11- Капризы памяти

9

Геологи народ выносливый. В нашей компании все молоды за исключением Антипова (он казался нам жутко старым, ему, наверное, аж пятьдесят!), но ежедневные маршруты по жаре вымотали бы и Геракла, тем более после манной кашки на завтрак и с сухим обеденным пайком на обед, выданным в маршрут. Правда через какое-то время манной каше был объявлен бойкот, и Тётьнат стала готовить и на ужин, и на завтрак макароны с тушёнкой. Но в маршруте энергии сгорало больше, чем поступало с пищей, потому иногда кто-нибудь самый мужественный после работы, едва смыв усталость в речке, наскоро поужинав, совершал набег на деревню. Покупали у бабок молоко, картошку, яички.
Однажды пришлось сходить и мне. Утром, когда все уехали на работу, мы отправились вдвоём с Тётьнат. Прослышала она, что в деревне живёт колдунья-гадалка. Забраковав шаровары, нарядившись, как на праздник в креп-жоржетовое красномаковое платье, сквозь которое просвечивала белая рубашка на широких лямочках, накрасив губы, смазав вазелином брови и кончики ресниц, понесла себя – пышногрудую, с призывно гуляющими бёдрами, с локтями в ямочках, яркую и красивую в свет, то бишь в деревню.
Странная страсть к гаданию, наверное, испокон веков сидит в особах женского пола. Я не слышала, чтобы этой страсти был подвержен кто-то из парней, тем более – мужчин. Девчонки же, едва оперившись, любопытствуют, что ждёт их впереди. Я тоже многажды прошла через это. В компании подружек азарт разгорается, одной гадать неинтересно.
Одно гаданье оказалось потешным, потому запомнилось. Я была совсем юной, когда мои молодые тётушки – мамины сёстры устроили спектакль с гаданием. Гадали на меня и на Фаю, свою младшую сестру, мою ровесницу, но тоже тётку. В спектакле участвовали курица и петух. Сначала загадали на Фаю. Со словами «Петя, покажи, как ты нашу Фаю любить будешь» подбросили петуха к курице. Что тут началось! Петух ощетинился и с таким шумом набросился на курицу, будто решил заклевать её насмерть. Та, бедная, не знала, куда бежать. С перепугу сунула голову под чугунную подножку швейной машины «Зингер». Но он и там умудрился долбануть её в загривок. С трудом отогнали хулигана и еле успокоили жертву. Через некоторое время, решили погадать на меня. Снова с приговоркой выпустив того же петуха и ту же курицу, приготовились к акции спасения, на случай, если разбойник снова поведёт себя безобразно. Но Петя, видимо не узнав свою жертву, явил народу такой талант ухаживания, такую любовь, что вызвал у зрителей взрыв смеха: расшаркивался перед курочкой, вытанцовывал, распустив крыло по полу, по-голубиному кланялся и кланялся, пламенея мясистым гребнем, и гортанно кокотал. Но курочка не удостаивала его вниманием. Как тут было сомневаться в колдовстве гаданий? Тем более, что именно в тот год в меня не на шутку влюбился парень. Но он оказался моим ровесником, а ровесников я всерьёз не воспринимала. Как гадание отразилось в тот год на судьбе Фаи, я не помню. В гадании ведь интересует собственная судьба.
На что хотела гадать Тётьнат, было любопытно. Не на жениха же? В такие-то годы! Не удержалась, спросила.
– На судьбу, деточка, на судьбу, – хохотнув, ответила она.
Этот хохоток вызывал сомнение в искренности.
С продуктами в руках гадать нельзя, грешно по мнению Тётьнат, поэтому мы сначала направились к гадалке. Жила она на краю деревушки, в махонькой – на два слепых окошка чёрной, кособокой избушке, вросшей в землю. Едва открыв тяжёлую, хоть и маленькую дверь, я, не смотря на малый рост, больно ударилась головой о косяк, не переступив порога, а встав на него, чего не полагалось делать. В нос шибануло чем-то кисло-дымным. В воздухе носилась тьма тьмущая мух – и обычных тёмносерых, и чёрных с сине-зелёным отливом. Сомневаюсь, что-то кто-то нежно любит мух, но совсем омерзительны жирные чёрно-зелёные: с диким, моторным жужжанием носятся они, как заполошные, и громко бьются об оконные стёкла.
В углу за столом, покрытым липкой, засиженной мухами клеёнкой, потерявшей от старости рисунок, сидела старушонка во всём чёрном, с чёрными глазами в глубоких глазницах, с коричневым лицом, и коричневыми же костлявыми руками с распухшими козонками и удлинёнными совково-лопаточными ногтями философа. Сметя ладонью крошки со стола на пол, старушонка достала откуда-то из-под полы колоду карт и остро зыркнула на Тётьнат. Мне стало жутко. Это была не старушонка. Ведьма!
Её бормотанье не достигало моего слуха, отвлекало всё: и мерзкие мухи, и засиженные ими мутные оконные стёкла и облезлый кот с длинным и гладким, как у крысы, хвостом, который всё пытался тереться о мою ногу. Доходили до сознания отдельные бессвязные слова: «дальняя дорога», «червовый король», «казённый дом». Но интереса они не вызывали: во-первых, потому, что непонятны, а во-вторых, мне хотелось выскочить на улицу. Когда, наконец, закончилась эта, казалось, вечная и мучительная для меня процедура, Тётьнат нерешительно протянула старухе три рубля, это на старые дореформенные деньги – тридцать рублей. С ума сойти? Мама моя шила артистке из драмтеатра платье за двадцать пять, так она тратила на это неделю, а то и две, а мы всей семьёй тонкими иголками обмётывали швы. А тут за полчаса – тридцать. Хорошо жить хочет ведьма!
На обратном пути обычно говорливая Тётьнат задумчиво молчала. По выражению лица я не могла понять расстроена она или сладко обнадёжена. В душу лезть не решилась, но про деньги всё-таки сказала.
– Так чё поделашь, – вздохнула она, – такса у неё така. Ты тока никому не сказывай, што мы там были. А то, не дай Бог, милиция явится, упекут человека, куда не надо.
В слове «упекут» мыслилось очередное «нельзя». Я никак не реагировала на эти «льзя» или «нельзя», но они накапливались в подсознании с малых лет и постепенно формировали «нужный» тип личности своего времени.
Принесли мы из деревни огурцы, сметану и молоко. Казалось лучше деликатеса, чем огурцы со сметаной, придумать было невозможно. Рафаэль даже запросил добавки, но мы же с Тётьнат не вьючные животные, чтобы всех досыта огурцами кормить. Достаточно и того, чтобы «пробу снять», да желание загадать на первый овощ в сезоне.


10

Был у нас шофёр Коля. С машиной. И палатка за ним была закреплена. Но почему-то его почти никогда не было на вечерних посиделках у костра. И не помнится, чтобы на территории лагеря в праздное время суток где-нибудь маячил силуэт закреплённой за нашим отрядом деревянно-бортовой «тарахтелки». А то на ней сгонять в деревню за продуктами было бы куда как славно. Но, похоже, Коля такими заботами обременён не был. Может быть, он ночевал на буровой, а может, подыскал себе в деревне какую-нибудь молодайку, во всяком случае однажды у Тётьнат нечто такое сорвалось с языка. Она тут же заоправдывала не то себя, не то Колю: «А если и так, чё такого? Жена далёко, а молодому мужику не гоже долго без жэншыны».
Но однажды Коля во благо трудового голодающего народа совершил героический поступок, за который потом пришлось отдуваться Антипову. Он приволок огромного жирного гуся. Тут же свернул ему шею, Тётьнат ощипала, ребята соорудили из «кухонных» камней подобие жарочного шкафа, и гусак был зажарен-запечён в собственном соку. Состоялся колдовской праздник живота. Мужчины наши со счастливо-идиотским выражением на лицах сально разомлели, заподрёмывали, и никого не тянуло ни на песни, ни на философические разговоры о высоких материях. 24 Наш шофёр Коля, прозванный Паном Паниковским  Коля, бурно жестикулируя, пытался красиво представить свой поступок, но в сознании людей отложилось лишь главное: гусак тяпнул его за штанину, и Коля не смог стерпеть такой наглости. Рафка, опьянев от сытной пищи, подмигнув герою, выразил пожелание:
– Пан Паниковский, ты там… это… как-нибудь ещё…а?
С этого дня к Коле пристало имя героя романа Ильфа и Петрова.
Но, как известно, жизнь штука полосатая. Состоянию общего блаженства суждено было продлиться лишь до утра.
На рассвете всех разбудил истошный вопль. Из деревни прибежала хозяйка гусака, дремучая бабка с седыми космами, выбивающимися из-под платка, в цветастой кофте навыпуск, обтягивающей скрюченную спину, и в чёрной юбке. Из-под юбки на тонких ногах винтились чулки «в резинку», щиколотки рыхло облегали толстые вязаные из овечьей шерсти носки. Блестящие чёрные резиновые галоши с красной каймой фланелевой подкладки подчёркивали белизну носок.
Бабка напала на Тётьнат, возившуюся у кухонного «очага», и потребовала «дирехтура». Оказывается, Коля-Пан Паниковский украл гусака.
Увидев Антипова, бабка малость сбавила тон, видимо, он произвёл на неё благоприятное впечатление:
– Товарищ дирехтур, ты уж помоги моему горю. Я совсем несчастная. У меня никого нету. Только и было два гуся, да Жулька, старая совсем, оглохла, уж и не лает даже. А Муська уж неделю назад, как ушла, – помирать, видно, приспичило. Избёнка моя совсем окосела, того и гляди, повалится, а твой человек совсем, как антихрист какой, украл мово гуся.
На свою беду пан Паниковский в эту ночь ночевал в своей палатке, видимо, тоже разомлел от вечерней трапезы. Не утерпел, высунулся, подал голос:
– Так он меня за ногу тяпнул. А у меня брюки выходные. Всего полгода назад купил.
Бабка, увидев вора, снова истошно завопила:
– Ах ты, варнак, фашист окаянной, охальник! Мало тебе Маньки, голову напрочь ей заморочил, дак ещё и гуся мово?
Антипов был смущён, будто он украл гуся, а не Коля. Уши его, видимо, не выдерживали истошного бабкиного визга, он сморщился и завинтил пальцем в ухе с бабкиной стороны. Та, заметив движение, дернулась в его сторону:
– Я, товарищ дирехтур, в Кремль напишу. Ей-ей! Пусть разберутся. Советска власть не позволит забижать старого человека.
– Бабуля, – начал, было, Антипов…
– Матвевна я, Матвевна, товарищ дирехтур, – возгордилась хозяйка гусака, – бабуля у Маньки на печке лежит, помират, вроде. Врачиха со станции приезжала…
С горем пополам, но история разрешилась. Антипов достал из своего кошелька деньги и отдал Матвеевне устроившую её сумму. Но обещание не писать в Кремль потребовал. Успокоенная бабка засеменила в сторону деревни.
Вопрос с Колей решать было сложно. Рабочие кадры и так-то на вес золота, а тут разгар полевого сезона. На всякий случай начальник пристращал кадр увольнением по тридцать третьей статье, чтоб неповадно было гусей воровать. Коля на какое-то время притих, не исчезал из лагеря и «кляча» его, воняя бензином, ночевала возле палатки.

Продолжение:   http://www.proza.ru/2013/02/11/1660