И на том спасибо... Кукурузное зернышко

                КУКУРУЗНОЕ ЗЕРНЫШКО



      Отец умер, а я так и не успела спросить у него о чем-то важном, что не давало покоя.  Все откладывала.  Знала, что это болезненно для него. Отец не любил рассказывать о своем детстве – оно было тяжелым. Поэтому он делал все, чтобы детство его детей было счастливым и безмятежным. Оно таким и было, хотя мы с сестрой не всегда ценили это – считали, что так и должно быть.
    
      Отчего это невозвратимое время кажется теперь светлее, праздничнее и богаче, чем было на самом деле? Да, было красивое голубое платье с  ажурным и вышитым цветными нитками воротником.  К поясу цеплялся такой же вышитый карман.  По дороге в школу я отцепляла карман и прятала в портфель - стеснялась  детей, не так нарядно одетых или одетых более бедно . Особенно доставал цыганенок  Гришка, учившийся в той же школе. Стоило одеть что-нибудь новое, он обязательно старался зацепить, дернуть или даже порвать. Что однажды и случилось с  шапочкой неземной  красоты,   с большими белыми помпонами, один из которых был тут же  Гришкой оторван. Может, это было проявление буйных  цыганских  чувств с его стороны?
    
      Отца иногда переводили на новое место работы. Менялись декорации. Запомнилась одна: большой дом с колоннами, высокими потолками и лепными узорами вокруг люстр –  что-то из тургеневских сюжетов. Но я помню этот дом, правда, без мезонина. Наверное,  мезонина не было. В доме постоянно появлялась заботливая женщина, которая помогала маме вести хозяйство, следила за домом во время поездок родителей в отпуск с нами, детьми – куда же без нас? Да, это была домработница. В те времена непозволительно было даже слово такое произносить. Она числилась разнорабочей  в большом штате организации лесного хозяйства, начальником которой был отец.
    
       А  большая  карета с двумя лошадьми, с облучком, с кучером и с опускающимся кабриолетным верхом  заменяла в штате служебную машину для торжественных выездов. Она действительно была? Но ведь я помню, именно в  ней меня, с переломанной рукой,  повезли в больницу. Рука сильно болела, но я чувствовала себя принцессой. Отец сидел  рядом и  устраивал допрос: «Зачем ты полезла на  дерево? Как ты могла?  Ты же дочь начальника, на тебя должны равняться другие дети? Что людям говорить: «Моя дочь лазила по деревьям и сломала руку?» Ну, не хотела я уступать мальчишкам, вот и прыгала вместе с ними с дерева на дерево. Как обезьянка.
     Вот бы сейчас, да в такой   карете…

***
     Время было хрущёвской оттепели, в разгар культа кукурузы. Королева полей – это завораживало детское воображение. Пропаганда  кукурузы была везде. Первое, второе и хлеб – рекомендовалось  из кукурузы!
     - Мамалыгу, хлеб и кисель из кукурузы мои дети никогда не будут есть, - заявлял отец.

      Ох, как  мне хотелось попробовать эту мамалыгу. Очень  хотелось! Само слово «мамалыга» казалось очень вкусным.
    
     А в предновогодние дни – один и тот же сценарий.  Долгожданный момент - новогодняя елка (на юге Украины – это сосна с пышно поднятыми лапами вверх) установлена и желает наряжаться.  Кто будет наряжать? Конечно, мы с сестрой. В ход идет все: шары, висюльки, конфеты «Ласточка», мандарины, картонные  домики, серпантин… еще, еще…ещё… Пора бы и остановиться, но черта, отделяющая хороший вкус от цирковой роскоши, уже перейдена.  Да какой там вкус! Мы – дети, и ничто нам - не указ. Наконец-то,  добирались до кукурузных початков, уложенных на самое дно коробки.  Хитро переглядывались с сестрой, вешали их где-нибудь с задней стороны елки и прикрывали серебристым снежком. И каждая из нас в такую минуту думала: «Ох, и злиться папа будет!».  Детская жестокость бывает посильнее взрослой, более изощренной. Отец не злился, но всегда укоризненно качал  головой  и каждый раз просил не вешать их. «Ну, хоть одну кукурузку». - клянчили мы. Загляни мы глубже в его глаза, наверное, заметили бы и грусть и что-то еще невысказанное.  Нам было не до того: запретный плод вкуснее. Какой уж там вкус у плода, нам было неизвестно, но  не оставлять же такую красоту на дне коробки! Золоченые  початки с переливающимися зелеными листиками  так и просились на ветку.
     Если бы мы только  знали…

***
     Я уже была в старших классах, когда тетя (сестра отца) рассказала нам с сестрой в канун Нового года  эту историю:
      - …33-й  год, февраль, Украину замело снегом. И голод, страшный голод. Не дай вам Бог, дети, пережить такое. – Тетя покачала головой, а на глаза навернулись слезы. – Отец вам рассказывал о своем детстве?
      - Нет. – дружно ответили мы с сестрой.
       - Да, конечно,  не хотел травмировать вас,  не мог – кулацкая семья была.  Вас  же учили в школе, кто такие кулаки?
     - Враги народа. – заученно ответила я.
     - Враги,… - тетя  горько улыбнулась. – Ладно, время все расставит по своим местам.  Так вот, большой дом, сад. Каждое новое деревце облагалось налогом и каждая новая курица тоже.  Восемнадцать детей было у родителей. Держали ветряную мельницу.
    
     «Ну это уже слишком». - думала я, воспитанная в духе таких пионеров, как Павлик Морозов (впоследствии выяснилось, что он написал донос на своих родителей из-за нескольких мешков зерна). Большой дом – понятно, восемнадцать детей – это же … страшно подумать! Это же как детский сад,  как целый мой класс. Но мельница – ничего себе!»
    
      - А дальше раскулачивание, - продолжала тетя. - Соловки.  Ой, как страшно. Я была восьмая в семье, а ваш отец – последний,  восемнадцатый.  Ему тогда было  шесть лет. Загребли всю семью, кроме нашей матери (в тот  момент в доме её не было) погрузили в вагон и… ой, не дай Бог… Мать прибежала домой – дом опечатан.  Побежала на станцию, просила её забрать вместе с семьей. «Нет распоряжений!» -  её гнали прочь. И так она шла от станции к станции,  на каждой остановке состава просила показать ей в окошко Алёшу – вашего отца. И так до самих Соловков.
«Где эти Соловки?» - думала я. Позже посмотрела на карте и ужаснулась: это же какое расстояние надо было  проделать бабушке  пешком из Черкасс до этого страшного места!

     Я смотрела на тётю и невольно любовалась ею.  В свои семьдесят  семь  она выглядела, так, как изображают  книжных  бабушек, рассказывающих сказки детям: седые волосы гладко зачесаны  назад и собраны в пучок, серые  грустные глаза, низкий грудной голос и правильные черты  умного  лица (как я могла отличить в те годы умное лицо от неумного – не знаю. Просто так мне казалось). Наверное, сказывался образ жизни: преподавала в школе русский, украинский и немецкий. Много читала). Её имя мне тоже казалось сказочным – Соломия!  Любимая украинская поэтесса – Леся Украинка. Тётя всегда говорила, что я похожа на неё.
     - Красотой или талантом? – кокетничала я.
     - Ох, детка, говорят, что твои сочинения – лучшие в классе, но «Лiсову пiсню» ты вряд ли напишешь.

      - Неужели вам отец никогда не рассказывал? – продолжала тётя. -  Ах, да – я уже спрашивала. Оно и понятно – не мог. Разбросала нас судьба – кто умер, кто сбежал, кого в другой лагерь кинули. Как я выжила? Сама не знаю. В церкви, куда нас затолкали, холод, крысы, люди умирали от воспаления лёгких,  от голода.  А в это время наша мать, как волчица, потерявшая выводок,  билась и выла,  но сумела вырвать из заключения вашего отца. И вот 33-й год… На Украине голодомор.  В доме мать с малолетним сыном. В доме пусто. Это не кокетливое «хоть шаром покати» - это вообще ни-че-го. Тут  и шар не поможет. Летом, чтобы не умереть с голоду, можно было кашу из лебеды варить…
     - Что такое лебеда? – охрипшим голосом спросила я.
     - Трава такая, сорняк, в огороде растет. Я покажу вам.  Каша на вкус не очень, но съедобная и питательная. Так вот летом можно было  ягод насобирать, грибов, если повезет,  а тут лютая зима. В кладовке на пустых полках только паук забился в угол  и голодными глазами муху выискивал – мух  не было.   В один из таких голодных дней мама с Алёшей закутались во что могли и пошли на улицу в поисках чего-нибудь, что можно съесть. Взявшись за руки, они шли в сторону сельского тока, где летом складировалось зерно – может что-нибудь завалялось…  На улицах заметель,  хатки скукожились  от холода, а на току ветер гуляет, разгоняя снег…
   
       Мы с сестрой притихли и ежились от холода, хотя в доме было тепло.
      
       - … Весь ток обошли, и вдруг Алёша заметил сиротливо лежавшее кукурузное зернышко, снял варежку, бережно поднял зернышко и показал маме. «Ищи ещё, сынок». –  радостно сказала мама.  Больше ничего Алёша не нашел. Дома насобирали  дров, растопили печку, поставили  воду в горшке,  и бросили туда добычу.  Когда еда сварилась, мама сказала сыну: «Ешь, сынок, ты ещё маленький, тебе силы нужны, чтобы расти и выжить». «Я не буду, - сказал Алёша, - это тебе, мама».
    
      Тётя закончила рассказ. Глаза затуманились. Она осторожно поправила пучок на голове и  уставилась в одну точку.  Казалось, онемела.
     - И кто съел? - робко спросила я.
     - Ой, не знаю, дети, не знаю… Может быть отец когда-нибудь и расскажет вам. Много может рассказать…  А как он учился в школе, тянулся к знаниям. Свет экономили (он жил у старшего брата). Ночью  Алёша выходил на улицу и читал при свете луны. Сейчас все для детей -  только учитесь, читайте  - это ваше богатство.
    
      Отец никогда ничего не рассказывал, а я не рисковала спрашивать.

***
    
      - Иди, сними  кукурузу с ёлки! -  приказала я сестре. Сестра младше меня, и я пыталась командовать ею.
     - Сама иди и снимай, - огрызнулась сестра, - мне страшно. Она прижалась к тёте.
    
      Я сняла кукурузный початок с ёлки, и спрятала в коробку. А сама пошла искать отца, чтобы сказать, что больше не будем вешать на ёлку кукурузную игрушку – разбилась. Правда, отец учил  никогда не врать. Но хотелось больше не портить отцу настроение перед  Новым годом, хотелось, чтобы он вообще забыл о кукурузе, а разбивать было жалко – уж очень красив золоченый  початок. Игрушка и правда, вскоре разбилась. Жаль!
      
       Тайна маленького кукурузного зернышка ушла в могилу вместе с отцом. Я знаю - когда попаду в тот, другой мир и встречусь с отцом, первый вопрос будет об этом кукурузном зернышке.