивают сердце. Сколько бессонных ночей я провела в кровати! Ты знаешь, что это такое – выть как волчица, когда кончаются слезы, когда слипается душа.
Не могу, хотя и силюсь понять тех умников, которые советуют: займите себя делами, чтобы отвлечься от тоски. Еще лучше – заведите кошку или собаку. Как, каким способом наполнять жизнь иным смыслом, если разум горит адским пламенем от того, что больше не суждено? Как мазохист, как палач собственной души – возвращаешься и возвращаешься к тому, где был счастлив, или думал, что счастлив. Я дура. Знаю это. Ты ужаснешься, но мне даже плевать, что будет думать обо мне мой ребенок. Я закончилась, и  мне нет возврата. Извести Яну, больше не хочу, чтобы кто-то обо мне знал. Мать в другой стране. Ей, по сути, на меня плевать. Ну, вот. А я подвела свою девочку. Какие мы все жестокосердные. Умирать не боюсь. Это единственная светлая мысль за прошедшие месяцы. Я не собираюсь от нее избавляться. Не кори себя, что не остановила и пойми: если мне надают по рукам, я все равно уйду. Прощай».
- Бога не испугалась – глухо молвила Зоя, утирая слезы – грех-то какой…
Яна не ответила. Поступок Дины поражал ее все сильнее. То, что она завещала обратиться к ней, Яне – было еще удивительнее. Они никогда не ладили. А как могли ладить женщины, любившие одного мужчину? Глухая неприязнь переросла со временем во взаимную ненависть. Непонятно, откуда Дина разжилась ее адресом? Они прекратили общение шесть лет тому назад. Для Яны  открытие, что у Динки ребенок. Тогда,  памятная сцена, которую закатила эта истеричка на даче его приятеля, стала завершающим штрихом их недолгого знакомства.
Наверное, кто-то из их общих знакомых наделил Дину адресом ее  жительства. Кто? Не имеет значения. Глупо сейчас задумываться об этом. Память прокатилась по разуму жгучими волнами. Да, Адам умел очаровывать, она сама подпадала под его дьявольское обаяние. Он обволакивал  патокой шарма. Интересно то, что всякий раз Адам сам верил в то, что, наконец, нашел свою любовь. Но, как избалованный ребенок, находя новую игрушку, забывал о предыдущих, и уже стремился к ней, забывая тех, которых подчинил своей воле. Динка оказалась самой долгоиграющей куклой. Яна поежилась от пришедшего на ум сравнения. Не так стоит думать о человеке, который свел счеты с жизнью, но это самое точное определение.
Осуждать Дину она не могла. Потому, что ей самой ведомо это жуткое состояние, когда нет сил, бороться, и не хватает мощи плыть по течению. Тот последний год она сама подурила на славу. Смешно вспомнить. Над ней глумились его девки, когда припиралась в клуб. Адам ее почти в открытую посылал. А она не слышала. И не воспринимала его. А потом появилась Дина, и он – этот сукин сын – их познакомил на вечеринке в стриптиз – баре. Как они не выцарапали друг другу глаза! Дина улыбалась покровительственно, она-то была на ступеньку выше Яны. А этот свинтус сидел напротив и следил за реакцией бывшей своей пассии. Наверное, Яна не показала того, что творилось в самой ее середке, иначе через три дня он бы не приволок к Прохору на дачу свою новую зазнобу и еще кучу непонятных девиц и парней. Чтобы добить, пытавшегося поднять голову, человека. Чего ей стоило держаться спокойно, знает только она сама. Да и ангел-хранитель, который предостерег ее от роковой необдуманности. А Динка – вот, не выдержала. Скорее всего, та пьяная сцена была спровоцирована ее неуверенностью в том, что Адам когда-то не переступит и через нее. Наверное. Ее утешали, но никому и в голову не пришло вспомнить о Яне, которой были выкрикнуты те гадкие, ранящие слова. А его не было. Он где-то отсиживался, должно быть, в бильярдной, и смеялся над бабьими истериками.
- А где девочка? – спросила Яна. Соседка бросила терзать бедное тесто и удивленно вытаращилась.
- В приюте. Как где? У Дины же никого в целом свете…
- Я бы хотела ее проведать.
- Да? Ну, а че ж …можно, конечно – Зоя засуетилась, как курица, – она, бедняжка, так плакала, когда мать умерла. Навестить можно. Я дам тебе адрес.
Только, это, сладости купи, игрушки, там. Ты пойми, я бы ее взяла к себе, но – виновато начала оправдываться Зоя – мне ее никто не даст, у меня малогабаритка, мужа нет.
Чтобы избегать ответственности цепляются за любую соломинку. Яна знала. Зачем соседке чужой ребенок? Нужно быть абсолютно уверенным в своих силах человеком, чтобы взять на поруки постороннего человека, пусть даже маленького. Трудно, почти невозможно быть всегда ангелом, мудрым и позитивным. И даже эта соседка, одинокая душой женщина, должна скрывать что-то такое, что никому не положено видеть.
Ее обуяла тоска. Она тоже одинока, как перст. Эпопеи с мужчинами закончились Адамом, впрочем  - он и положил им почин. Все.
- Дайте адрес интерната.
Зоя опять выбежала из кухни. Странно, или ей показалось? У нее улучшилось настроение. Громадная вина за беззащитного ребенка, как не отделывайся от этого, давит на сердце. С радостью сбрасывается балласт, когда кто-то другой берет на себя твой груз. Нет в этом ничего пошлого, гадкого. Так устроена натура каждого человека.
Ну, или почти каждого.
Яна вызвала такси и поехала в игрушечный магазин. Зоя поцеловала ее на прощание.

В холле интерната ее встретил запах борща с кислой капустой. Яна отчиталась перед суровым охранником. Ее завели в кабинет заведующей.
- А вы кем приходитесь ребенку? – огорошила ее женщина в очках с тонкой позолоченной оправой. Бумажная крыса, иначе не скажешь.
 - Я была близкой подругой ее матери – ха, если бы!
- Должна вас уведомить, что по закону вы можете оформить над девочкой лишь опекунство. Пока жив ее отец, вы даже не думайте подавать документы на удочерение. 
- Я согласна.
- Еще имейте в виду: девочка трудно приспосабливается к условиям интерната. Если вы не собираетесь ее брать под покровительство – лучше лишний раз не появляйтесь. Дети после того, как их навещают, долго приходят в себя.
- Я это знаю.
Крыса поправила очки.
- Хорошо. Я попрошу Лелю Владимировну, пусть приведет ребенка.
Яна опустилась на стул.
Крыса уткнулась в какие-то отчеты. Нет, не может она не задать вопрос. Слишком больно. Слишком изъедает ее, гложет свиным солитером неуверенность о правильности своего поступка. Зачем? К чему она лезет добровольно в этот хомут?
- Скажите – вырвалось быстрее, чем успела приготовиться – а отец ребенка навещает?
Заведующая – ее фамилия оказалась Денисова, а Денисовым был Прохор, ближайший друг Адама – подняла голову.
- Вы знаете, ни разу. Скажу вам больше: он сразу без промедления дал свое согласие на определение девочки в интернат. Странный человек. Ребенок рожден в браке, носит его фамилию, а он…

Да, это похоже на Адама. Жизнь – сплошной поток кайфа, без каких-либо терний. А ребенок – это самое огромное из имевшихся преград.
- А если я захочу удочерить девочку…это возможно?
- Нужно согласие отца – крыса сложила кисти домиком, приставила их к лицу – и уйма бумажной волокиты.
- Ну, волокита меня не пугает.
Ее страшит другое. Для того чтобы оснаститься согласием, необходимо встречаться с Адамом. Она к этому пока не готова.
Привели девочку. Худенькая, светловолосая Майя с робостью взглянула на Яну. Яна неловко всучила ей плюшевого зайца.
- Пойдем, погуляем?
Девочка со страхом посмотрела на воспитательницу.
- Можно, Леля Владимировна?
- Ну, сходите. В коридоре пообщайтесь.
Яна и ребенок вышли в коридор.

 Она думала – будет сложнее. От пытливых, но и в то же время доверчивых глаз ребенка. А ответила: – твоя тетя, на вопрос девочки, кем она ей приходится, и стало легко. Святая ложь во имя спасения. Никогда и никто не узнает об их отношениях с ее матерью. Кому-то еще придет в голову обозвать ее дурой. Например, тому же Адаму. Ну и что? В ее спасении письмо Динки. Если он надумает ей все обгадить – она с легкостью способна на шантаж. Она тоже гадкая. И пусть ею пока управляет жалость. Может быть, когда - нибудь она и иссякнет, Яна не обольщается. Но она приложит все свои силы для того, чтобы горькая ревность не прорывалась через тщательно заштопанную сетку, которой прикрыто сердце. Чтобы она не загорелась внутри нее при взгляде в эти глаза, как у Адама, при мучительных воспоминаниях от характерных жестов, которые она помнила у Адама. Оттого, что это Дина родила от него ребенка, а не она, что у Дины не хватило такта не написать в своем прощальном письме о том, каким он был любовником. Она должна через все это пройти. Сейчас она тетя. А когда правда выплывет наружу, горечь выболит. Как флюс.