Голубь

Зима опять выдалась дождливая, и в подъезд Петра Ивановича Короткова, одинокого человека предпенсионного возраста, стал захаживать голубь. В тот вечер было особенно ветрено, и, войдя внутрь, Петр Иванович увидел у двери соседской квартиры нахохлившуюся от воды птицу.
«Вот еще не было печали, – подумал Петр Иванович. – Опять дверь на кодовый замок не закрывают». Но вскоре вынес голубю из своей первоэтажной квартиры горстку старой гречневой каши.
На следующий вечер Петр Иванович увидел птицу уже возле своей двери, в самом уголке. Сначала он ее не заметил.  «Разведет теперь грязь в подъезде, да и птица в доме – примета не из лучших, – подумал Коротков. – Вот уже и семечек кто-то ей насыпал…».
Так продолжалось не один день. Временами голубя в подъезде не обнаруживалось, но потом он опять появлялся. А однажды Петр Иванович увидел, как голубь бегает у соседнего, наглухо закрытого магнитом домофона подъезда пятиэтажки. «Да он ведь летать не может», – догадался Петр Иванович.
Вскоре птица снова сидела в уголке, но уже за железной подъездной дверью. Петр Иванович опять вынес ей горстку крупы.
Тем временем зима взяла свое: выпал обильный снег и ударил мороз. На улице стало зябко.
Но теперь ни утром, ни возвращаясь с работы, Петр Иванович не обнаруживал голубя в подъезде. Возле его тоже не было. Коротков забеспокоился. А в очередной вечер вспомнил про кошку новых жильцов, которая целыми днями гуляет по подъезду. Петр Иванович поднялся даже двумя этажами выше – посмотреть, не жрет ли она птицу. Но кошка, вольготно растянувшись на ступеньках, мирно дремала. Да и птичьих перьев возле нее не было…
Петр Иванович продолжал тешить себя надеждой вновь увидеть голубя. Но ни возле двери, ни внутри его не было. Настроение Петра Ивановича явно ухудшалось. Подходя к своему дому, он старался отгонять от себя мысли про голубя. «Подумаешь, птица, – успокаивал себя Коротков. – Вон их сколько по дворам с утра до ночи шастает».  Но покоя не обретал. А при встрече с соседями его так и подмывало спросить: «Голубя случайно не видели?». 
И когда дней через десять Петр Иванович увидел, как в темном углу возле железной двери подъезда что-то зашевелилось и забегало, на душе его вновь стало легко, как бывает, пожалуй, только в юности. «И все-таки жизнь прекрасна!» – воскликнул Петр Иванович и вновь заспешил в квартиру за кормом.

НАМОЛЕННЫЙ ПОРТРЕТ

На фотографиях Зинка получалась не то чтобы очень плохо, но и не так, как ей бы хотелось: то слишком унылый фас, то неудачный профиль. А тут срочно нужен был фотопортрет. Но в фотостудии дороговато, а фотопробы, сделанные ее знакомыми, как-то не впечатляли, а скорее даже обескураживали.
И вдруг – такой случай: день рождения жены знакомого поэта. Десяток гостей, в основном уже знакомых, а среди них – новенький: еще стройный и бойкий седой мужчина с усиками, с серебристым фотоаппаратом в руках. Он-то и взялся в начале вечера сделать Зинке фотопортрет.
– Только за фотографией Вам придется ехать ко мне на работу на «Кропоткинскую», – предупредил он.
«Ну, это уже мелочи», – подумала Зинка и согласилась.
Позвонив через несколько дней новому знакомому, она узнала, что тот работает в храме Христа Спасителя наладчиком аппаратуры. Договорились о встрече.
Одевшись поскромнее и, конечно, отказавшись от почти традиционных брюк, Зинаида, хотя и не сильно верующая, надела на пальцы церковные серебряные колечки, перекрестилась в душе и поехала.
«Надо подать поминально-заздравные записки, – думала она по дороге. – Вот и жена поэта тоже просила об этом».
Вызвав Михаила по телефону от дежурного (так, кстати, звали моложавого мужчину) и прождав минут десять, Зинаида поняла, что перепутала нижний придел с верхним. Но вскоре он все-таки появился и, поздоровавшись по-церковному, с объятиями, вручил Зинаиде конверт с фотографиями, а затем предложил провести экскурсию по знаменитому храму. И вот, после прикосновения к одной из дверей каким-то волшебным ключиком и открыв таким же образом еще несколько дверей, Михаил ввел ее в Зал церковных соборов с зимним садиком, а затем и трапезные.
Обомлев от открывшегося ей великолепия (храм этот она знала в основном по фундаментальному фасаду), Зинаида робко следовала за Михаилом, здоровавшимся походя со встречавшейся обслугой. А на прощание, видимо, из вежливости, он выразил надежду на новую встречу и посоветовал посетить находящуюся неподалеку Галерею А. Шилова.
Зинка так и сделала. Немного поплутав, неожиданно она вышла к красивому особняку рядом с бывшей Библиотекой Ленина. Удачно купив билет со скидкой, она сразу же устремилась в один из залов на среднем этаже и обозрела все разнообразие шиловских шедевров – от писателей-классиков и современных актеров до бомжей и симпатичной дочери художника в роскошных одеяниях. «Портреты десятилетней давности. Как же он одевает ее сейчас?» – подумала Зинка и вдруг наткнулась на группу с экскурсоводом, заканчивавшую обзор. Примкнув к ней, она вскоре узнала, что дочери Шилова Маши давно нет в живых, и была этим потрясена.
По дороге домой она еще немного попечалилась за такой ранний уход из жизни дочери художника, а дома подобрала место купленному в галерее крошечному эстампу с женской фигуркой в красно-сером одеянии и вскоре принялась рассматривать свой фотопортрет. Сидя вполоборота на стуле, на нее взирала стареющая, с маловыразительным взглядом особа в темной блузке с абстрактными разводами. Кудри на почти таком же темном фоне еле просматривались. Казалось, что она, как и сама Зинка, устала от увиденного за день и проделанной в центр Москвы дороги и хотела только одного: чтобы ее скорее оставили в покое. «Ну вот, опять не то, – подумала поначалу Зинка, но вскоре спохватилась:  – А ведь этот портрет – намоленный! Как Торжок, жители которого считают, что с их городом, в котором так много церквей, ничего не может случиться».
На следующее утро Зинаида отвезла один экземпляр своего фотопортрета по нужному адресу, а другой убрала в надежное место. Так неожиданно у нее в жизни появился собственный талисман.

В СУМЕРКАХ

В сумерках она сидела на скамейке у подъезда, вся съежившись. Это было заметно несмотря на тучность и рослость этой русской женщины более чем преклонного возраста. Грустные думы одолевали ее. Даже сидевшая рядом, по привычке прижавшись к ней, маленькая черненькая пуделиха понимала настроение хозяйки и никуда не рвалась, как это обычно у нее бывало.
Завтра опять приедет невестка, начнет скандалить, доказывать, что она имеет законное право проживать у мужа. И так уже двадцать лет кряду, ибо отношения у этих  не очень далеко ушедших друг от друга по возрасту женщин с самого начала не сложились. Невестка старше ее сына более чем на десять лет и теперь уже на пенсии. Так что времени у нее на скандалы предостаточно. А сын… он опять будет твердить, что любит свою жену и другой женщины ему не надо. А ведь все это, может быть, потому, что видятся они не каждый день и больше половины недели он находится на попечении престарелой матери. А таким образом их встречи с женой всегда носят элемент праздника.
Но как же она устала от такого их праздника!.. Особенно это ощущается в последнее время, ведь годы берут свое. А когда недавно заявила об этом своей счастливой паре, то встретила с их стороны возмущенный протест, особенно невестки: а еще, мол, мать называется! Гонит из дома собственного сына, младшенького.
 …Осенняя тьма все сгущалась. Скоро сын приедет с работы и надо будет подавать ему ужин. А пока можно повспоминать свою молодость: когда, встретив подтянутого лейтенанта, выскочила за него замуж и уехала на Байконур осваивать казахстанские степи, с первых колышков для палатки строить космодром, позабыв про свой певческий талант и связанные с этим планы и мечты. Родила двух сыновей, которые так и выросли на казахстанском песке. Были и другие отдаленные объекты, ее работа в воинских частях, выступления на концертах в доме офицеров. А затем уже пенсия и ставшие давно родными подмосковные Химки.
«Меня ведь везде уважали и ценили», – как бы продолжая свои раздумья, сказала она вышедшей из подъезда соседке помоложе себя. И она, присев на скамейку, стала выслушивать ее исповедь, одновременно недоумевая, почему та вдруг завела этот разговор. Но вскоре сориентировалась и время от времени сочувственно кивала.
Тем временем невестка, сидя на хорошо протопленной электрообогревателями даче, прикидывала, как лучше завтра повести себя, чтобы все-таки остаться в Химках на зиму, а не просто, дав разрядку своим нервам на своенравной свекрови, ретироваться с вещами в квартиру дочери: свою, недавно почти чудом заполученную у государства, она предоставила внучке для ее проживания с новым хахалем. Да и у дочери не развернешься – кому охота жить с матерью после неудачного замужества? Но ничего: она еще возьмет свое – не выгонит же собственный муж ее на улицу? Да и свекровь не вечная – пора бы уже умерить свои амбиции. Подумаешь: накричала на нее месяц назад на даче, когда ее собачонка гавкнула на дочкиного ротвейлера… Ну и нечего туда ездить – и в Химках, как на курорте: тихо, зелено. Чего же еще старухе нужно? Гуляй со своей пуделихой хоть целый день. А у другого сына на даче кошки… Сидела бы уже и не рыпалась…
«В общем, готовлюсь к завтрашнему бою, – сказала горемычная свекровь в заключение соседке. – Буду весь день сидеть на кухне…»
Невестка, конечно же, приехала, вернее, ее привез на машине муж. И с первых же минут стало ясно, что мира не будет и что, возможно, придется опять терпеть друг друга до самой весны. Уезжать обратно невестка вовсе не собиралась и даже изъявила желание в тот же день съездить с мужем в Москву за покупками. А вскоре после их отъезда свекрови стало так плохо, что она едва смогла позвонить старшему сыну (номера сотового телефона младшего сына у нее не было), чтобы срочно попросить его приехать. А входную дверь на всякий случай отперла, едва добредя до нее.
После стояния в пробках на Ленинградском шоссе старший сын с женой через пару часов прибыли в Химки. Мать была совсем плохая и все твердила, что чем-то отравилась. Вызвали «скорую», и врачом был поставлен один из самых распространенных у стариков диагнозов – инсульт.
Лежа в местной больнице, сначала в коридоре, уже спутанным сознанием она понимала, что серьезно заболела. А когда за ней начали попеременно ухаживать то ненавистная невестка, то сыновья, ей окончательно это стало ясно. В знак протеста она начала браниться, чего в обычных условиях себе никогда не позволяла, а невестку почему-то, наоборот, стала звать ласково. Чем та хвасталась в каждом своем разговоре по телефону с родственниками и соседями при встрече.
Черненькая пуделиха переживала болезнь и отсутствие хозяйки по-собачьи тяжело: днем и ночью поскуливала, а то и выла. Так что сыну с невесткой время от времени приходилось усмирять ее. Да и на прогулках с ними она была какая-то потерянная и часто озиралась по сторонам.
Врачи с самого начала называли положение престарелой пациентки крайне тяжелым, но все-таки старались чем-то помочь, особенно после полученных от родни подношений. А сын с невесткой недоумевали по поводу предстоящей выписки больной старухи домой, особенно она, ведь предстоял каждодневный уход за ненавистной свекровью.
Однако обошлось без домашнего ухода. После десяти дней полубеспамятства и метаний соседка отошла в мир иной. И на кладбище, рядом с выкорчеванным временно из земли памятником мужу-полковнику, спустя двадцать лет появился холмик его жены. А по дороге к спецавтобусу одна сторона, особенно сама невестка, доказывала окружающим, что старалась сделать для свекрови и матери все возможное, а другая, в отдалении,  уже вела речь о том, что нельзя допустить, чтобы вся квартира досталась престарелой невестке и ее родне.
 Почти примирилась с отсутствием хозяйки и пуделиха, за минувшие дни спевшись с сынком и его женой, и стала даже приветственно повиливать хвостиком перед соседями. Только время от времени, оставленная одна дома, она нещадно скребет когтями дверную обивку, словно хочет вырваться из постылого домашнего плена, чтобы кинуться на поиски своей любимой хозяйки.