О том, что было потом

Когда мне было три с хвостиком, мама, что бы получить квартиру, записалась на строительство дома, что находится теперь за ДК воинской части,  на улице им. Пархоменко - первой  улице Чкаловского поселка. Мне остается с прискорбием отметить, что сделал это, как и положено было бы настоящему мужчине, не отец мой, а мама. Жизнь заставила Маму превратиться из скромной, миловидной девушки из юности в ведущего и на работе, и в семье. Я написал слово Мама с большой буквы из уважения к её чертам характера, способности всё предусмотреть, всё сделать, за всё отвечать и при этом  всегда оставаться с тем волшебным чувством ласковой доброжелательности, которую я так ценю в людях.
Мама, когда меня днем некуда было пристроить, брала  меня с собой, мы с ней шли строить дом. Мы – это потому, что я везде и всем старался там помочь. В конце концов, маме всё это надоедало, она заводила меня в какую-нибудь пустую комнату, давала каких-нибудь досочек и щепочек, и велела мне построить маленький домик, пока она строит большой.
А работа у неё была тяжелейшая. Она для каменщиков  вместе с мужиками таскала на носилках кирпич и раствор. Вы сами попробуйте всё это притащить, и через час вы не сможете работать. И она так проработала осень, зиму и весну, и теперь всё это сказывается – ноги болят и руки тоже. А ещё я дранки прибивал, и результат  был очень похож на работы импрессионистов, но мои шедевры всё равно замазали штукатуркой, вот правда, не знаю, держится она, эта самая штукатурка там или нет, ведь я творил в чужой квартире. Бабушка моя, глядя  на наши мытарства с нянями и со стройками, предложила  мне пожить у неё во вновь отстроенном доме Волобуевых. В одной половине жил Волобуев Михаил Тимофеевич с бабушкой моей Юлией Гавриловной, которая вышла за него в 1956 г., а во второй  семья его сына с моим одногодком Вовой. Я, сначала там оказавшись,  исследовал дом и даже пытался в погреб забраться, но меня предупредили, что туда нельзя, что дедушка Миша туда уже падал и сильно ушибся.
С начала там, у бабушки, было интересно, меня расспрашивали,  угощали, чем-нибудь вкусненьким, но потом этот непоседливый мальчишка всем надоел и они мне, кстати, тоже. Меня представили Мише и отправили нас играть во двор этого дома. Было начало апреля месяца. Мы послонялись маленько и ничего стоящего не придумали, ведь вдвоем ни в догонялки, ни в прядки не поиграешь. Потом мы обнаружили во дворе бочку с водой, и сверху было немного льда. И вот  Вова предложил странную, с точки зрения взрослых, игру: мочить в воде волосы и отбегать от бочки, и у кого след, оставшийся на земле от капель воды с головы, будет длиннее, тот и выиграл. Мы немного порезвились со всем этим, правда, вода сначала была такая холодная, но потом во двор вышла Мишина мама  и устроила нам взбучку. Вова, чтобы отвертеться от ремня, свалил организацию этой затеи на меня, а со мной никто, и разговаривать не стал. Позвали мою бабушку и сдали меня ей с моей мокрющей   головой. Вот так, новый вид состязаний не попал тогда в состав олимпийских игр, а нам с Вовой крепко попало, и далее нам запретили вместе играть.
Каждый день здесь,  у Волобуевых, проходил для меня примерно одинаково. С утра бабушка готовила для деда завтрак и начинала готовить и обед. Я же, как и подобает настоящему аристократу, до этого самого обеда спал. Кровать у меня была взрослая, широченная, было, где раскинутся  и поблаженствовать, что я собственно и делал. Потом бабушка меня поднимала, я умывался и обедал, и  мы с ней шли по магазинам покупать продукты. Затем мы пили чай, и меня отправляли гулять во двор, а бабушка Юля готовила ужин.
Поскольку во дворе делать было абсолютно нечего, я потихоньку исчезал со двора и обычно прогуливался до пожарной каланчи, вдоль трамвайной линии, и обратно. Иногда, правда,  мы забирались с Вовиком под куст акации: представляли что, мы в шалаше и рассказывали страшные истории, но это редко так, получалось собраться. Мне одному  скучно и грустно было без мамы. Я не скажу, что у меня плохая бабушка, но и она меня не замечала. Видимо, привыкла, что  её дети были заняты между собой, а я был один и требовал постоянного со мной общения. Вот такие брат, дела.
  И вот, вдруг, ко мне приехали две тёти: тётя Вера 16-ти лет и тетя Люся 14-ти лет.Причем с разу и вдруг появившиеся. Они прибежали ко мне  и заявили, что принесли подарок, и вручили мне песочные формочки, причем довольно шумно спорили, какие лучше: со зверушками или с цветочками. Мне, конечно, эти девчоночьи штучки уже были не интересны. Я на них смотрел, смотрел и, чтобы ни кого не обидеть, выдал,  что мне все они нравятся. Тогда Вера с Люсей потащили меня во двор, в песочницу, их испытывать. Я добросовестно поиграл ими минут десять, а потом отправился якобы в туалет, а то бы мне пришлось сидеть здесь значительно дольше, и мои тетеньки сами вспомнили детство и играли бы тут. Да играли, а меня больше интересовал тот тортик, принесённый ими.
Вера сразу мне больше понравилась, чем Люся, и уже теперь я могу сказать почему: в ней была всё та же ласковая доброжелательность к людям вообще и к детям в частности. И училась она на  учителя начальных классов. А теперь  она и есть до сих пор,  лучший учитель начальных классов г. Чусового, хотя давно на пенсии. Это же надо так! Сразу и на всю жизнь найти свой, самый светлый путь. И, кроме того, в Верочке – куча энергии и добросовестности, а так же искреннего желания помочь людям. И мы с ней сфотографировались, с бабушкой Юлей и мамой. Приезжая в Чусовой, я  всегда попадал под её обаяние и немножечко в неё влюблялся. Ну, как тут не влюбится!
Люся была лишь частью Веры, конечно,  в смысле души и всего остального. Была более меланхоличной и мечтательной, но добросовестной и обязательной. В честь приезда мои любимые тети, конечно, сфотографировались и с Маргаритой Петровной - и Вера, и Люся.         
А потом у нас появился Бобик. Невысокая, белая и очень самостоятельная собака. Как-то раз пошли мы с бабушкой Юлей по магазинам. А тут эта собака к нам  привязалась. Ну, бабушка, конечно, её чем-то вкусненьким угостила, она всегда жалела брошенных животных. И этот самый бобик от нас теперь уже и не отставал. Тогда мы сбежали от бобика в кино, что смотрели и не помню, потому что весь фильм я ждал, когда он кончится. Выходим мы из кино, а бобик тут как тут. Так вот он с нами домой и пришел.
Деда Миша был очень строгим и основательным человеком, и бабушка боялась, что он не разрешит бобика взять. Так оно и получилось. Тогда я с плачем подошел к нему и попросил его, повторяя при этом: ведь он же бездомный, ведь он же пропадет… Ну тут любой человек, мне кажется, не устоит. И бобика приютили и так же и назвали, Бобиком.
Бобик был очень самостоятельной собакой и конкретно во мне ну совершенно не нуждался. А вот я наоборот. С самого утра я за ним носился, возился и играл. Боба, видимо, чувствовал, что его приютили  только из-за меня и никогда меня не кусал, хотя зубки свои частенько показывал, а все остальные товарищи были им хоть единожды, но покусаны. Когда было решено вернуть меня домой, то и Бобика дали в придачу со мной, ну, что бы совсем очистить здешнюю территорию. Так мы с ним, обратно ко мне домой и прибыли.
А ещё мне запомнился супер-автомат с одеколоном, а вкус тройного одеколона я запомнил на всю жизнь. В крупных магазинах стояли тогда такие автоматы. Подойдешь к нему, бросишь 15 копеек, и он побрызгает на тебя «Шипром»  или «Тройным» одеколоном, и ты идешь дальше, благоухая данным ароматом. Когда бабушка покупала продукты, я стоял около такого чуда техники и смотрел на этих счастливчиков, а когда никто не решался пшикаться, то я подзывал мужчин, говоря, что каждый дяденька должен хорошо пахнуть. После такой вот рекламы народ, посмеявшись, всё-таки подходил и пшикался. А один дяденька и мне такую возможность предоставил, поднял меня к автомату и 15 копеек бросил. Я хотел ему  спасибо сказать, открыл рот, а в это время «пшик» и получился, и прямо мне в рот. Так, что не всегда «спасибо» говорите, а то я потом долго ходил и плевался от  такого «удовольствия».
Пока я жил у бабушки Юлии Гавриловны, закончили строить дом на улице Пархоменко, где  работала мама, и нам  дали там двухкомнатную квартиру, на втором этаже.  Родители мои переехали туда и забрали меня от бабушки. Квартира показалась мне ну очень большой после той комнаты в коммунальной квартире, где я жил ранее. Мне выделили отдельную комнату, а родители разместились в другой, которая была проходной. На стене  у них висел большой портрет умершей моей бабушки Лиды, мамы моего отца, и она всегда строго на меня смотрела. Я пробовал спрятаться от её взгляда, но он всегда следовал за мной. Тогда я спросил папу: а почему она на меня всё время так строго смотрит? А папа ответил, что бабушка Лида всегда с нами, и за тобой присматривает, чтобы ты не баловался, так что веди себя хорошо, что я и делал.
В моей комнате разместилась кровать, стол для занятий и тумбочка с книгами. В общем, у меня получился отдельный кабинет, где днём я мог играть и заниматься, а ночью спать. Мне это очень понравилось, ни я родителям не мешал, ни они мне. Только вот на ночь дверь в комнату родителей я просил не закрывать, чтобы не оставаться совсем одному, да и свет через открытую дверь попадал в мою комнату, и не страшно было засыпать.
В кухне, для готовки, у нас сначала была обыкновенная печка, но мы её не топили, а готовили еду на электрической плитке. А вскоре нам, по папуленому блату, установили газовую плиту, и я ходил в кухню  на неё любовался, но зажигать горелки на ней мне, было строго запрещено, во избежание всяческих взрывов. Взрываться я не хотел, а  садился в кухне на табуретку и смотрел, как на плите готовится пища.      
   Но вот мне исполнилось пять лет, и меня решено было отдать в детский садик.
И тут у меня началась «веселая» жизнь. Во-первых, рано предстояло вставать (а ведь спать то раньше я привык до обеда!),  и у меня был вид, по выражению моего  папули, зарёванной спящей красавицы. А, во-вторых, садик -  уже и работа, только для маленьких, по маминым словам. И там надо обязательно быть каждый день и обязательно вовремя. И на  следующий день я и отправился на эту самую работу.
Мама меня привела в садик, т.к. с папой я почему-то идти туда не хотел. Мы зашли в большую комнату, там было много незнакомых мне детей и я, сильно растерявшись, прижался к маме. Ребятишки с интересом обступили нас с мамой. Кто-то что-то меня спрашивал, кто-то уже тянул к себе, чтобы познакомится поближе. И тут мне стало страшно, я уткнулся в мамино пальто и  потихоньку  заплакал. Тогда воспитательница отправила детей в другую комнату и успокоила меня, сказав, что я молодец, что пришел к ним в гости, что тут хорошо, и скоро будет вкусный завтрак. Я успокоился, разделся, и мама ушла на работу.
Вкусного завтрака, по сравнению с мамиными котлетками, я так и не дождался. Принесли уже остывающую пшенную кашу с маленьким кусочком масла и холодные пирожки вчерашней выпечки с морковкой. Я всё это попробовал, и есть вот  это, наотрез отказался. Меня на первый раз простили, но сказали, что тут надо есть всё и до конца, иначе не пустят потом в садик. И у меня от этих слов тут же созрел гениальный план, как отделаться от этого уже  ненавистного садика. В тот день я вообще ничего не ел, чем бы меня не пытались кормить. Под конец, узнав от меня, что я люблю котлетки, их специально для меня сделали на кухне, но я стойко держался и от всего гордо отворачивал голову. Когда мама забирала меня из садика, ей сказали, чтобы завтра она принесла мне еду из дома. Он, мол, постепенно привыкнет и сам станет тут есть, со временем.
Но и на следующий день повторилось, всё то же самое, и с маминой едой. Воспитатель вместе с мамой   поудивлялись, конечно, почему я не ем, но ни к чему не пришли. На третий день, после моих отказов есть, меня  отправили в медпункт, к фельдшеру. Там сидела милая бабушка в белом халате. Мы с ней побеседовали маленько, и она всё про меня поняла, хотя я прямо ничего ей и не  сказал. Потом фельдшер отвела меня в группу и сказала воспитателю, что если этот мальчик сегодня есть не будет, то ему придется ставить очень болючие уколы. Так что в этот день мне пришлось съесть вкусные мамины котлетки, чтобы избежать, этих самых   болючек – колючек. А вот эту самую невкусную пшенную и холодные  пирожки с морковкой я не ел потом аж до третьего курса института.
В общем, вы поняли, мне пришлось остаться в садике. Там мы не так уж и плохо проводили время. Во-первых, нас выводили гулять во двор садика. Зимой мы катались на санках с горки и играли в снежную крепость, а летом играли в песочнице или в прятки, а иногда и в парк ходили, в траве, под берёзами порезвиться, кузнечиков половить. А,        во-вторых, у нас проводились различные занятия – пение, рисование, всякие художественные игры, в том числе и по составлению  рассказов на запомнившуюся  тему. Вы думаете, почему читаете эти строки? Вот меня тогда и научили романы писать.
Когда мы рисовали, наша воспитательница, Вера Васильевна, которую мы между собой звали В.В., ставила на стул, стоящий перед нами, какой-нибудь предмет, например, вазу с цветами и объясняла, как его можно нарисовать, с чего надо начинать. Или объявляла, что сегодня вольная тема и рисуем, что кому захочется, и мы рисовали, и потом каждый рисунок представлялся автором остальным ребятам. Я как-то нарисовал соседского кота Мурзика, причем с розовыми ушами. При обсуждении наших рисунков мне на это указали, ведь ушки должны быть серые, а я настаивал на том, что они внутри розовые: вы вот загляните котику в ушки, пожалуйста, и посмотрите там, и убедитесь. Так Мурзик и остался с розовыми ушами, а я не стал после этого художником.
На занятиях по пению мы разучивали народные русские песни, а потом их пели.
Репертуар наш я сейчас и не вспомню, но мне нравилось петь только хором, когда и голоса твоего  неслышно, так что певца из меня тоже не получилось.
Кроме всего прочего, в нашем расписании был и «тихий час», это когда в нашей комнате отдыха мы спали полтора часа после обеда. Когда я спросил нашу В.В. о таком несоответствии названия и время на сон, она сказала, что ты, Коленька, наверное, будешь контроллёром, и не ошиблась, ведь я, в последствии, был и военным контроллёром, т.е. военпредом.
В нашей группе была симпатичная, веселая и общительная Оленька по фамилии Шварц. Когда я прибыл в группу, В.В. сказала: вот тебе Оля и приятель пришел, имея ввиду, наверное, наше нордическое происхождение, и она  ведь не ошиблась. Я был малоразговорчивый  и держался несколько обособленно, поскольку никого не знал. Не знаю почему, но мы с ней быстро подружились, и я,  в общем-то, молчаливый мальчик, мог болтать с ней часами. Оля знала немецкий язык и пыталась и меня научить говорить на нём, но безуспешно. Она научила меня играть в крестики-нолики, и мы с ней, при наличии бумаги и карандашей, частенько играли. И вообще Оля была моей подружкой, была в курсе моих дел, была рядом со мной. И я, несмотря на то, что дружба с девчонкой у мальчишек не приветствуется,  старался быть таким же хорошим другом-приятелем.
 Я попросил В.В. о возможности перебраться на кровать рядом с Олей на тихом часе. В.В. сначала удивленно на меня посмотрела, но разрешила. Сон наш не очень строго контролировался, и мы с Оленькой потихоньку  болтали весь тихий час. Вначале нам это сходило, потом стали делать замечания, а потом уже и наказывать за нашу болтовню. Причём ставили в угол,  в основном меня, Оленька успевала притворится спящей, а я отстаивал положенное время в углу нашей комнаты, но стойко переносил такие вот превратности нашей дружбы.
Но вот однажды, вместо того, чтобы поставить в угол, мне сказали, что меня нужно как следует наказать за мою болтовню, и провели в служебную комнату, находящуюся рядом с нашей. Я сначала испугался, подумал, что неужели меня веревкой драть будут?! Но всё обошлось в более мирном варианте. Мне предложили снять трусы и залезть на стоящую там табуретку. Я сначала не хотел этого делать, но мне пояснили, что трусы необходимо снять, чтобы мне было стыдно, и я не убежал. Ну, а мне, очень хорошо помнившему наказание веревкой, было уже всё равно:  быть в трусах, или без них. И мне пришлось поработать Аполлоном, потому что нянечки и воспитатели заходили  в комнату и любовались мною. Вечером я рассказал маме об этом прискорбном случае. Мама посмеялась и пообещала, что такое со мной больше не повторится. Но далее случилось другое, не менее скандальное происшествие, вот послушайте.
На следующий день, когда мы легли днем отдыхать, я отвернулся от Оли и сказал, что я постараюсь уснуть. Лежал, ворочался на кровати и  проклинал этот тихий час, ждал, когда же он кончится. А Оле, видимо стало интересно, что же такое у меня взрослые вчера рассматривали, и решила это всё узнать сама. Зная, что я отвергну эту идею, она в качестве приманки предложила мне сначала посмотреть и потрогать её хозяйство. Я  сначала подумал, стоит ли, а потом мне тоже стало интересно: а что же у неё там такое. И мы начали и увлеклись этим делом. Но не дремлющее око В.В. заметило это наше занятие, и нас обоих подняли с постели с вопросом: а чем вы там, занимаетесь, друзья?! Ну, я, естественно, и рассказал об Олином предложении, а хитрющая Оленька в слезы: да он ко мне пристает! Плакала она. Я после такой сцены  онемел. Вот так вот меня прекрасная половина человечества первый раз меня и обманула. А после того, как  рассерженная В.В. высказала мне всё, что  обо мне она думала, во мне проснулся дракончик, я рассвирепел и выдал, сказав, что если ко мне кто-нибудь полезет с подобными вопросами,  то я ему весь лоб разобью! После этого все поняли, что я тут, оказывается, и не виноват, и меня оставили в покое, а я уединился, забравшись за ширмы в нашей комнате, и просидел там до прогулки на улицу.
Погуляв немного на улице, я решил, что в этом садике мне делать больше нечего, и решил пойти домой и сказать маме, что больше я сюда не пойду. Я потихоньку выбрался из ворот и отправился по знакомой дороге до дому. Забирал меня вечером отец, так что от мамы не должно было попасть. Пришел в наш двор и стал с ребятишками кататься на горке, дожидаясь маму. Вскоре прибежала мама. Увидев меня, она очень обрадовалась (ведь ей сказали по телефону, что я убежал из садика), мы бросились  друг к другу, и она даже взяла меня на руки. Дома, рассказывая о случившемся, я расплакался, до того мне было обидно, что меня вот так представили, вот таким вот приставалой. Мама сначала тоже пожурила меня, сказала, что это, в общем-то, неприлично. Но потом, пожалев меня, приласкала, сказав, что хоть это всё очень некрасиво  и чтобы я больше так не делал, а этот случай скоро забудется. Но вот я всё это не забыл и дальше был скромным мальчиком, вы это и сами заметите, наверное. И вообще, все мои увлечения в садике и школе у меня были чисто романтичные и платонические.
А назавтра, к большущей моей радости, было воскресенье, и в садик не надо было.
Мама получила зарплату и решила отвлечь меня от вчерашних неприятных воспоминаний, предложив сходить в магазин мне за подарком – пластилином, который я давно просил, чтобы лепить из него. Я очень этому обрадовался, и мы отправились. В отделе магазина на полке стояли две коробки. В маленькой коробке было только четыре цвета пластилина, но он был  удобный в работе, мягкий. В большой коробке было двенадцать цветов, но он был, наверное, старый и очень твердый. Но ведь всё-таки двенадцать цветов - это ой как здорово! Вот так и возникают жизненные дилеммы, и их надо решать. Продавщица мне предложила сначала разогревать в руке затвердевший пластилин, а потом из него и лепить можно будет, и продемонстрировала сказанное, и я согласился на твердый пластилин, зато там двенадцать цветов!
Пока я шел домой, у меня в голове родилось первое моё рацпредложение. Зачем, терять время, разогревая пластилин руками,  когда можно это сделать не менее тёплой попой? Пришел и проверил, это мое предложение: сначала посидел на пластилине, обдумывая, что буду творить, а потом уже из теплого и размягченного пластилина и лепил. Мама, узнав об этом, сначала посмеялась, но потом меня похвалила за находчивость.
Приведя меня в садик, мама попросила В.В., чтобы она меня подружила с хорошим мальчиком и В.В. подвела меня к Сереже Грищенко. Он был сыном нашей нянечки и, наверно, поэтому держался несколько обособленно от остальных. Мальчик он был серьезный и молчаливый. Мы, молча, посмотрели друг на друга, а я предложил вместе полепить из такого многоцветного пластилина. Мы с ним сели за отдельный столик и стали творить, а через некоторое время, увлёкшись творческим процессом, разговорились и вообще понравились друг другу. Серёжа хорошо умел лепить, и у него получались красивые фигурки. Глядя на наше творчество, и остальные ребята собрались вокруг нас, просили дать им пластилина и творили сами. К концу занятий от пластилина ничего не осталось, но я был доволен, меня ребята приняли обратно в свой коллектив, и я  нашел себе хорошего товарища – Серёжу. 
На тихом часе В.В. положила меня на соседнюю с Серёжей кровать, и  мы уже лежали молча, и я постепенно привык к тому, что надо было спать в это время. Когда я не мог уснуть, то лежал и смотрел на часы, когда подойдёт время подъема, но это всё тоже было долго и нудно. Мама, выслушав меня, сначала посоветовала лежать и считать. А как научится считать? И вот она меня и научила  считать, сначала до ста, потом до тысячи. Я уже и спать в садике перестал, увлёкся счетом.  На это всё ушло примерно недели две, а потом мне это тоже надоело. Спать я уже не хотел, мне надо было делать что-нибудь интересное, и я стал лежать и ворочаться на кровати,  мешал другим детям спать.
В.В., глядя на всё это, чтобы обеспечить тишину для спящих детей, переложила меня в кладовку, где стояла взрослая кровать для ночной дежурной. И, кроме того, там была куча журналов с картинками, которые я с большим удовольствием смотрел. На всё  на это у меня ушло около месяца, и смотреть на картинки уже не хотелось. И я стал просить почитать содержание статей в журналах. Сначала мне кто-то что-то читал, потом всем это надоело, и меня самого решили научить читать. О! Это было здорово! Сначала я выучил буквы и ходил, всем рассказывал, где какая написана буква, потом стал читать по слогам, а уже попозже стал читать словами.  И мне интересно было учиться читать, и всем остальным взрослым, которые меня учили, было интересно меня обучать. Из той кладовки меня теперь нельзя было просто так  выгнать,  ведь я учился! Чуть позже я стал брать журналы на столики, в общую комнату и вслух читал там ребятам. Ребятам это тоже стало интересно, и меня стали просить научить их читать, и я взялся за это дело. Вот так я и стал преподавателем и здесь, в садике, и после окончания  транспортного института тоже. Когда на улице шёл дождик, В.В. устраивала чтение сказок в помещении группы, и мы с ней по очереди читали книжки, и я очень гордился этим!
Мой товарищ Сережа Грищенко был старше нас остальных, покрупнее, и на прогулке мы оккупировали одну из песочниц, и  строили там замки. Сережа был спокойный, неторопливый, но настойчивый товарищ и старался довести начатое дело до конца. Так, если мы не успевали закончить к обеду наше творение, то трудились до конца, а кормили нас позже остальных ребят. Но какие творения из песка получались! Загляденье. Жалко, что наши шедевры никто не  фотографировал, а то бы и вы посмотрели.
Но вот однажды, в холодный день, мы с Серёжей обнаружили, что песок снаружи замёрз, и его пришлось разбивать, ударяя лопатками сверху по куче песка. Дело интересное, мы увлеклись, но вдруг я получил лопаткой по лбу и откинулся  на песок. Полежал немного, боль прошла, и я хотел было дальше продолжить работу. Но Серёжа, глядя на меня, стал всё время извиняться за содеянное. Я успокоил Серёжу, сказав, что боль проходит, и снова взялся за лопату, однако Серёжа  убежал за В.В. Прибежав, Вера Васильевна ахнула, схватила меня за руку и потащила  к мед. сестре. По дороге я  глянул на себя в зеркало: вид у меня действительно был ужасный. Громадная, плоская, рассеченная пополам шишка на лбу, из рассечения которой сочилась кровь. Нда! Ну и видок у меня! Действительно, тут испугаешься. Фельдшер остановила бегущую кровь, и мы с ней отправились в детскую поликлинику, расположенную неподалёку. Там меня повели к хирургу. Он осмотрел рану, сказал, что кость цела и забинтовал мне лоб на голове. И в довершении всего,  для получения полного удовольствия, мне ещё и укол от столбняка сделали, ну очень болючий. Выйдя из поликлиники, я с забинтованной головой и гордым видом, по поводу раненного бойца проследовал обратно в садик. Мама, пришедшая за мной, сначала ужаснулась, увидев мой перебинтованный лоб, но В.В. её быстро  успокоила.
Летом мне очень нравились походы нашей группы в расположенную неподалеку Октябрьскую рощу. Во-первых, берёзовая очень симпатичная сама по себе роща, простор,   трава по колено и куча всевозможных кузнечиков, которых мы ловили «до потери пульса». Играли в догонялки, ведь здесь можно было с успехом убегать в любую сторону, и в прятки тоже. Берез, за которыми мы прятались, хватало с избытком. Для девочек было изобилие цветов, которые они и собирали, делая красивые букеты и венки. Но эти походы на природу были не так часто, как хотелось бы.
 Когда я был в старшей группе, и весна была в полном разгаре, наша Вера Васильевна собрала нас и с грустью сказала, что всё на свете заканчивается, и наше пребывание в садике тоже, что скоро мы пойдем в школу и будем учиться, и она надеется, что хорошо. Мы вышли на улицу, чтобы сфотографироваться всей группой. Фотограф нас долго расставлял и усаживал, и нам в конце концов, это надоело, и мы начали кривляться, вот такими мы и получились на фотографии, вот посмотрите.
  На лето часть из нас разъехалась, часть осталась дожидаться наступления осени, остался и я. За лето я подружился с новым приятелем, Витей Щаевым, и мы с ним прекрасно провели последнее садиковское лето. Но лето тоже имеет свойство кончаться, и нас стали готовить к школе, но об этом уже в следующей главе.