16- Капризы памяти

17

У Пети заканчивался отпуск. Тётьнат снова заканючила об отъезде, но теперь уже с увольнением. И я впервые услышала в голосе Антипова «железо»:
– Наталья Фёдоровна, – тихо, но жёстко чеканил начальник, – вы взрослый человек и должны понимать всю ответственность такого шага. Коллектив должен работать в полную силу, сезон заканчивается. И я не могу отрывать кадры от основной задачи. Вы же не предлагаете замену? На будущий год я постараюсь найти более ответственного человека.
– Слушай, Ната, слушай, чего тебе говорят, – вставил Петя, – маленько позже приедешь, ничего страшного. Я встречу.
Антипов уже мягче добавил:
– Скоро мы будем сниматься с места, и я вас отпущу. Дней десять-пятнадцать потерпите, пожалуйста.
Провожали мы Петю с помпой. Он стоил того. За месяц мы привязались к нему и понимали, что нам будет очень не доставать его: не только потому, что тешил наши желудки разнообразной вкуснятинкой, разумеется, не без участия Тётьнат. Он украшал наши вечерние посиделки неиссякаемым запасом историй, чаще всего придуманных на ходу – фантастически правдивых и поучительных без нравоучений. А как он пел! Я обычно замираю сердцем, когда слышу многоголосие грузин. Петя никак не грузин, но когда он впервые запел «Сулико», мы растворились в торжественно-печальном звучании его бархатного голоса. Позже мы стали петь вместе, невозможно было удержаться, чтобы не вторить главному исполнителю. Петя разделил голоса и умело дирижировал созданным им хором. Особенно подчёркивало красоту мелодии бессловесное носовое звучание. Нам казалось, что наш хор не хуже грузинского.
С моего дня рождения осталось шампанское. И на Петины проводы стол накрыли тоже празднично. Надраенные песком с мылом алюминиевые миски и кружки сияли серебром.
Тётьнат в своём красномаковом креп-жоржетовом платье, сидела рядом с мужем, счастливая, как невеста. Кто-то даже не удержался и смущённо крикнул «горько», но крик тут же сорвался : неловко же смотреть, как старики целуются. Но Тётьнат будто только этого и ждала: свадьбы-то не было, а медовый месяц заканчивался. Она поднялась, держа Петю под локоть, отчего поднялся и он, и чмокнула его в щёку. Но Петя дал всем урок мужского достоинства и силы: он круто привлёк к себе супругу, отчего она колыхнулась всеми своими пышностями, и мы поняли, что надо вести поцелую счёт. Хором досчитали, кажется, до тридцати – скороговоркой и с пропусками, потом шумно зааплодировали, дали возможность невесте счастливо передохнуть.
Поднимая бокал, то бишь алюминиевую кружку, с шампанским, Антипов произнёс речь, длинную и, возможно, содержательную. Парторга у нас не было, вероятно, потому Антипов, как начальник, обязан был взять его функции на себя. Всю речь усвоить было невозможно, потому что когда звучали фразы о семилетнем плане развития народного хозяйства, о полной и окончательной победе социализма в СССР, мысли невольно отключались и речь докладчика сотрясала воздух впустую. В сознании отложилось главное:
– Дорогие друзья, – сказал он так громко, насколько позволял его совсем не громкий от природы голос,– товарищи! – Тут торжественно прозвучала та самая речь о планах и достижениях, которая не отложилась в умах слушателей, и, наконец, расслабившись, он закончил просто и доходчиво: – нам необыкновенно повезло, что судьба свела нас с Петром Никифоровичем, человеком широкой души и открытого сердца. И мы были бы рады на будущий год видеть его в своём коллективе.
Мы дружно поддержали такой тост, зачокались. Хоть звон наших «бокалов» совсем не хрустальный, но звенело в наших головах и душах. Конечно, снова и снова звучала полюбившаяся нам «Сулико».
Наутро Паниковский повёз нас всех на станцию. Пете, как будущему почётному члену нашего дружного коллектива предложили сесть в кабину, но он бережно, под локоток усадил туда жену.
На перроне мы дружественно махали руками вслед уходящему поезду, а Тётьнат прослезилась. На обратном пути, по словам Паниковского, она всё время тёрла глаза платком, потому что слёзы брызгали прямо на стекло, а это, как ни крути, мешало обозрению дороги. Хоть Паниковский враль, каких мало, мы поверили, когда увидели Тётьнат с распухшим и красным лицом, сразу ставшим некрасивым.
Слёзы порой – святое дело. Кто будет отрицать святость Тётьнатиных слёз? И не её вина, что лицо стало некрасивым. Но иногда лицо может быть прекрасным. Когда в восьмидесятом в трудной победе наших спортсменов на Олимпиаде в Америке в тот момент, когда под звуки Гимна Советского Союза, телевизионные камеры всего земного шара самым крупным планом показали лицо лучшей фигуристки мира, нашей соотечественницы – Ирины Родниной, по лицу её катилась слеза. Это было прекрасно!


18

С кем не случался такой казус, когда невольно оказываешься свидетелем чужой тайны? Выпутаться из такой ситуации порой бывает сложно, а то и невозможно, и потом мучает чувство без вины виноватого, в общении с человеком, свидетелем тайны которого ты невзначай оказался, возникает чувство неловкости от невозможности открыться, от осознания ненужности и даже вредности такого шага.
Был чудный день, склоняющийся к вечеру. Бабьим летом нередки такие дни. В небе разбелённая кобальтовая голубизна, без примеси бирюзы, присущей больше весеннему небу. Воздух мягок и прозрачен, играет паутинным серебром. На душе светло и торжественно.
Я с этюдником долго бродила вдоль речушки и на одном из её изгибов остановилась возле тихой заводи. Место было возвышенное, сухое, среди буйно взросшего молодого хвойника. За речушкой глазу открывались дивные дали с охристым степным полотном, по которому кое-где дружными семейками  гнездились брызнутые золотом берёзки. Там, где степь, уходя вдаль, светлела, тянулся почти рериховский разнослойно-синий, дышащий светом гористый горизонт.
Я расположилась на пригорке, радуясь удачно выбранному месту. Движимая лихорадочным желанием ухватить состояние природы до захода солнца, я взялась за работу. Лёня немного модернизировал мой «ящико-этюдник»: палитра была уже с положенным для большого пальца отверстием и нормально закреплялась в пазах этюдника. Мало того, в крышке он тоже прорезал пазы для запасных грунтованных картонок. Так что я стала обладателем почти настоящего этюдника. Вот если бы к нему ещё какую-нибудь треногу приспособить!
Мастихин мой летал, как стриж перед дождём, душа пела, и этюд получился. Неплохо бы прописать воду на переднем плане, – подумала я, – и можно будет использовать для картины. Чтобы «не замучить» этюд, я взялась за новый: без общего плана, лишь речка с берегом и отражением его в зеркальной воде, с проблесками золота от вечереющего неба. Мастихин пришлось отложить, в работу пошли кисти. Работалось легко, свободно и споро.
Вдруг мне почудилось, что я не одна. Я насторожилась: от лагеря была довольно далеко, грибники вряд ли могут быть в такое время, а серьёзные рыбаки обычно занимаются своим промыслом поутру. Кроме того, деревенский люд занят огородными делами: надо успеть до холодов убрать картошку, очистить гряды от овощной мелочи. А коли дело к вечеру, надо встретить у околицы бурёнку кормилицу, и собственноручно препроводить её домой, в стайку, чтобы, не дай Бог, не прошла мимо родных ворот: по осени любят коровы блуждать где попало, иной раз, какая-нибудь заплутавшая и в лесу ночует, попробуй услышь её нутряное мычанье от того, что вымя переполнено. Так меня просветила Тётьнат, в деревенской жизни она понимала многое.
Между тем, звуки не прекращались, похоже, кто-то, заплетаясь нога за ногу, неровно расхаживал по сухому листу, толстым слоем покрывавшему землю, и тот издавал этот шуршаще звенящий звук. Не понимая происхождения звуков, я струсила: не зверь ли какой? Не водятся ли здесь медведи? Затихла не шевелясь.
Послышался говор. Он приближался, но слов было не разобрать. Я совсем сникла: а вдруг какие-нибудь бродяги, хулиганы? Если обнаружат меня? Я зажала в кулаке мастихин. Но разве это оружие?
– Давай здесь посидим, – явственно услышала я.
Ба! Это же Ритка! Интересно, с кем это она? Страх отпустил меня. Я положила мастихин на место и, не вставая, огляделась. Но кругом густые заросли хвойника – что там увидишь? – открытое пространство только лишь впереди. Тишина. Потом снова Ритка:
– Ну что же ты? Садись.
И вдруг, как гром среди ясного неба, Рафкин голос:
– Так это… пора обратно, меня Антипов «на ковёр» вызывал…
Послышалась возня, неразборчивый жаркий шёпот и Рафкино:
– Ты что, Каверина! Прекрати! С ума сошла что ли?
– Клянусь, после поля я уеду, и ты не услышишь обо мне…
Дальше последовал возбуждённый нечленораздельный шёпот, и вдруг явственно прозвучало:
 – …я дитё от тебя хочу!
У меня перехватило дыхание, я не могла больше таиться. Услышав ещё Рафкино «С ума сошла», я громко, как могла басовито кашлянула, со всей силой захлопнула крышку этюдника, и пригибаясь, чтоб меня не увидели, ринулась в сторону лагеря.
К ужину эти двое не явились. Я переживала: узнали меня по голосу или нет? А если узнали, как мне себя вести? Как же я вляпалась, как стыдно. Но в конце концов, они сами виноваты: раз уж способны на такое безобразие – без свальбы! – так выбрали бы место поукромнее. А Ритка-то, Ритка! Как же ей не стыдно так навязываться парню? Он же презирать её будет.
Успокоившись, я начала сочувствовать: ей замуж охота, а кто же на таком «бомбовозе» женится? И она понимает это. И выбрала Рафку, чтоб у неё ребёночек родился таким же красивым и умным. Значит, она дальновидная, что в этом плохого? Живёт не как придётся, а имеет цель. Но ведь это такой позор – родить ребёнка без мужа! Все пальцем будут тыкать, как на прокажённую смотреть. Неужели не боится? Так она мужественная? Да, да, мужественная. Я бы, например, не пережила такого позора. Почему-то на ум пришла Жанна Д*Арк. Мне представилось, как она пылает на костре. Вот сгорает её одежда, и она совсем нагая перед огромной толпой на площади, Нестерпимо стыдно и больно. Но она пошла на это ради идеи. И не кричит, не плачет, сжала зубы и терпит жуткую боль и стыд. Ритка тоже ради идеи! Ради ребёнка, которого готова воспитывать одна. Она тоже героиня. Мать-Героиня! А это гораздо значимее. Я снова прониклась к Ритке горячими чувствами, снова поняла, что она лучше, выше меня – не только физически.
Утром к завтраку Ритка явилась с опозданием, у неё были красные, будто зарёванные глаза. Похоже, Рафка всё-таки «дал пинка». Как Тосе. Может он и настоящий парень, но Ритку было жалко.

Продолжение:   http://www.proza.ru/2013/02/12/1590