Мамаев

- Пошла вон, дура! Чего ты понимаешь? У меня сына не стало. Я теперь совсем один. Уйди с глаз моих, старая кляча! Видеть тебя не хочу!.

Николай был пьян. Скорее всего, он был пьян вчера, а сегодня тяжело отходил от этого. Он давно не позволял себе таких переборов. Но как иначе? Поминки… Его сын, на которого он возлагал столько надежд, ушел из жизни. Детей больше не предвиделось. Возраст жены не позволял такой роскоши. В общем, поезд ушёл. На этом можно было ставить жирную точку.

Наутро его ждало тяжёлое похмелье. Болело всё, что только могло болеть. Особенно голова. Она как будто хотела отделиться от тела и укатиться на подоконник.

— Лидка, сволочь! Рассола! Я больше не могу так! Всё горит внутри… — простонал он.

Николай встал и, прихрамывая, поплёлся на балкон. Ему было всё равно, как он выглядит и что о нём подумают люди. Да и какие там люди? Плевать он на всех хотел. Особенно на родственников жены, которые ему давно «плешь проели». Нахлебники чёртовы, так и путаются под ногами, спокойно жить не дают. Присосались, как пиявки.

Он грузно плюхнул в шезлонг. Привычным движением пошарив рукой по выступу стены, нашёл сигареты. Долго вынимал одну — тряслись руки. Потом, ловко чиркнув зажигалкой, раскурил сигарету. Глубоко затянувшись, начал смотреть вдаль, хорошо понимая, что навряд ли найдёт там того, кто был ему так дорог. 

Вид с балкона представлял собой сгустки однообразных домов, расположенных в определённом порядке. Вдали виднелись набившие оскомину трубы. Как же он надоел ему — этот завод, который чуть угадывался в предрассветной мгле, которая наполовину была замешана на дыме, выходящем из труб алюминиевого завода, которому он, Николай Мамаев, посвятил почти всю жизнь. И этот город, притулившийся к заводу, казался ему порой ненавистным.

Он добился всего, чего хотел. Сначала был комсомольским вожаком, потом парторгом, ну а когда в одночасье рухнуло то, что ещё вчера казалось незыблемым, а от партии   «клочки» полетели, он быстро переметнулся на производство, и там стал подниматься по карьерной лестнице.   

У него есть всё! Но зачем ему это надо, когда нет его Витюхи, в которого он так верил, которым дорожил и так беззаветно любил. Для которого по крупицам собирал всё это, надеясь передать ему по наследству. Ведь один он был у него. Кому же теперь всё останется?

- Николка, на тебе....

Жена подала литровую банку рассола. Вот так запросто, по-старинке, по-простому, как в молодости, когда муж «перебирал», а на утро маялся тяжелой головой и очень часто был крут с ней, мог и тарелкой запустить. Она хорошо знала, что сейчас этого не произойдёт, не тот случай.

Но знала она и другое, что возненавидел он её в последние дни, как будто бес в него вселился. Стал он чужим после трагической смерти сына. Замкнулся, а жену свою стал считать главной виновницей всех своих бед. А в чём она виновата? Только в том, что на семь лет старше его, так сам выбирал. Знал, на что шёл. На мамины денежки позарился, когда та директором универмага работала и всё в дом несла. Обувались и одевались с «иголочки», когда многие в посёлке ещё в телогрейках ходили.

Николай взял банку и с ненавистью посмотрел на жену. Его раздражало, когда она так подобострастно, откуда-то оттуда, из далёкого прошлого, называла его «Николкой». Вдруг вспомнились все его ухаживания...

...студент МАТИ, а ведь мечтал о «Плехановском», зачастил в дом к Лиде, хотя и знакомство было случайным, в электричке. Проспал свою остановку, а назад — только утром. Вот она его и подобрала, приютила на ночь. Мать хоть и противилась: «Чего по ночам мужиков в дом водишь?» Но понимала, что засиделась дочь — пора замуж, а то так и проморгать, не ровен час, можно.

Тут любой вариант подойдёт, носом крутить время прошло. И в этом случае попробовать надо. Пускай на семь лет младше. Эка невидаль. И не такое бывает. Подход нужно иметь. Смекнула тёща, что и как, решила Николая подарками сдабривать, тот и вовсе поплыл от такого изобилия. Студент со стипендией в двадцать рублей что. На такие гроши особо не разгуляешься. А тут одежда в красивых целлофановых пакетах. Такую только фарцовщики могли предложить за большие деньги. Еда, такую на прилавках трудно было встретить. Так и «приклеился» студент, а к весне и свадьбу сыграли. Гуляли, весь посёлок ходуном ходил.

Николаю это нравилось. Сам он из бедной семьи. Отец давно умер. Мать осталась одна двоих поднимать — и подняла.

Колька учился отлично, всегда прилежным был. Учителя прочили ему хорошую будущность. А он знал, что делал. После школы поступал в институт, но не получилось. Осенью уже в танковых войсках «трубил», но это ему даже нравилось. Небольшого роста крепыш, он быстро сросся с военной машиной. Два года пролетели, он и заметить не успел. Пришёл домой и со злости, не откладывая в долгий ящик, поступил в институт, правда, в другой. Да какая там разница? Главное — высшее образование получить. Не висеть же у матери на шее, она сама еле ходит, зашивается. Держит корову, коз взяла, и куры яйца несут. Она всё сможет, лишь бы на ногах стоять. Чего ни говори, а Николеньке помочь — первое дело.

Дочь — это другое, она сама справится. Та работает и сама себя обеспечить сможет.

Вот почему женитьба на Лиде пришлась как раз вовремя. Одет, обут, как пижон какой, и по девчонкам шататься не надо, зря драгоценное время тратить. Тут, как говорится, всё: живи — не хочу. И он жил. Все силы бросил на то, чтобы институт с красным дипломом закончить. И не то, что уж это так надо, а просто — из принципа.

Шли восьмидесятые. В воздухе переменами запахло, партию ещё никто не отменял — она главенствовала по-прежнему. И Николай хорошо понял, что делать. Специальность — это неплохо. Но на ней далеко не выгребешь, тут дальше смотреть надо. Вот он и прибился к комсомолу, а там и вверх пошёл. Назначили его комсомольским вожаком алюминиевого завода в городе Ровное. И Москва в окно видна, и к матери в деревню — полчаса езды. Квартиркой обзавёлся. А тут ещё и сын родился. Вот счастья было! И пускай там люди судачат, что жена старая. Подумаешь, всего-то на семь лет, если не приглядываться — никто и не заметит.

Тёща старалась, как могла. Машину купила. Квартиру обставила, живите только. И они жили. А чего не жить? К началу девяностых Мамаев — уже парторг завода, а это величина, хотя до 91-го года всего чуть-чуть, но этого вполне хватило, чтобы окрепнуть на заводе и стать вторым человеком после директора. Вот так, наверное, Наполеон начинал.

И чего только не сделано, чтобы добраться до верхов таких. Только зачем это теперь нужно, когда Витюшки больше нет. Любил Николай своего сына.

После рождения Вити две другие попытки выкидышами обернулись. Поняли – детей больше не будет. Крест на этом поставили. Поэтому вся любовь и пошла на него, единственного.

Дом хороший построили и машину купили – всё, чтобы не хуже других. В армию не пошёл – папа постарался. Начальнику военкомата такую крышу из алюминия высокой чистоты на даче сконструировал, «люди» из Москвы завидовали.

Николай чиркнул спичкой. Она сломалась. Он вынул зажигалку. Руки по-прежнему дрожали, хотя банка с рассолом давно стояла пустая на столе и в ней валялось множество окурков. Мамаев курил... Смотрел вдаль. В голову ничего не лезло. Боль стала уходить, но мысли, кроме одной, что сына больше, его не тревожили.

Хоть и было ему под пятьдесят (отец его в эти годы уже умер), но он был ещё крепок и бодро смотрел вперёд, угадывая там хорошие перспективы. Да, это было. Было ещё три дня назад... Сейчас, сидя на балконе и выкуривая очередную пачку, он ничего не видел. Ничегошеньки. Слёзы застилали глаза. Всё оборвалось разом. Зачем дальше жить? Что делать? Ради чего? Он не знал.

То, что Лида ходила вся «мёртвая», его нисколько не волновало. Он её как бы не замечал. Не будешь же ты обращать внимание на старый шкаф, если у тебя горе такое? И он был убит им, горем собственника, который потерял свою «вещь», особо ценную из его «коллекции». А то, что там ещё что-то оставалось, никакой ценности для него уже не представляло.

Телефон не умолкал, продолжая трезвонить, а через два дня начали поступать звонки с работы.

— Николай Васильевич, как вы? Вас ждать сегодня? Семёнов уже извёлся. Накопилась куча дел. Встречи с заказчиками. Он один не справляется. Попросил меня напомнить вам, что всему своё время. Так когда вы будете? — голос секретарши дрожал.

— Ждите, буду, — ответил Мамаев и бросил трубку. Подошёл к окну, за которым моросил дождь. «Ах, чёрт, чёрт», — подумал он и начал спешно одеваться. Не сказав ни слова жене, выбежал на улицу и прыгнул в автомобиль. В голове его крутились слова: «Я всё понял! Я знаю, что делать?»

Пока он шёл к себе на этаж, знакомые и не очень знакомые люди останавливались при виде его и произносили дежурные фразы, жали руку и похлопывали по плечу. Но он не слышал их — он был весь в себе. Николай спешил в свой кабинет, где так удобно сидеть в кресле, к которому он очень привык за это время.

— Два кофе с сахаром, — «метнул» он секретарше, как ветер, проносящийся мимо.

Он ворошил бумаги, перекладывал что-то на столе, не понимая, что он, собственно, делает? Не это сейчас волновало его. Главным, что занимало его мысли, была Людмила, его секретарша. С ней вот уже год он поддерживал интимную связь. И пускай это было нечасто, потому что и этого вполне хватало, но сейчас другой вопрос… Не то время. Он был одержим внезапно захватившей его идеей — он будет иметь ребёнка и, может быть, даже сына! И он будет его! Правда, и Людмилин тоже? Скрипнула дверь...

— Николай Васильевич, вот как просили. Два кофе с сахаром и молоком, а мы что? Кого-то ждём? — робко поинтересовалась девушка.

— Да, Люда, ждём, но это будет позже. Поставь сюда и садись. Нет, не на стул, на диван.

Николай, обжигаясь, сделал первый глоток из чашки, а потом сел, обняв Люду за плечи.

— Я к тебе сегодня приду. И никаких «нет». Останусь на всю ночь. Понимаешь? — Он сгрёб её в охапку и бешено начал целовать, незаметно повалив на диван.

— Николай, что ты делаешь, ведь могут войти. И вообще. Ты думаешь, в какое время ты всё это затеял? Я так не хочу.

Люда попыталась вырваться из сильных мужских рук.

— Я не машина бездушная. Ты что затеял? У тебя горе такое, а ты к бабе под юбку лезешь?

Николай сел за свой стол, обхватил голову руками. Из глаз потекли слёзы. Он отвернулся, вытирая глаза.

Весь вечер он куда-то собирался. Лида не обращала на это внимания. Она привыкла, что он мог внезапно уйти из дома, не сказав ни слова. Кто она ему? Мать родная? Кухарка? Домработница? Можно перечислять ещё долго. Она для него всё, что хотите, но только не жена. На этом он давно крест поставил. И она безропотно соглашалась с любым его мнением.

Влияние тёщи, которая уже давно стала развалившейся старухой, живущей у себя за городом, и мнение жены давно не имели никакого веса. То, что было в начале их совместной жизни, кануло в небытие. Когда-то он, студент в рваных башмаках, полностью зависел от сказанного своей женой. Она была для него и царь, и бог. Но не сейчас.

Лиде скоро 57 должно стукнуть, и она хорошо знала своё место. Она жила для сына и мужа, но в какой-то момент почувствовала, что её ласка и помощь только тяготят его. И его желание — как можно быстрей вырваться из дома — она стала воспринимать как данность. На первых порах она не догадывалась, где пропадает её муж, а потом злые языки по ветру донесли. И ходить далеко не надо. Всего-то расстояние в две автобусные остановки и в семь лет, которые разделяли их.

Сейчас ей было безразлично. Горе, которое как снег на голову свалилось, обрубило все чувства, кроме осознания безмерной беды. И действительно, люди говорят: знать бы, где кирпичику упасть. И он упал в виде совсем безобидной поездки сына на дачу с друзьями отметить его день рождения. Сколько раз за эти дни Лида перемалывала в своей голове все подробности происшедшего. Вспоминала слова ребят, оставшихся в живых. А их всего-то четверо было. Им просто стало холодно, и они решили включить котёл...

...Вот с этого всё и началось. Шло время. Ребята веселились, но вдруг заметили, что отопительные приборы еле тёплые. Витя вызвался сходить и посмотреть бойлерную, что с котлом случилось? Ушёл, но долго не возвращался. Проверить, что с ним, вызвался один из друзей и тоже пропал. Двое оставшихся наверху не на шутку разволновались, а когда открыли дверь, ведущую вниз, стало всё ясно – угарный газ. Спускаться побоялись. Начали кричать, но в ответ тишина. Это только потом, когда приехала милиция и скорая, стало всё ясно. Оба задохнулись от угарного газа, идущего из котла. Витя не подавал признаков жизни, а его «спасатель» до больницы дотянул как-то, но утром его не стало...

«Как глупо, — размышляла Лида, — уберегать сына от всего, пылинки с него сдувать, а умереть ему суждено в доме, для него же и построенном. Ну как тут в судьбу не поверить? В Бога, наконец?»

Так и сидела в комнате, глядя в одну точку, ждала, будто сейчас, по какому-то волшебству, её Витя появиться должен. Но он всё не появлялся. Не появлялся и Николай.

Сначала одну ночь переночевал Мамаев у Людмилы, потом вторую, а потом совсем переехал к ней, не обращая внимания на пересуды, идущие за его спиной. Непривычно в её малогабаритке — тесно. Да ещё и с ребёнком её от первого брака. Вот и решил Николай всё на места свои расставить, как настоящий мужик. Через полгода купил Лиде однокомнатную в Домодедово. А что ей теперь одной, много ли надо? И от себя недалеко — ведь мало ли что, жена ещё законная, и до матери ей легче добираться стало.

Ну а он с Людой и Васей, её сыном, вернулся в свою квартиру в центре города. Четыре просторных комнаты, коридор, как футбольное поле, им за глаза хватит. Живи не хочу, но Николай хорошо знал: надо прибавка ждать, а к этому необходимо готовиться. У Людмилы уже токсикоз начался. С работы она уволилась. Зачем ей эта работа, зарплаты Мамаева хватало на всех, и ещё столько же прокормить бы смог. Он и Лиду не забывал. Стабильно посылал ей деньги на всякие нужды. А сам прибывал в ожидании маленького человечка, которого он уже заранее любил. Николай верил, что это обязательно будет сын. И он не ошибся. Через девять месяцев Людмила родила ему сына, и назвали его, конечно, Витей. А как же ещё? По-другому язык не поворачивался назвать.

Лида смирилась со всем, что преподносила ей судьба. Жила одна, но это так, официально, а сын всегда был при ней, и фото его на стене, и большое количество альбомов, где хранились фотографии с самого детства. И на кладбище она «своя». Две остановки на электричке, и она на месте. Там и в церковь захаживать стала, чего раньше не было — всё отговорки разные. Да и мать навестит лишний раз. Та совсем сдала, восемьдесят — это возраст. В общем, незаметно для себя стала привыкать к совершенно новой жизни.

— На всё воля божья, Лидия! Такой уж крест твой. Неси его по жизни безропотно, он легче казаться будет, — говорил ей батюшка в церкви.

Глубоко ей в сердце запали эти слова, да там и закрепились надолго.

Когда родился маленький Витя, радости Николая не было предела. Дом давно был готов встречать новорожденного. Счастливый отец постарался, чтобы всё как у людей и даже лучше было. Хотя переполнен был город разными слухами и домыслами, но Мамаев на них никакого внимания не обращал. Кто за него стоял, говорили: «Мужик всегда прав — он знает, что делает». А кто против: в открытую плевали в его сторону, при этом проклиная богохульника.

«Ведь не расписанный. При живой-то жене на стороне ребёнка заводить? Да мало ли что там другие делают — это молодёжь, а сам старик уже, надо и голову на плечах иметь. И эта молодица с приблудком, по возрасту как раз в дочери ему сгодиться. Позарилась на чужие денежки. Да как бы боком ей это всё не вышло. Ведь так и поперхнуться можно!»

Так думали и говорили люди, а кто-то просто молчал — выжидал, что из этого выйдет.

Время шло, дети росли. Николай вернулся к прежней жизни. Тяжёлые дни стали отходить на второй план. Он всё меньше виделся с Лидой, да и зачем ему на неё смотреть? Он всё для неё сделал и даже чуть больше, а что бросил — кто сейчас без греха? Там, наверху, зачтётся, а жить надо здесь, пока ещё есть время.

Людмила начала потихоньку «крылья распускать». Она начала себя хозяйкой чувствовать, а то всё как чужая. Ребёнка родила, теперь как бы и не нужна стала? Ан нет. Я мать сына твоего, Виктора! Наследничка, а значит, уважать меня должен?

Николай уважал и любил её, а как по-другому? Но больше всех на свете он стал любить своего «последыша». В нём души не чаял. Будет у него наследник, будет продолжатель рода Мамаевых, а то как же, ведь на нём, на Николае, он и прерваться мог. А тут радость такая! Вот ради этого он и пошёл против всех, но победил, а победителей не судят. Ну, а с Лидой развестись всегда успеет.

— Люда, давай на дачу смотаемся, сколько уже не были? Пора дом навестить — сколько ему одному стоять? Лида категорически там не показывается. Воспоминания душу режут. Но если так, дом продавать надо, а чего он стоит никому не нужный. Там, наверное, половина уже ремонта требует, да и котёл менять надо. Ты как? Не против? — предложил Николай.

— Разве против тебя пойдёшь, всё равно уломаешь. Не этим, так другим боком подкатишь, а своего всё равно добьёшься. Поедем! Давай завтра? — согласилась Людмила.

А назавтра было прекрасное летнее утро. Машина давно была собрана. Взяли с собой шашлыки и много чего другого. Гулять так гулять! Вите уже три года исполнилось, а Васильку десятый пошёл, ну чем не футбольная команда? Взяли игры различные — скучать не придётся.

Всё было хорошо. Легко выскочили на М-4 и повернули в сторону области. Тут рукой подать — коттеджный посёлок за Пахрой. За деревней ЯМ повернуть, а там ещё километров пять — да разве это расстояние для такой машины?

— Николай, а можно я поведу, здесь трасса хорошая, — попросила Людмила, хотя и мало надеялась на положительный ответ.

Они остановились у обочины и быстро пересели. Люда хорошо водила когда-то, но рождение сына и всякие передряги снизили её водительский потенциал. Но, как говорят, мастерство не пропьёшь. И она лихо взяла с места. Хорошо ушла вправо к деревне, как раз на ту дорогу, которая напрямую выводит к храму. Все шло как по маслу. Николай сидел на заднем сидении с мальчишками. Восходящее солнце слепило глаза. Люда круто повернула направо. Здесь дорога сужалась, обгон можно было совершать только по встречке.

— Коля, подай, пожалуйста, очки. Они там, в сумочке, рядом с Васюткой, где-то у окна, — попросила она.

Люда жмурилась, но чувствовала себя уверенно. Шоссе вело в гору, а там поворот налево — на мост. Она это хорошо знала. Часто ездила на дачу к подруге. Но сейчас самосвал, идущий из-под горы навстречу, уже начал обгон своего, еле плетущегося, «коллеги». Он выехал на встречную полосу, чтобы совершить свой необдуманный манёвр.

Когда Люда обернулась, наспех надевая очки, было уже поздно. Её реакция сработала только на то, чтобы свернуть с дороги. Уйти от лобового удара, но куда? Там, внизу, шансов не было, как только железобетонный забор заброшенной стройки.

Автомобиль перевернулся несколько раз, прежде чем отдать на «растерзание» бетонным плитам свой правый бок. Взвыл всеми внутренностями, в предсмертной агонии вонзаясь со всей силы в белое препятствие, вдруг ставшее на пути его полёта...

Деревенское кладбище. Рядом — церковь, в которой служили по воскресеньям и большим праздникам. Лида, как могла, старалась посещать все службы. Она, эта простая деревенская церковь, стала для Лиды родным домом. Только здесь, в её стенах, да на кладбище, плотно примыкающей к церковной ограде, она находила успокоение своей душе.

Здесь лежали все, кто был так дорог и близок её сердцу. Сынок Витюша — сколько слёз она по нему выплакала, один Бог знает… Её любимый муж — Николка, неугомонная его душа. Он нашёл всё-таки своё успокоение, располагаясь как раз между сыновьями своими — Викторами, которых так любил. Теперь уж он точно с ними до конца веков. И то, что род Мамаевых остановился на нём, он так и не успел узнать, крепко сжимая уже мёртвыми руками в искорёженной машине своё последнее детище. «Эмчеэсники» еле разжали их, вынимая мёртвого сына.

Люда чудом осталась жива, если это можно было назвать жизнью. Она уже вторую неделю лежала в коме, подключённая к аппарату искусственного дыхания. Лида изредка заходила к ней. Людмилу привезли сюда, в Домодедово. И просиживала часами рядом с безжизненным телом, тихо удивляясь тому, что не испытывала к Людмиле никакого зла и неприязни, а наоборот, только боль и сожаление. Люда, в какой-то мере, стала теперь ей родной.

Только Васька, наверное, в рубашке родившийся, отделался переломом руки и несколькими ссадинами на голове. Он жил у своей бабушки в деревне, поправлялся там, на козьем молоке. Глядишь, и оклемается, осенью уже в школу пойдёт. И здесь всё Лидия предусмотрела. Решила поговорить с бабулькой и взять Васю к себе, ведь город всё-таки. Здесь и образование получше, и ей веселее будет.

Лида встала, выпрямилась, ноги затекли от долгого сидения. Пора собираться к матери, навестить её… старенькая… годы берут своё.

Кладбище лежало на косогоре. Отсюда всё видно: и трассу М-4, и Ровное. Не узнаешь город: высотные дома стали закрывать трубы завода, которые уже и не дымят вовсе, как будто их и не было никогда. Так и жизнь проходит, а когда замечаешь её конец, уже поздно бывает. Как бы наперекор всему этому, справа кладбище стал «подпирать» коттеджный поселок…

«А у кого-то всё только начинается…» — подумала Лида, осторожно спускаясь вниз по скользкой тропинке.

                2013г.к*)