Поездка к тёще

               

В мае, вопреки прогнозам, прошли обильные весенние дожди. Обычно, в преддверии наступающего лета, окрестности города уже становились похожими на  рыжие сухие степи. Радовали только редкие кусты колючего татарника и забавный ползучий придорожник, именуемый  в просторечье «гиджихияр» (в переводе «сумасшедший огурец»), с плодами похожими на маленькие симпатичные зеленые корнишоны. Прохожий, незнакомый  с их норовом, срывал привлекательный «огурчик» и тут же оказывался забрызганным струей клейкой жидкости с маленькими семенами. Ну, а если не было рядом несведущих, гиджихияр ждал сильных порывов осеннего «Норда» и потом засыхал, успокаиваясь и  дожидаясь следующей весны с редкими дождями.

Нынешний май радовал высокой изумрудно-шелковой травой, покорно стелящейся волнами при дуновении прохладного «Норда», продолжающего подгонять к апшеронскому полуострову небольшие дождевые тучки. Обычно на работу я ездил на институтском автобусе, а когда  опаздывал к его отходу, пользовался электричкой и выходил на остановке «Кешла» – в старом рабочем пригороде. Дальше, перейдя шоссе,  обходил старый заброшенный цементный завод и оказывался в моем «заповедном» месте – у  затопленной каменоломни. Я иногда задерживался у водоема, усаживаясь на большом  со сколотыми боками камне, с вершины которого можно было наблюдать за шаловливыми стайками мальков в прозрачной воде, и кричащими чайками, прилетающими с моря полакомиться беспечной рыбешкой.

Однажды, глядя на спокойную гладь водоема, я вдруг  почувствовал необходимость срочно прервать мою «бессрочную» работу, договориться с начальством об отпуске, и с моей законной женой проехать в Краснодар для встречи с теперь уже тоже законной тещей, все еще несведущей, какого муженька выбрала себе ее беспокойная дочка. Поездка была насущной необходимостью так как совмещала необходимое с полезным: познакомиться с Матреной Мефодиевной – мамой Алены,  ее родственниками, соседями, произвести на всех положительное впечатление, и  будучи свободным  двадцать четыре рабочих дня от авральных разработок и страдающих «кульманов», немного отдохнуть на разрекламированной Аленой  «Старой Кубани», или махнуть на день другой в Анапу к синему Черному морю.  Возвращаясь с работы, я по пути зашел на подшипниковый завод, где цеховым технологом работала моя половина,  успел договориться с завотделом, бывшим сокурсником, чтобы он подписал  моей жене заявление об отпуске. Дома мне пришлось выслушать недовольство  Алены:  почему  я заранее  не сказал о решении «махнуть» в отпуск, что ей нужно, как минимум, еще два-три рабочих  дня, чтобы внедрить какой-то новый цеховой прибор, что мне незачем  было просить об оформлении её отпуска, что она вполне самостоятельна и что я вообще… – тут она остановилась, спросив, когда мы и на чем поедем,  побеспокоился ли насчет билетов.

На следующий день, получив отпускные, я отправился за билетами.
Здесь-то я понял причину вчерашнего недовольства Алены: на ближайшие три дня билетов на  единственный рейс самолетом до Краснодара не было,  не было билетов и на московский поезд. Оставался лишь один путь – на ростовском доехать до Тихорецкой, а дальше автобусом до нашей конечной остановки. Сборы были не долгими. Выехав днем и взмокнув от духоты в плацкартном вагоне, мы под вечер следующего дня обалделые вылезли на станции Тихорецка. Тут же выяснилось, что последний автобус на Краснодар ушел час тому назад и нам предстоит ночевка на стульях в вокзальном зале ожидания, пропахнувшем керосином после недавней уборки. Я молча ругал себя за мою непутевость с организацией отъезда, Алена молчала, делая вид, что увлечена чтением расписания поездов.  Нам повезло: дежурный по станции сообщил, что к часу ночи должен подойти рабочий поезд Сальск  –  Краснодар, что в нем всего шесть общих вагонов и, если мы сможем влезть, то рано утром будем в  Краснодаре. Кассирша, зевая, позвала нас к окошку и предложила  заранее купить билеты по цене плацкартного вагона, сообщив, что устала и собирается поспать в дежурке.

Поезд пришел с опережением графика. Поднявшись в вагон, мы с трудом нашли в одном из открытых купе, скорее отсеков у прохода, два крайних места, потеснив сидящих дремлющих  женщин. Наше появление вызвало недовольство, кто-то пробурчал: «Надо же в такую жару напихивать в вагон столько людей, дышать  нечем». Когда я предложил открыть окно, все сразу, наперебой, начали объяснять, что не раз пробовали это сделать: «Вагон  старый, весь скрипит, вот и забили раму гвоздями, да еще лампочка еле светит, ничего не видать». Я достал дорожный отцовский нож с изогнутым толстым лезвием, отогнул с его помощью два здоровенных гвоздя, подергал окно и осадил раму вниз до самого упора, вызвав бурю восторга. Прохладный ночной воздух поднял всем настроение.  Старенький видавший виды паровоз, отдохнув и напившись воды, пронзительно свистнул, выбросил облако черного дыма, дернулся раза два и вагоны, застонав и раскачиваясь, застучали на стыках – мы поняли, что движемся и что теперь каждая минута будет приближать нас к дому Алёны.  «Вот, как бы ни простыть, после духоты, разбуркали вы нас. Давай  Дашенька, спивай в пол голосочка», – сказала одна из попутчиц, обращаясь к  молодой женщине. На востоке занялась заря, первые стелящиеся лучи солнца ворвались в открытое окно, окрасив женщин в медно-красный цвет и превратив их в скульптурные фигуры колхозниц Веры Мухиной. Даша тихо запела: «Горят звездочки на небе, пламенно горят. Моему-то сердцу бедному что-то говорят…». Все молчали, слушая песню о безответной люби. Поезд не спешил, останавливаясь у каждого столба. На очередной остановке, сидящая у окна попутчица громко крикнула: «Дашка, Даш!  Твою новую кофту с крючка сперли! Смотри, вон тот мужик, что стоял в проходе  и слушал песню, уже спрыгнул с вагона. А ну, девчата, не дадим уйти этому падле-ворюге. Здесь у переезда будем стоять минут пять. Догоним!».  И догнали. Расправа под хохот пассажиров была суровой. Как мужик ни увертывался, у него отобрали кофту, а потом, повалив на песчаную насыпь, раздели догола, оставив на нем только майку. Паровоз просигналил и начал тихо набирать скорость. «Падла-ворюга» стоял на дороге у переезда, натягивая одной рукой, как можно ниже, короткую майку, а свободной, со сжатым кулаком, размахивал вслед уходящему поезду. Наши попутчицы, высовываясь из окна, хором громко кричали «До побаченя!», прибавляя смачное ненормативное словцо, унижающее мужское достоинство. Они еще долго не могли успокоиться, приутихнув, когда поезд начал подъезжать к Краснодару.

Было раннее, ясное утро. Солнце уже успело позолотить верхушки высоких тополей, город только начинал пробуждаться, как-то приглушенно, по-домашнему, тренькая  звонками  первых трамваев. Мы решили не дожидаться своего трамвая. Знакомая Алёне короткая дорога вывела нас к карасунскому небольшому  Покровскому озеру с берегами, заросшими камышом.  На шатких дощатых мостках застыли в ожидании утренней поклевки любители рыбной ловли, спозаранку занявшие лучшие места, в надежде выудить карпа или красноперку. Поодаль от мостков на протоптанных дорожках, дополняя мирную утреннюю картину, сидели два больших серых кота, терпеливо дожидавшихся своей доли: назойливую мелочь-верхоплавку, выводящую из терпения рыбаков, которые, чертыхаясь, торопились снять их с крючков и выбросить на берег.  Слабый ветерок рябил озерную гладь, раскачивая поплавки веером расставленных удочек.  Дождавшись первой удачи одного из рыбаков –  пойманного блестящего карпа – мы, не торопясь, поднялись по тропинке на высокий берег, прошли по  проулку с кустами  обильно цветущей акации, и через пять минут оказались у ворот ее родного дома.

Дверь в створке ворот предательски скрипнула. Протиснувшись в приоткрытую дверь и, не нарушая утренней тишины, прошли вдоль палисадника к дому и облегченно вздохнули.
– Ой, как хорошо! Я дома!  Давай не тревожить маму. Наверно, подустала, готовясь к нашему приезду, а мы посидим на скамеечках рядом с её розами.  Ты сможешь вытянуть свои длинные ноги, ведь засиделся, скрючившись, в вагоне. Я видела, как ты  в таком  неудобном положении пытался вздремнуть и заваливался головой на плечо  певуньи Даши, а она легонько приподнимала его, возвращая тебя в исходное положение. Мужчине тоже нужно крепкое женское плечо. – Улыбнулась Алена.
 – Я смотрела в окно, узнавая родные места: станицу Васюринскую, пригородные Пашковскую, Дубинку, Покровку. Сядем и помолчим немного.
 У дома я сорвал несколько начинающих желтеть  жерделек с молодого деревца, перегнулся через штакетник и набрал горсть душистой клубники.
– Вот тебе первый мамин гостинец. Пробуй, какое все вкусное.
– Клубнику съем, а жердельки  еще кислые и поспеют только к моему дню рождения.
Мы расположились под высоким решетчатым навесом, на котором себя вольготно чувствовали разросшиеся побеги мощной виноградной лозы душистой «Изабеллы». Было спокойно и тихо. Тишину нарушали легкий шелест листвы и задорные петушиные призывы – пора вставать.
– Аллочка, с приездом. Мама ждала тебя до самой ночи, беспокоилась очень. Кто это рядом с тобой, признавайся, кого привезла? – услышали мы осипший мужской голос.
– Это мамин сосед, Миша – заядлый курильщик, встает с петухами и начинает дымить. Здравствуйте, дядя Миша. Это мой муж, знакомьтесь.
– Мартиросов я, Михаил. Соседствуем с Мефодиевной больше двадцати  лет. Живем дружно. Жена моя Катя, сыновья-школята старший Вовка и Ванька  да красатуля,  трехлетняя Риммочка, спят еще. Я с моей мамой, ихней бабушкой Марьям, просыпаемся рано. Сегодня суббота,  мог бы поспать подольше, да голубей моих поднять надо. Я успел пожать руку Михаила, назвать себя, но продолжение знакомства было прервано Матреной Мефодиевной.
–  Так вы здесь! Мои дитятки, – услышали мы ее взволнованный голос. – Здравствуй Юра! С приездом, рада видеть тебя. Я давно жду вас, всё приготовила к встрече. Сидела у окна, читала книгу. Как же я вас не заметила.
Я подбежал к ней, обнял. Хотел было поцеловать, но вспомнил слова Алены: «Мама не любит целовальных обрядов, считая, что любовь проявляется добром, заботой и вниманием» – получилась маленькая пауза.
– Дай я посмотрю на тебя. Какой ты большой. Ну-ка, пригнись немного, поцелую по-матерински. У нас на Кубани принято называть тещу второй мамой. Заносите все в хату, располагайтесь. Недавно мне установили ванну с газовой колонкой, ступайте, смойте с себя паровозную гарь. Вы такие чумазые.
Через полчаса, приведя себя в порядок, мы уже сидели за столом, наперебой рассказывая  о своих делах и дорожных приключениях.
 Алёна протянула маме наше свидетельство о браке.
   –  Живите дружно, мне на радость, и будьте здоровы. Это самое главное, – вернула она  свидетельство, не читая его. – Днем, к обеду, придет тетя Паша, тогда и поздравим вас, она уже два раза приходила, всё интересовалась, когда же вы приедете.
 
Тетя Паша принесла пышный букет из разноцветных астр, садовых ромашек и колокольчиков, срезав, наверно, весь свой цветник у веранды своего дома. Она, всплакнув,  вспомнила своего брата Василия Павловича, обняла Алену и надела ей, своей крестнице, золотой крестик, который сберегала для так и не  родившегося своего дитятки.
–  Юра, где же ты? Дай побачу тебя. Наверно, на мамку свою похож, светлый какой, улыбка добрая, – сделала она свой вывод, оглядывая меня.  – Георгий ты, это по-нашему, по православному. Стара я, но еще держусь. Помогает мне, знаешь что?
С утра поесть хорошо, да пропустить рюмку моей вишневой настойки. Добрая она у меня получается, вишни-то много в моем саду. Потом походить меж грядок, срезать петрушку, укропчик, стрелки зеленого лука, в мешочек насыпать обжаренных с вечера  подсолнушных семечек,  разложить всё на чистой клеенке и посидеть с полчасика на скамеечке у  калитки. Люди проходят мимо, покупают, я ж много не запрашиваю, всеж, какая-то прибавка к пенсии.  Вот, вишневку вам принесла. Выпьем на здоровье, а бутылочку заберу домой, пригодится еще. – Сидя за столом, предупредила: – Все кусочки недоеденные  заберу своим тузикам, их у меня трое, все дворянских мастей, дамы одни. Ох, и брешут громко, заливаются все разом, не остановишь, зато в сад никто не лезет. Правда, приходится гонять дрючком кобелей, так это у меня вместо зарядки. – Засмеялась она. – Мефодиевна, подай-ка графин с вином, нальем полные бокалы и поздравим молодых. Так я и не поняла, почему запретили венчание. Помнишь, ты еще совсем молода была, когда я со своим Яковом, царствие ему Небесное, венчалась, как всё красиво было. Ну да ладно, опять меня не в ту степь понесло. Скажи ты, наконец, свое слово.
Вино из погребка моей тещи было отменным, мне пришлось пойти за вторым графином. Застолье удалось. Вечером я проводил тетю Пашу до трамвайной остановки, она шла рядом, крепко держась за мою руку, и я не рискнул оставить ее одну. Мы проехали до «Северной» и не торопясь дошли до её  дома. Меня встретил дружный, сердитый лай «тетьпашиных» защитниц. Тетя Паша, притоптывая ногой и покрикивая «Геть витцеля», быстро  успокоила их, размахивая всё тем же дрючком.
–  Гостинца им принесла, а они брешут, окаянные. Юрик, поднимись на веранду. Сядь на табурет, отдохни чуток. Я собачек угощу, а ты открой вон тот шкафчик, да достань моей наливки. Выпьем с тобой по стаканчику. Спать будешь лучше. Небось, умаялись, пока до мамки добирались.
 –  Где ты пропадал так долго? – встретила меня Алёна. – Мы подумали, не заблудился ли. Потом догадались, что провожал тетю Пашу до дома.
–  Я знакомился с ее забавными собачками, потом мы выпили по стаканчику наливки и я еще немного прогулялся по Красной. Надо сказать, что в Краснодаре экономят электроэнергию.
–  Не придирайся! Мой город всё равно лучше, воздух здесь чище, в нем больше цветов и нет злюки «Норда». Наше море  Старая Кубань, увидишь, тебе там понравится.

Следующее утро мы начали с моего знакомства с соседями. Алёну все поздравляли, желали счастья, называли меня добрым молодцем, а мне оставалось, только молча улыбаться, присутствуя при затянувшейся церемонии. Выручил сосед Миша.
– Сидай-ка рядом. Пусть  бабы погуторят, а мы с тобой посидим на лавочке, перекурим. Табак –  первосортный. Беру по дешевке на вынос у знакомых с табачной, с пустыми гильзами впридачу.  Сам набиваю. Пробуй. –  Он протянул мне папиросницу и горящую кремневую зажигалку.
Миша был кавказцем, худощавый, небольшого роста, с начинающей седеть черной шевелюрой.  Принадлежность к Кавказу выдавал его большой с горбинкой нос и черные колючие глаза. Говорил он с хрипотцой, много курил, порой натужно кашлял.
 – Вижу, ты засмотрелся на мою голубятню и мачту-ловушку. Появятся в небе голуби соседей-голубятников, так я поднимаю в воздух своих  перехватчиков. Они и уговаривают чужаков присесть на площадку. Мне остается только дернуть за веревку и захлопнуть поднятые створки – один или два  оказываются у меня в ловушке. Потом продаю их на рынке. За пару хороших дают пятьдесят рублей, рядовые идут по десятке. Есть добавка к зарплате. Семья у меня большая.
–  Голубятники, наверно, знают о твоем промысле, разве не требуют  возврата?
–  Так у нас неписаный закон: «что упало  –  то пропало». Пусть ловят моих, я поднимаю всех своих каждый день, рано утром и вечером. Таких голубей, как у меня, мало у кого есть. Голубей надо знать. Вот слышишь, пищат. Это малыши-пискулята подрастают, научатся летать и пойдут на продажу. На рынке моих голубей хорошо берут. Прислушайся, как на дубу воркуют, то горлицы. Наш дуб столетний,  Деникина помнит. Вон, за забором последнего дворового  дома  площадку готовили для строительства  той двухэтажки,  копнули и нашли большой дубовый  ящик с запиской, говорят  деникинской.  В нем четвертуха  смирновской и стаканы хрустальные все с гербами да в вензелях, а в записке: «Вернемся – выпьем!». Не вернулись – скинули их в Черное море.
– Миша, твоя мама, когда я знакомился, назвала меня «Балик джан», как ребенка, желала мне здоровья и часто повторяла «Цават танем» – твою боль возьму себе. Добрая она у тебя. У нас дома соседи армяне. Сапожник, дядя Рубен, часто говорил мне эти же слова, когда бесплатно прибивал набойки на мои стоптанные башмаки. Всё Ваню, сына своего, вспоминал, погибшего в первый день войны.   
– Марьям постарела, много лет ей, все больше дома сидит. Если увидит тебя, будет рассказывать, как со мной, было мне тогда всего семь лет, и с моими старшими двумя братьями одна, без мужа, бежала из турецкого Карса в пятнадцатом году. Братьев нет, померли от тифа, а меня спасла, выходила. Память у неё хорошая, всем это рассказывает. На Покровке её многие знают, лечила женщин от всяких болезней, у кого детей не было – рожать начинали, сама и роды принимала. Повитухой была. Приносили ей, кто что мог. Вот, я и дожил с ней до седых волос. Первую мою жену, красавицу Нерине, ей спасти не удалось. До сих пор все корит себя и плачет. Такая вот у меня история.

Закончив знакомство, я решил привести в порядок ограду палисадника, подвязать вьющиеся плети обильно цветущего красавца фиолетового клематиса, превратившие высокий забор, отделявший ухоженный палисадник от соседнего двора, в  сказочно яркое живое панно.
– Сядь, отдохни. – Услышал я голос тещи. – Я обычно занимаюсь своим огородом по вечерам, когда прихожу с работы. Мал он у меня, да удал. Утром пораньше стараюсь полить помидоры, вон, какие они вымахали. Скоро уже поспеют, сорт хороший «Буденовка». Земляника ридная. Собери в миску, пробуй. Алену угости. Завтра мне на работу, так вы хозяйничаете сами.
Матрена Мефодиевна попросила меня немного разобрать в ее дворовом хозяйственном сарае с подвалом-погребком.  Разбирать-то было нечего. В сарае весь садово-хозяйственный инвентарь хранился на своих местах. Мне пришлось только немного подправить лестницу, спускающуюся  в подвал, закрепить несколько покосившихся ступенек, переставить на полке стеллажа два десятилитровых баллона с янтарным вином и освободить земляной пол от пустых ящиков.
 –  Завтра должны привезти мою долю с  нашего трестовского подсобного хозяйства.  Это хорошая помощь всем  работникам, продукты свежие, с грядок,  стоимость дешевле рыночных. Будет арбузов с десяток, наших кубанских скороспелых, молодой картофель, помидоры, огурцы, курочек штук пять. Все оплатила из премиальных – план месячный перевыполнили.  Хватит до вашего отъезда. Когда привезут, ты поможешь все разместить в подвале  по полкам, а арбузы разложить на полу. В самые жаркие дни в нем всегда прохладно. А через неделю будем ждать гостя –  участкового милиционера. Придет проверять по вызову моей дотошной соседки из соседнего двора, подозревающей меня в воровстве и хищении народного добра. Прошлый раз приходил и извинялся, что зря беспокоит. Объяснял, что надо обязательно отреагировать на досужий звонок честной коммунистки, хотя знает, что у меня все в порядке, все документально оформлено, есть копии счетов. Если он не посетит меня, то эта особа может так наговорить  на него, что и под увольнение пойдет. Просил, чтобы этот разговор остался между нами. Не удивляйся, доброжелателей много развелось. А как там, в вашем городе, наверно, такой гадости меньше?
 –  Есть у нас свои особенности. Участковый редко заглядывает в наш двор. Дом  большой, на три улицы, квартир больше пятидесяти. Живут в тесноте, бедно, бывает ссорятся, но  жалоб не пишут.  Правда, когда после возвращения из мест не столь отдаленных собирается весь дворовый «цвет», хужаны со стажем, то участковый наведывается чаще. Но это совсем другое дело. Двор наш под охраной «этой команды»: посторонние не заглядывают. Как-то с нашей балконной веревки украли мой летний костюм, сшитый мамой, пришлось пожаловаться Витьке-главарю. Не прошло и часа, как под балконом раздался  его разбойничий посвист: он держал, пригибая, незнакомого мне парня, и, выворачивая ему за спиной руку, шипел: «Поднимись, жлоб, на балкон и отдай все, что спер у нашего «инженера», извинись, проси прощения, а не то в  дворовом сортире запру и вызову участкового  –   за воровство статью пришьют». Вот такого бы Витьку к вам на один день, так милая соседушка надолго бы замолчала.
 –  Что ты, бог с тобой! Надеюсь, она и так угомонится.  Должны же наступить иные времена без доносов и без страха, когда нельзя будет по навету так просто взять и осудить невиновного.
Матрена Мефодиевна  замолкла, вспомнив своего отца, раскулаченного по разнарядке и умершего в сибирской ссылке, больную мать, похоронившую мужа и добиравшуюся домой, один прогон стоя в мороз на ступеньках вагона, мужа Василия Павловича, просидевшего по лживому доносу в одиночке в ожидании расстрела  и ушедшему на фронт после недоказанных обвинений.

На следующий день, проводив тещу на работу, занялся хозяйственными делами: расправил виноградные молодые плети, добравшиеся по навесу до козырька над входной дверью, привел в порядок наружные деревянные оконные ставни и, разместившись в тени  высоких цветущих кустов сирени и жасмина, стал дожидаться тещу с продуктами и  Алену, ушедшую навестить своих школьных подруг.
–  Юрик, я приехала на пять минут, привезла все с пригородного хозяйства. Помоги Пете, водителю, побыстрому разгрузиться. Я поеду с ним в трест и задержусь до вечера, надо готовить квартальный отчет. Так что с Аленой вдвоем  хозяйничайте. Разгрузка не заняла и пяти минут. Мишины школята помогли мне разместить все в прохладном подвале, получив за труд «наградные» – два арбуза. Пятерых курочек, белых красавиц леггорнов, разместил в пустовавшей большой сетчатой клетке, насыпал им заранее заготовленный корм, заполнил водой миску и запер дверцу на ключ, пожелав им побыстрее расти и приносить побольше яичек. Я вдруг вспомнил, как летом в первый послевоенный год с мамой и сестренкой Татулей, отдыхая в деревне Лапинке, что под Никополем (отец был призван на восстановление трубопрокатного завода), мы оберегали такую же беленькую курочку, купленную папой на сельском воскресном рынке, от его желания пустить ее в расход, сделав наваристый куриный суп-лапшевник. Радовались, когда наша белянка приходила   навестить нас и, громко кудахтая, сообщала, что снесла нам яичко. Вас, красавицы, я  не дам пустить в расход, пообещал я им. Сегодня же пойду на ближний крытый рынок, куплю пару  ощипанных цыплаков и приготовлю к приходу моих дам отменный табака со всеми специями. Живите и кудахчите по утрам, принося яички.    
– Балуешь моих пацанов. – Услышал я Мишин голос. – Ты напомнил мне Васильпалыча, отца Аллы. После войны он днями пропадал на восстановлении завода, порой ночевал там, на своей «ликерке». Бывало, возвращаясь, всегда подзывал к себе моих мальчишек, приказывая: «Держать ладошки»,  и насыпал им конфет из карманов своего повидавшего виды военного плаща. Прихрамывал, сказывались ранения. Жаль, не дожил до женитьбы дочки. Все шутил, поторапливал Аллу – жду внука или внучку. Скоро у моих ребят общий праздник – день рождения. Так уж получилось, что у Ваньки и Вовки дни рождения точно совпали. Это Катькина заслуга, а вот с Риммочкой ошиблись в расчетах, родилась она  почти на месяц позже. Всех поздравляем в один день 31 августа, перед школьными занятиями. Так удобней – стол накрыть, всем подарков купить. Как ни говори, а хлопот все же меньше, да и дешевле обходится.
Алена и Матрена Мефодиевна пришли почти вместе. Я сдержал свое слово – купленные на рынке цыплаки, превратившись в цыплят-табака в окружении жаренной молодой картошки и душистой зелени, украсили наш ужин, вызвавший восторженные охи и ахи, а графин вина помог оценить мое поварское искусство. Теща, выслушав причину похода на рынок, пообещала сохранить беленьких красавиц, но, как я понял по ее тону, только до моего с Аленой отъезда. Я не стал возражать, приняв  встречное предложение угостить меня поджаренным в духовке кроликом, сдобренным какой-то особой подливкой.

Прошел день, другой. Алене хотелось подольше побыть дома с мамой. Она по утрам  провожала ее до работы, встречала у трамвайной остановки, когда теща задерживалась на работе, рассказывала ей о своей учебе, работе на заводе, нашей совместной жизни. Пользуясь предоставленной свободой, я  успел познакомиться с историческими памятниками Краснодара (Екатеринодара). Побывал в картинной галерее и музеях, в небольшом городском парке, где по рассказам старожилов стоял в прошлом, до революции,  памятник Екатерине Великой. Однажды, неудержавшись от соблазна искупаться в реке, спустился по одной из улиц к речному порту, с помощью платного лодочника перебрался на левый пологий песчаный берег полноводной Кубани и, торопливо раздевшись, бросился в воду, ощутив всю силу речного потока. Дома мне влетело. Теща молчала, а  Алена долго не могла успокоиться,  рассказывая, как Кубань с ее водоворотами  уносила таких же оголтелых «пловцов» как я. В один из  дней, свободных от домашних хлопот и посещений родственников и знакомых,   я с Аленой, наконец-то, ранним утром отправились на Старую Кубань. Старенький трамвай, вихляя и тренькая, довез нас до спуска к лодочной станции.
– Нам ехать до следующей остановки, но давай выйдем здесь. Я проведу тебя по  дорожке мимо старого дома, в котором в далекие годы жила моя мама с ее родителями. Дом давно уже превращен в склад кислородного завода, что расположился рядом, сад вокруг него исчез, вместо него пустая площадка для грузовиков. Мама не любит приезжать сюда. Грустно вспоминать о прошлом.
Мы прошли по пологой тропинке, спускавшейся с высокого берега к лодочным причалам, взяли напрокат двухвесельный ялик и, следуя подсказкам Алены, отправились в плавание по протокам с цветущими кувшинками.
–  Кубань-текучка, когда-то делала в этих местах большую широкую петлю, но нашелся предприимчивый садовод и предприниматель обрусевший немец Адольф Николаевич Роккель, который в конце ХIX века перекрыл ее, пустив реку в новое прямое русло, а   образовавшийся остров сделал цветущим садом.  Роккиля уже мало кто помнит, зато Старая Кубань, дело его рук, сегодня любимое место отдыха краснодарцев. Вода здесь чистая, есть даже подземные ключи, песчаные пляжи, водится и рыба. По весне прилетают сюда красногрудые утки, в заросших протоках разводят свое потомство. Охота здесь запрещена.   
–  Алёна, ты права, такой красотищи  в моем городе нет, но зато есть синее море с песчаными пляжами, с растущими в песках виноградниками и инжиром. А какой чай там заваривают в прибрежных чайханах! – пытался я склонить чашу весов в сою сторону.
– Чайхана, чайхана! Подумаешь, чем удивил. Заверни-ка налево в протоку. Видишь пологий бережок, к нему и причаливай. За плетеным забором тоже чайхана, только на кубанский манер – «Курень», с чаем, настоянным на травах. Найдется и горилка с поджаренной украинской колбасой. Пошли знакомиться. 
Нас встретила милая официантка в национальном костюме. Мы заказали  чай и сдобные душистые булочки: Алене «петушка», а мне «рыбку». От горилки и колбасы отказались. Выйдя по протоке на широкий водный простор Старой Кубани, мы подплыли к пустовавшему небольшому дощатому  причалу местных любителей-рыболовов. Накупавшись вдоволь, мы перебрались на горячие струганные доски причала и с удовольствием разлеглись, касаясь  друг друга.  Молчали. Наш причал на шатких деревянных стойках порой  принимался  раскачиваться то ли от дуновения ветерка, то ли от набежавших волн, поднятых промчавшимися вдалеке катерами, и нам казалось, что мы уплываем в далекое и неведомое нам будущее. Налетел прохладный ветерок, расшумелась ольха, прикрывавшая нас от солнца, мы, не сговариваясь, прыгнули в воду, основательно расшатав наш временный причал. Я забрался в ялик, подплыл к Алёне, которая тут же ухватилась за корму, и через несколько минут, усиленно загребая, отбуксировал ее к лодочной станции. Проголодавшись, мы гадали, чем нас накормят дома,  зная, что все будет вкусно и, как говорится «с пылу и с жару».

Теща постаралась: обещанный тушеный кролик с чесноком и румяной картошкой, пескари в сметане, салат из помидоров, хрустящих огурчиков и тонко нарезанного сладкого болгарского перца, сдобренный душистой зеленью и ароматным кубанским подсолнечным маслом, предвосхитили  наши ожидания.
–  Заждалась я вас, обещали не задерживаться. Пришлось снова все подогревать. Садитесь-ка за стол. Сообщу вам о сюрпризе. Только сначала отобедайте. А ты, Юра, сходи в погребок с графинчиком.
Вечером, за чаем, теща поведала нам о своем сюрпризе.
– Через день, в пятницу, после работы, мы с  коллективом  нашего треста отправимся на машинах в Анапу. Договорились, что понедельник перенесем на следующую субботу и почти полных три дня проведем у моря. Стоянку выберем, двигаясь за Нижний Джемете в сторону поселка Витязево.  Там чудесные песчаные прибрежные дюны,  проросшие ковылем, километры пляжей, теплые  отгороженные от моря  соленые лиманы, Будем спать в спальных мешках под открытым небом, разжигать костры, готовить шашлыки и купаться в море. Словом, почувствуем себя дикарями.

Поездка к морю удалась. К вечеру после почти четырехчасового  автомобильного пробега наш автобус остановился рядом с лагерем, разбитым опередившей нас группой сотрудников. Это была одна из дюн, обещанных тещей, густо поросшая шелковистым ковылем, с которой открывалась удивительная панорама бескрайнего шумящего прибоем моря и спокойных лиманов, окрашенных   заходящим солнцем. Терпким морским воздухом, заполнившим все вокруг, нельзя было надышаться. Мы стояли с Аленой  в обнимку, не в силах оторвать взгляда от чарующей  красоты этого небольшого уголка природы. Засыпали под вечерним пением цикад, а ранним утром нас будили крики чаек. Море, нашумевшись и устав за ночь, лениво набегало на узкую прибрежную полоску. Пользуясь тишиной спящего лагеря, мы старались побыстрее спуститься к морю по крутому песчаному склону нашей дюны, на ходу сбрасывая с себя  одежду и наперегонки вбегая в ласковое утреннее море. Три дня активного отдыха прошли быстро.

Отпуск заканчивался. Я постарался заранее приобрести билеты на самолет, помня  путевые трудности и неудобства нашей первой совместной поездки к моей теще.  В один из предпоследних дней мы  навестили тетю Пашу, по ее просьбе вместе с ней посетили Свято-Георгиевский храм, где она, после его восстановления, не пропускала ни одной службы. Побывали на могиле Василия Павловича. Алена молча стояла у памятника, вытирая мокрое от слез лицо. Возвращаясь домой, она корила себя, что в последние дни отца не была рядом с ним и опоздала с приездом на его похороны. В день нашего отъезда Матрена Мефодиевна  передала моей маме свои приветы и приглашение  приехать погостить, приложив к ним  большой букет свежесрезанных и хорошо упакованных роз с напутствием сохранить его в целости и сохранности.  В аэропорту нас уже дожидался наш ИЛ-12 – «Дуглас». Вылетели мы вовремя. Впереди было почти три часа перелета. Уже на подлете к Баку Алена призналась, что перед отъездом спросила маму, понравился ли ей законный зять, получив тут же четкий и вразумительный ответ: «Ты же сама выбирала и видела «что очи куповали», больше таких вопросов не задавай, сумей со своим упрямым характером прожить с ним подольше. Парень неплохой. Ни хвалить, ни ругать не буду, недовольной и надоедливой тещей не стану. Чем смогу – помогу. Все, моя дорогая». Признаюсь, теща сдержала свое слово, и до своих последних дней была со мной в теплых родственных отношениях, стараясь  всегда, по возможности, помочь словом и делом. С Аленой,  несмотря на ее «упрямый» характер, я прожил пятьдесят пять лет, вспоминая все, что связывало нас долгие и порой не легкие годы.      
 
 .