Безупречное безрассудство

Если ты думаешь, что, постигнув единицу,
ты постигнешь и два, так как один и один
будет  два,  то  ты  заблуждаешься:   тебе
предстоит ещё постичь «И».
(суфийское высказывание)

Ранние пассажиры подрёмывали, все притихшие, внешне умиротворённые, на самом деле  смирившиеся и поэтому поникшие, словно стыдились, что им приходится в такую рань и неведомо куда, хотя на самом деле ведомо, только стоит ли оно того, словно они не заслужили другого, иной, более достойных. Кому не повезло, обвиснув на них, пытались отогреть окоченевшими ладошками продрогшие поручни, и тем, кому совсем уж неведомо куда, иногда это даже удавалось. Без словно.

Обвиснув на них, хищно подрёмывало время решающего испытания, когда зиме удалось уже выжрать все силы, надежды и даже лукавые стыдливые взгляды, не говоря уже о трогательной наивной нежности, и нет другого желания, только спать, пусть даже не высыпаясь, а спасительная весна ещё не воспряла настолько, чтобы с преступной внезапностью упруго обмыть тебя запахами и дуновениями, сотканными из колдовства, и ею пока можно пренебречь. Без пусть.

Это было колдовство, и под его сияющим наваждением Никита, наконец-то проснувшись, спешил, чтобы успеть. С едва сдерживаемой брезгливостью он пробился до спасительных дверей мимо стаи бомжей, запахами которых можно пренебречь, безучастно ко всему истово гревшихся у радиатора на выходе, затем протиснулся мимо роя девушек, упругую молодость которых невозможно просмотреть, внешне занятых только собой и на самом деле именно так, молодое поколение бесчувственных и глухих, надёжно упрятанных от боли и забот в неизменные наушники, потом протолкался мимо одинокой окоченевшей бродяжки, которую следует забыть, спешно досыпавшей на картонке, расстеленной в проёме подножья банкомата, с продрогшими ладошками за пазухой, вслед за тем пробрался мимо когорты по-утреннему упругих милиционеров, которых никак нельзя проигнорировать, ладно упакованных в не-тленную форму, и далее, оставляя всё поскорее мимо. Следовало спешить, чтобы успеть, чтобы, наконец-то проснувшись, сберечь своё колдовство. Без надёжно.

Знаковыми фигурами на его пути, кроме бомжей и милицейских, были, несомненно, торговки в стеклянных закутках от инквизиции, с лицами профессио-нально любезными, напряжёнными, безучастными, игривыми, скорбными, трога-тельными и лукавыми, умильными, слащавыми и печальными, заискивающими и окоченевшими, обиженными и неожиданно вдруг мудрыми, только не раскаявшимися, только не это, внезапно милыми и сдержанно брезгливыми, когда, не выдержав, думают о своём, о прикосновениях, боли и заботах, и всём том, что нам остаётся, но мы осознаём это уже только потом, после, впрочем, как и у всех нас, остальных, искажёнными осознанием, очевидно, неправильно прожитых дней, впрочем, как и всеми нами, остальными. Без очевидно. 

На родном этаже учреждения Никите пришлось умерить свой пыл, поскольку директор был конкретно занят: в связи с внезапной проверкой он раздавал подчинённым разъяснения относительно неправильно прожитых ими дней. В ожидании, пока тот с видимым для себя удовольствием оттачивал мастерство в аргументировании своей позиции, безвинно очарованный Никита трезво оценивал степень безнадёжности ситуации: мотивировки в пользу письма с ходатайством смехотворны, сам факт ходатайства не лезет ни в какие ворота. Бесполезно.

Свои доводы директор приводил сухим кашляющим тоном человека, напрочь уверенного в грядущих неприятностях. Изобилие нарушений его беспечными подчинёнными поражало воображение. Грифованные документы вкупе с безвинно иными, несанкционированный доступ к коварному интернету, гнусная, засасывающая в трясину безответственности обезличка – всем этим преступлениям несть числа. Для полноты картины не хватало только конкретно нарушения антикоррупционных норм. Грозные формулировки отвлекали Никиту, досадно мешали ему сообразить, как же втиснуть очевидные контуры нереального в параметры безусловно необходимого, эвфемизм страстно желаемого. С учётом того, что проверка поручена настоящим специалистам, это доки в своём деле, конкретно знаковые фигуры в профессиональных кругах, перспективы были плачевными. Бесспорно.

Дарья Иннокентьевна, трогательно запинаясь, решилась предать публично-сти общую мысль, овладевшую беспечным коллективом: к-как же вот так, без интернета-то? Молча, выкашлянул директор, ещё вопросы есть? Д-да: а вот кто бы мог подвергнуть меня коррупции? Диво Вы моё дивное, прокричал директор в показушном восторге и всем исказившимся лицом поперхнулся от избытка сарказма. В кротком ожидании, пока он прокашляется, Дарья Иннокентьевна пополнила список тем, интересовавших преступное сообщество: а вот если взять и просто стереть этот гриф? Как Вам это конкретно мыслится, прелестница Вы моя, поспешил возопить директор вперемежку с огорловившим его кашлем, чтобы упредить очередной вопрос, способный поразить воображение. Беспредел.

Когда Дарья Иннокентьевна, пугаясь, а происходило это практически всегда, волновалась всем телом, на неё избегали смотреть, пытаясь при этом скрыть, что избегают. Старшее поколение, наивных и слепых, которое так ничего и не увидело в силу своей трогательной наивности, а вдруг увидев и почти всё осознав, предпочло окоченеть в своей слепоте. Через д-дилит, прошептала она в лёгком умопомрачении от такого вопиющего незнания, вот, а как же ещё-то? Её болезнь проявлялась в том, что на фоне повышенной потливости глаза начинали неукротимо наполняться слезами. Для полноты картины не хватало только публичных рыданий, и директор выдохнул окоченевшим горлом: да, дилит – это сила. Всё под корень. Дотла. Калёным железом. И развеять в прах. Хаотичные в своей бессмысленности движения подчинённых досадно мешали ему достичь сияющих вершин совершенства и жутко раздражали. Бестолковщина.

В то утро, когда она позвонила, за окном ниспадали такие неправдоподобно крупные хлопья, что он, засмотревшись в лёгком умопомрачении, как они превращали окоченевшие деревья в рождественские силуэты, был вынужден переспросить. Затем смех огорловил его немнущимся кольцом: как ей это мыслится? Потом, тактично прокашлявшись, Никита заново уточнил: ходатайство о гражданстве в упрощённом порядке? Подобный шаг предполагает безусловное наличие выдающихся заслуг, однако в высокой конторе по гражданству даже в этих случаях проявляют повышенную вдумчивость, эвфемизм отказа. Вслед за этим, сокрушённо оторвавшись от колдовства за окном, он вновь конкретизировал. И охолодел. И обеспамятел. И пал. Беспрекословно. 

И переспросил ещё раз, только для того, чтобы заново, и вновь, и опять, и снова, и ещё раз услышать этот голос. Между молодым и старшим ютилось его поколение, наше, растерянных, смятенно пытающихся понять, что же это, мятущихся в самолюбовании и самоужасающихся в бездонности, до самой синевы бездны, своего безверия, пугающихся самой мысли о завершении темы и готовых расстаться с жизнью с необыкновенным, до преступности, легкомыслием, окоченевших в наивном отчаянии – и никаких, поскольку нельзя взойти на вершину мокрыми от страха ногами. Как всегда, ничего нельзя одолеть, если только не оболеть. Ирина? Алина? Трудно сосредоточиться, когда охолодевшее и обеспамятевшее сердце, перестав повиноваться, смятенно рвётся прочь. Его болезнь проявлялась в неукротимой бессоннице и неотвязных сновидениях, топящих в хищном отчаянии. Она сама-то осознаёт очарование, истекающее от одного только её голоса? Эллина? Без второго эль.

Стирать гриф бесполезно, взял на себя труд разъяснить взявший себя в руки директор. Опытные компьютерщики с необыкновенной лёгкостью обнаружат электронные следы конкретно любого компромата. Лучше уж разбить компьютер и, спасая собственную шкуру от неизбежной катастрофы,  грациозно выбросить останки с родного этажа учреждения, чем пытаться одолеть этих профи. Как всегда, он держался вполне достойно, срываясь лишь на глаголах: изничтожить, искоренить, истребить, выжечь. Не оставить никакого следа. Извести и выкорчевать. Без пощады.

Разговор с Никитой насторожил его. Внутренний голос подсказывал ему, что не всё так очевидно. Какое-то звено досадно выпадало из общего ряда доступной осмысляемости. Нормальные чиновники не проявляют такого рвения, наличие которого при отсутствии внешней угрозы – признак неблагополучия. Все почитали директора за монстра, наградив его кличкой «гастроскоп» за безумную скрупулёзность во всех деталях любого дела, но его это не задевало. Своей осточертевшей въедливостью он каждодневно спасал от неизбежной катастрофы сотрудников и коллег, руководство и общее положение дел, ситуацию, собственную шкуру, пусть даже так,  саму уже кренящуюся систему. Рано или поздно катастрофа разразится, но на сегодня она пока отсрочена. Его болезнь проявлялась в неукротимой, тщательно скрываемой, на грани смятения, растерянности и в немотивированной тревоге. Вот и сейчас, вспоминая последнюю оперативку с новым руководителем-реформатором, все они по жизни реформаторы, эвфемизм субреток, возомнивших себя небожителями, директор понял, что опять придётся спасать. Оглядев собравшихся стылыми модно-балтийскими глазами, тот произнёс: что ж, продолжим совместную плодотворную работу, – и добавил плотоядно: правда, не со всеми. Бесстыдство. 

Готов признать, Вы конкретно доказали мне необходимость письма с ходатайством. Но если придёт мотивированный отказ, это будет катастрофой. Следует взвешивать свои слова и поступки прежде, чем их взвесят на Страшном суде. Тогда напишем новое письмо. Заново, вновь, опять, снова, ещё раз. И полагаю, что упоминание Страшного суда – это лишь фигура речи, ведь мы имеем дело с совершенно стандартным, рутинным случаем. Я – так – не могу, раздельно и отчётливо, не оставляя шансов истолковать превратно, произнёс директор. Если уж мы берёмся что-либо исполнять, то это должно означать, что мы гарантируем конкретный, осязаемый, вразумительный, понятный всем окружающим результат. Безоговорочно.

Живописными картинами грядущих неприятностей он довёл окружающих до исступлённого признания своей правоты. Предстоящая проверка уже представлялась её трепыхавшимся фигурантам неотвратимым нашествием монстров, умудрённых в безжалостности, изнемогающих от коварства, не знающих пощады и призванных ловить и клеймить, клеймить и ссылать, и без права переписки. На Дарью Иннокентьевну страшно было смотреть, поэтому никто и не пытался.  Очарование Вы моё заморское, хватит заливать нас слезами. Завтра придёт инженер по стиранию электронных следов и спасёт всех, кого успеет, конкретно, стандартно и рутинно. А пока интернет всем отключить, грифованные документы открепить от иных и определить в сейфы, сейфы опечатать, печати носить с собой и не терять. Сыграв на опережение, он смог упредить вопрос Дарьи Иннокентьевны: и ключи от сейфа, соответственно, тоже. Они же т-такие неудобные в сумочке, вырвалось, совсем уже обеспамятев. И тогда от души рявкнул, досадно сорвавшись: без комментариев.

Родилась в Казахстане, по национальности кореянка, жила в Узбекистане, училась в Москве. Если умножить ноль на бесконечность, то получится неопреде-лённость. Это необходимо знать, Никита, при нахождении предела. Элина, буду откровенен: гражданство в упрощённом порядке – это безумие. Высокая контора по гражданству наработала массу иезуитски отточенных отказных формулиро-вок: нет выдающихся заслуг, существенных причин, веских поводов, значимых оснований, надёжных покровителей. Там обитают такие умудрённые в безжалостности монстры, которые Вам и не снились. Для них состряпать очередной отказ – это дело чести, эвфемизм премиальных. Зачем Вы пытаетесь сдвинуть эту неподъёмную глыбу? Её болезнь проявлялась в  неукротимых наплывах зрительных галлюцинаций, носящих сценический характер. Мне – это – надо. Кто я сейчас? Кто-то, некто, непонятно кто. Потому что без гражданства.

Я видала и не таких монстров, отвечала она без улыбки, и у него заново всё перевернулось в за эти дни истерзанном сердце. Должна признаться, это не просто тяжко, это непереносимо, и оно трепыхнулось вновь, и опять, и снова. Где он и кем определяется этот предел? И на каком языке разговаривает Он? Он говорит с нами на языке боли и предчувствий, которые страшат нас и которые нас убивают. До самой синевы бездны, бездыханно.

В своей чиновничьей жизни Никита, особенно не заморачиваясь, накропал массу рутинных чиновничьих бумаг, от рождения тусклых в своей безнадёжной бессмысленности. Это была неизбывная неизбежность, эвфемизм неизбежной неизбывности. Беспрестанное бумаготворчество походило на саморазвивающийся организм, поразительный в своей отупляющей и засасывающей самодостаточности: административные регламенты, квартальные отчёты, поручения и задачи, намеченные рубежи и перспективы, концепции, индикаторы эффективности, планы по реализации, программы по выполнению – кто переплюнет остальных в красочном чиновничьем словоблудии? И вот настал его звёздный час: ему предстояло создать то, что, наконец-то, имело смысл, свою ясную цель, конкретный, осязаемый, вразумительный, понятный ему самому результат. Он должен был, пробиваясь и протискиваясь, проталкиваясь, пробираясь и продираясь сквозь отточенные штампованные формулировки, родить бюрократический шедевр, способный сокрушить бюрократические же барьеры. Безупречно. 

И он превзошёл сам себя. Акмеологические технологии управления в дисперсивных радиосистемах. Шедевр, признал директор, конкретно подлинный шедевр. Только вот проймёт ли он этих монстров, которые общаются на языке иезуитских филологических пассажей? Мне не единожды приходилось убеждаться в том, что  ублажить их весьма проблемно. Зная их кодекс, надо быть готовым к любому развитию событий. Все усилия могут оказаться без толку.   
Инженер по стиранию электронных следов был некрасиво полулысый, аккурат посередине темени, без нескольких зубов, ассиметрично, что ещё более уродовало, с робкой улыбкой недоверия, что с ним, реально, общаются, готовый в знак благодарности превзойти самого себя и безобразно наивный. Поскольку кабинет Никиты был избран в качестве базового, он хламом вывалил на стол хозяина груду дисков и, с непередаваемой нежностью перебрав их, приступил к апробации своего воинства. По кабинетам сотрудников его приходилось водить лично и конкретно, поскольку он никак не мог упомнить, в какую сторону сейчас следует направляться, и от смущения приседал при ходьбе. Его болезнь проявлялась в частой смене мимики лица, непереносимости громких звуков и неправильной ориентация в пространстве, окружающей обстановке и жизни в целом. Мужской туалет ему также приходилось показывать каждый раз заново. Исходя из увиденного, Никита в обеденный перерыв отдал ему свои бутерброды и напоил кофе. Безрассудно.

Поскольку сытый инженер по стиранию следов в знак благодарности стал разговорчив, и это было не просто тяжко, а непереносимо. Оставалось только поражаться способности так обильно, обстоятельно и напористо говорить, вымывая у собеседника напрочь понятийный аппарат беседы и стремление к её поддержанию. Сам Никита неотвратимо утомлялся и безголосо превращался в сомнамбулу, как только исчерпывался изначальный смысл фраз. Вот взгляните, друг мой, восторженно хватал гость за рукав Никиту, сомлевшего от журчащего потока звуков, моя программа словно вспахивает всё магнитное пространство заданного поля жёсткого диска, и там ничего, можете себе представить, ровным счётом ничего не остаётся. Понимаете, как это замечательно: теперь невозможно что-либо выявить и отследить. И что же Вы вспахали последний раз? Папку «Ходатайство по гражданству», и, вот взгляните, друг мой, мы теперь под этим названием ничего не обнаруживаем, даже в формате заданного электронного поиска. Вместо Никитиного шедевра их глазам на мониторе предстало сплошное красное поле. Как губы девушки, мечтательно сказал гость. И робко добавил: накрашенные. Как задница макаки, определил очнувшийся Никита. И зловеще просипел: а как – насчёт – восстановить? Друг мой, пролепетал тот побелевшими губами, можно даже так, чтобы это больше никогда не стиралось. Бесповоротно.

После того, как Никита в очередной раз отвёл приседающего инженера по стиранию в туалет, он определил его к Дарье Иннокентьевне, чтобы та перестала нервировать окружающих глухими рыданиями. Вы просто обворожительны, решил без обиняков завязать конструктивные отношения инженер по. Меня особенно волнуют антикоррупционные механизмы, жеманно отвечала сомлевшая от комплимента хозяйка. Они на удивление подходили друг к другу. Никита, однако, был лишён возможности насладиться дальнейшим развитием событий и картиной, как они тут беспутничают, поскольку его срочно вызвали к директору. Без промедления.

Посетительница была жизнерадостно упруга, что без обиняков выдавало в ней принадлежность к. Ей уже приходилось иметь доступ к кабинету директора, что, согласно её кодексу, давало ей в полном объёме право на амикишонство. Сколько раз Вы тут изменяли мне без меня, жеманно выхихикнула она с изящной куртуазностью. Я даже уже не помню, каким конкретно местом это делается, решил не заморачиваться с отточенностью формулировок хозяин кабинета и, обратившись к Никите, перешёл к сути дела: на наше ходатайство по гражданству из высокой конторы поступил ответ. Неужели вот так, нарочным, искренне подивился Никита, и директор, временно выпав в уже такое далёкое теперь прошлое, дрогнул исказившимся от нелепости лицом: и вот сейчас товарищ нам его изложит лично. И беспристрастно.

На первом этапе с учётом многочисленных нарушений действующего миграционного законодательства рассматривалась возможность депортации. Когда она не жеманилась, голос у неё был даже милым. А её болезнь проявлялась в неукротимой мании преследования. Однако затем, проявив повышенную вдумчивость, соответствующие инстанции приняли решение скрупулёзно изучить вопрос о том, как лицо без гражданства могло иметь доступ к проектам Минобороны по закрытым системам радиосвязи. Соответствующее уведомление направлено в соответствующие органы. От вас на данном этапе требуется только одно: представить в полном объёме всю наличествующую по указанному вопросу базу данных. Без утайки.

Вот и нарвались, с подчеркнутой любезностью сообщил директор, радушно проводив даму. С присущей ему скрупулёзностью он безотлагательно разработал конкретный план, опираясь на который, бесстрастно предложил спасать ситуацию. А заодно и наши шкуры. Поскольку ко всему этому абсурду мы имеем весьма опосредованное отношение, на данном этапе требуется только одно: стереть всю, без изъяна, наличествующую у нас по указанному вопросу базу данных. Нет информации – нет проблем. Как всегда, он держался вполне достойно, срываясь лишь на деепричастиях, особенно в те моменты, когда Никита, внутренний голос которого подсказывал ему, что не всё так очевидно, пытался хаотично и бессмысленно сопротивляться. Послушайте – меня – внимательно: достигнув предела и осознав, что следует знать, порой понимаешь, чего знать не следовало бы. Однако безответно.

Поскольку для Никиты одно звено досадно выпадало из общего ряда осмысляемости: зачем такая спешка при отсутствии бесстрастного указания о безотлагательных сроках? Постепенно сатанея от абсурдности ситуации, понятной лишь ему одному, не единожды убеждавшемуся в том, что искоренять смуту, равно как и ублажать соответствующие органы следует в самом зародыше, директор ужесточил формулировки в аргументировании своей позиции: Вас требуется вразумить? Тогда отгадайте загадку: что человек делает одинаково от холода, страха, боли и смерти? Ответ: мочится, и чаще всего под себя. Поэтому – предлагаю – конкретно – стереть – всю – её – базу – данных. Подчистую. Напрочь. Дотла. К этим самым собачьим. Так Вам будет доходчивей? Безудержная безапелляционность, эвфемизм безграничной безальтернативности, только она понятна безропотным безыдейным бездарностям, которые на безрыбье.

К его безмерному удивлению, Никита продолжал осторожно, на ощупь, словно напрочь изверившийся, но пока не изувечившийся сапёр, определять для себя предел: полагаю, что следует всё же подумать и разобраться. Думать, а тем более разбираться будем уже в другой жизни, а здесь и конкретно сейчас выбора нам уже не осталось. Поэтому – без – вариантов.
Увлекаемый безотвязным энтузиазмом директора, Никита в лёгком умопомрачении проследовал в свой кабинет. Все фигуранты стремительно приближались к завершению сегодняшнего дня. Когда, к безмерному удивлению директора, обнаружилось, что файлы принципиально не стирались, очнувшийся Никита испытал очевидное облегчение и даже не пытался это скрыть от освирепевшего оппонента. Требовалось срочно ликвидировать все следы: резюме, характеристики от руководителей проекта, описание работ, хронологию разработок, весь компромат – а файлы не стирались, они стали неубиваемы. Практически бессмертны. Беспрецедентно.

Целенаправленные поиски виновника Никитиного торжества свелись к точно выверенному въедливому вопросу: у кого он мастырил свои химеры последний раз? Никита, сгоряча и не совсем продуманно посланный в разведку, смог некоторое время удерживать оборону у Дарьи Иннокентьевны, пытаясь отсрочить неминуемую катастрофу невразумительными ответами по телефону, однако шансы позволить инженеру безнаказанно скрыться оказались призрачными. Когда в искомый кабинет свирепо ворвался директор, вопрос решился стремительно. Где конкретно эта лысая заблудившаяся стерва? А его в-вызвонили с работы, поскольку, как в-выяснилось, он забыл предупредить о своей отлучке, проговорилась Дарья Иннокентьевна. Без умысла. Безвольно. Безвозвратно.

Директор в окоченевшем исступлении настиг беззащитного бедолагу уже на выходе и оттащил от спасительных дверей. Затем увлёк обратно к лифту. Потом целенаправленно проволочил по коридору в требуемом направлении. Вслед за тем доставил к нужному кабинету. Далее сопроводил к искомому компьютеру. И хладнокровно определил порядок дальнейших действий, чётко вырисовывая неминуемую катастрофу. Стирай – подчистую – напрочь – всё. Под корень. Без следа. 

Программа, с удовлетворением чавкая, перепахала предложенное беззащитное нутро, оставляя после себя сплошное ровное поле, ярко-красное, как безвинно накрашенные губы девушки. Как скажете. Без проблем.

Когда всё было развеяно в прах,  изничтожено, выкорчевано и истреблено, когда шабаш ведьм был завершён, когда движения подчинённых хотя бы на время перестали быть хаотичными и досадно мешать, директор почувствовал лёгкое дуновение, буквально на грани иллюзии, удовлетворения. Достичь сияющих вершин совершенства невозможно, но хоть что-то. Завершая разгром, он скрупулёзно распорядился, чтобы источник с таким трудом погашенного сумбура и задушенного абсурда больше не звонила. Ни при каких обстоятельствах, никогда, никому, ни за что. Переспросил немнущимся горлом, охолодев и обеспамятев, только для того, чтобы ещё раз услышать этот же ответ: а никак. Без иллюзий.

Окоченевший Никита попытался вызвать папку и открыть файл, попробовал заново, испытал судьбу вновь, заставил себя опять предпринять попытку, и ещё раз наудачу, с надеждой на грани иллюзии – но всё было тщетно. И пал. Это ему наказание за то, о чём он догадывается или же знает. Отчаяние – худшее из предводителей. Ему, похоже, не осталось шанса. Без похоже.

Нарисовавшаяся в проёме уже закрывающихся дверей Дарья Иннокентьевна радостно бросилась ему навстречу: проверку перенесли на неопределённое время. Эвфемизм навсегда. Он заставил себя любезно кивнуть в ответ. Он больше ни о чём не беспокоился и никуда не спешил. Словно окоченев, в бесчувственной стремительности он приближался к завершению сегодняшнего дня, карьеры, эпопеи, этапа, чего-то большего, о чём он не мог даже догадываться. Он наблюдал за своим кабинетом из коридора, затем – за коридором из лифта, спускаясь в холл, потом – за холлом с переполненной улицы, удаляясь отсюда прочь, вдаль, оставляя всё мимо и превращая здесь в там, вслед за тем – за улицей из переполненного перехода метро. Без сожаления. 

Безмолвно, безгласно, безлико. Бездумно, безвластно, бездарно. Безучастно, беспомощно, бесцельно и почти бесследно. И кто осмелится это бессмысленно оспаривать, тот, без сомнения, безумец.

Мимо легиона утомившихся от насилия полицейских, которые изувечивают изверившихся и видят смысл только в этом и которых уже не переделать, если только в полиционеров, затем мимо табуна девушек, неистовые поиски шанса которых постыдно бросаются в глаза, потом до хаотично мотающихся в проёме нашей жизни дверей мимо угрюмой массы окоченевших в безысходной бессмысленности бомжей, существованием которых следует пренебречь, впрочем, как и всех нас, остальных. В своём мерцающем и одновременно ревущем сознании он испытывал только два чувства: голода и боли. Его болезнь проявлялась именно в этом, и, как ему казалось, стремительно приближалась к завершению. Ничего нельзя одолеть, если только не оболеть. Это необходимо знать при нахождении предела. Наизусть, назубок, чтобы при необходимости отчеканивать без запинки.

Скорее ощутив, чем осознав, что какое-то звено выпадало из этого ряда, он притормозил своё движение в неукротимой толпе, повернул вспять и вновь оказался в переходе. Поискал и наткнулся взглядом на молодую женщину, стоявшую, опустив глаза, с протянутой рукой на расстеленной картонке. Чтобы было легче одолеть хищно подрёмывавшее время, другой рукой она придерживала живот, а спиной облокачивалась о кафельную стену. Пока он, очнувшись, в лёгком умопомрачении хаотично шарил по карманам, людской поток слегка подпихнул его сзади, и, с едва сдерживаемой брезгливостью в поисках опоры на замызганном кафеле, он на какое-то мгновенье невольно прикоснулся к ней. Опять обман, везде. Они неизбежно встретились глазами. Её лицо было чуть смятенным и одновременно скорбным, печальным и мудрым. Безутешным и безымянным. А могло быть ещё трогательным и лукавым, милым и восторженным, нежным, наивным, единственным. Бесслёзным, безвинным. Только не лживым, только не это. Её болезнь проявлялась в бездомности, но не в безнравственном беспамятстве. И Никита скорее ощутил, чем осознал, что следует попросить о милости, безмерной. Он вложил и ссыпал бесполезный для себя груз в её горячую ладошку, чувствуя её необманный жар, вслед за тем повернулся и вышел наружу, наверх, на воздух, на свет, надеясь, навсегда. Беспечально, безмятежно, почти бестелесно.

Ему было показалось, что больше уже не предстоит подрёмывать в ранний час, и сопротивляться зиме, и отогревать окоченевшие надежды, и восторженно ждать ту, которая соткана из колдовства, и затаённо мечтать о трогательной наивной нежности, нашем спасении. Но только показалось, поскольку не поступать так значит обручиться с бездонным безмолвным безвременьем и отказаться от безумства, то есть лишить себя безупречного безрассудства, надежды на наше спасение. Эвфемизм бессмертия.