23- Капризы памяти

***
С первых дней нашей жизни на прииске вокруг только и разговоров было – что о какой-то драге. Самая северная, самая мощная, палочка выручалочка… Запустили её к началу промсезона. «Отцом» её был Домбровский Герман Альбертович, друг семьи Бакулевых и участник субботних Журавлёвских преферансов. Этот красивый, интеллигентный человек, казался мне героем, о котором будут написаны толстые книги. У Домбровского была красавица жена Валентина, с неё бы писать царицу Тамару! Густые тёмные волосы, соболиные брови и пронзительно синие глаза, что говорило о сильной породе, такой она запомнилась мне. В конце девяностых на заседании ветеранов Колымы и Чукотки в горном институте Екатеринбурга ректор Иван Васильевич Дементьев удивил и порадовал меня вопросом: нет ли у меня желания восстановить знакомство с семьёй Г. Домбровского. Он хотел и мог осуществить такую возможность. Не успел Иван Васильевич, царство ему небесное. Жаль.


***

Однажды мне вздумалось побелить потолок в кухне нашей коммунальной квартиры. Лёня был в командировке в Магадане и меня ничто не сдерживало. Было три часа ночи, соседи спали. На широкую табуретку я положила в два этажа толстые книги, а на них кверху дном поставила большой двухведёрный бак для кипячения белья. Как я взгромоздилась на это сооружение, не помню, но скоро, перепугав соседей, чуть не разлив раствор с извёсткой, с грохотом приземлилась на левое бедро и локоть. Хорошо, когда рядом живёт врач: Надя Бакулева сразу предприняла какие-то меры. Но бедро ещё долго мешало мне жить нормально. Беда одна не ходит. Едва опухоль от травмы начала спадать, меня угораздило снова упасть на это же бедро. Случилось это, когда я бежала по «тротуару» и оступилась. Высота не очень высокая и ничего страшного не случилось бы, если бы не прежняя травма. Дело в том, что северный тротуар это не совсем тротуар. Это длинный деревянный короб, в котором спрятаны отопительные трубы: в вечной мерзлоте, трубы в землю не спрячешь. Я обратила внимание на то, что в одном месте доска отошла и в проёме торчал затёртый рукав телогрейки. Ну рукав и рукав, подумала я, ничего странного, чем-то утеплять трубы надо, разумеется в ход идёт списанное тряпьё. Поднимаясь, я нечаянно зацепилась за доску, в проёме открылся кусок телогрейки с пришитой грязно-серой тряпкой с нечётким номером. Моё незнание спасало от страшных догадок. Лишь постепенно вникая в историю края, я начала задумываться над такими, казалось бы, мелочами. Такие короба-тротуары тянулись по территории нашего не маленького посёлка, и в знакомом мне посёлке прииска Красноармейского, и в Певеке, и наверное, в большом городе Анадыре, построенном тоже на вечной мерзлоте, и на многих-многих других приисках… Боже мой, сколько же телогреек на это ушло! Сколько людей носило эти телогрейки в чукотские и колымские морозы, сколько их сгинуло! Я вспомнила историю Маргариты Кавериной, которую не принял наш отряд на Южном Урале. Может быть одну из этих телогреек носил её отец? На спине телогреек заключённых были нашиты номера. Сколько номеров было заключено в этих коробах! А другие люди по ним ходят, разговаривают, улыбаются.


***

Геологи народ фанатично преданный работе, мой муж не был исключением, с утра до ночи в окне его кабинета горел свет. Позвонит домой: «Ужин на столе? Иду». Жду – и час, и два. Всего год прошёл после институтской скамьи, практики, тем более в такой специфичной области, никакой. Трудно было.

Мне скучать не приходилось: работала в своей замечательной мастерской, параллельно вела уроки рисования и черчения в дневной и вечерней школе. При спортзале мужем и женой – прибалтами была организована так называемая «группа здоровья» – на общественных началах, где мы бегали, прыгали, играли в мяч. После занятий весёлой компанией гуляли по посёлку, пели песни. Захватывало дух, когда полыхало северное сияние.

Связь с миром была односторонняя – через «Спидолу», только-только появился такой радиоприёмник, выпускаемый в Прибалтике, и сразу «вошёл в моду». Лёня привёз его из командировки в Магадан. Хорошо был слышен «Голос Америки», видимо, там сложнее было глушить его.

По прибытии очередных отпускников устраивался праздник, и разговорам о жизни на «материке» не было конца. На одном из таких праздников меня научили есть паюсную (чёрную) икру: отпускники привезли с родины, из Махачкалы полный деревянный бочонок солидных размеров. Все черпали ложками и отправляли в рот. Я не могла себя заставить, ни разу в жизни не пробовала и деликатесом не считала: внешний вид не нравился. Кто-то мазнул мне по губам хорошенькой порцией икры, я в этот момент смеялась. Испробовала невольно, и уже за уши было не оторвать. Поняла, почему гурманы говорят о ней с придыханием. Но тогда мы «переборщили», наевшись этого деликатеса, и с тех пор, как потом выяснилось, не только мой организм отторгал его.


***

В нашей коммунальной квартире не было затворничества, праздники были общими, замков не знали, не помню и такого, чтобы на ночь в квартире закрывались двери даже на крючок. Трудно было поначалу привыкнуть к сплошному солнцестоянию и к детским голосам на улице среди ночи, хоть и солнечной. Но ко всему можно привыкнуть и по субботним вечерам мы с соседями, порой по поводу, а то и без повода устраивая застолья, не замечая времени, засиживались до утра.

В Полярную ночь желание долго трапезничать приглушилось, но продолжались Журавлёвские преферансы, участниками их кроме Лёни были Герман Домбровский и Володя Бакулев, иногда Абеленцев Иван Дмитриевич. Иван Дмитриевич к тому же вместе с Лёней играли в одной волейбольной команде.


***

С питанием на прииске дело обстояло неважно, если не сказать плохо. Картошку и лук поставляли с навигацией, поэтому заказывать надо было заранее, и в сентябре в прихожей нашей коммунальной квартиры вырастали штабеля ящиков – до потолка. К новому году запасы съедались, и мы переходили на сухой корм: сухая картошка, сухая капуста, сухой лук, сухое или сгущеное молоко. Много мороки было с капустой, её надо было подолгу вымачивать, раз десять менять воду, чтобы слить черноту. Мясо, оленина, всю зиму было в достатке, благо, зима на Севере длинная, а летом всё мясо – в магазинных консервных банках. До сих пор помнится вкус и аромат американской колбасы, запечатанной в жестяных банках. Вероятно, банки эти были из давних, может быть, военных запасов. Однажды я отравилась этой колбасой, но всё равно при воспоминании об её аромате «слюнка течёт». Любила я готовить блюда из печени, но странное дело, почему-то оленья печень всегда была напичкана какими-то белыми вкраплениями. Приходилось вырезать их, никто не знал, что это такое.

Фрукты не поставлялись даже детям. Спиртное в магазине не продавалось, выдавалось к праздникам по спискам: на женщину – бутылку красного, на мужчину – бутылку водки. С шампанским к Новому году тоже был как-то решён вопрос. Лёня часто летал в командировки в Магадан, чем-нибудь там «отоваривался»: было чем угостить соседей.

Воду, иногда долблённый лёд, привозили на машине с реки, для этого у нас в прихожей стояли огромные бочки. Было установлено дежурство по кухне: следить за чистотой, выносить помои из-под умывальника, наполнять бочки. По-моему, от дежурства была освобождена Тамара: всё-таки у неё было двое ребятишек, ей и так доставалось хлопот. Машина с водой или льдом приезжала днём, когда все были на работе, и не всегда была возможность уйти, я одна работала независимо, с вольным расписанием, поэтому носить воду чаще всего приходилось мне. А, как я уже говорила, дом стоял высоко на склоне сопки, поэтому в дом с дороги вела длинная многоступенчатая лестница, и в самом доме на второй этаж вела крутая лестница (потолки высокие). Выливать помои в туалетное очко нельзя, чтобы на стенах сквозного туалетного короба не образовалась наледь. Как потом чистить? Ведь глубина короба в два высоких этажа. Так что мне приходилось «накачивать» мышцы.

Все трудности такого рода не вызывали ни нытья, ни желчи, видимо, потому, что мы были молодыми, и были полны жажды жизни и планов на светлое будущее. А может, потому, что не одно поколение советских людей было приучено довольствоваться малым.

Написались такие слова, и я вдруг подумала: может быть, на расстоянии лет что-то забылось, потому что не могло быть такого, чтобы я не возмутилась хоть раз тем, что на мне откровенно «ездили», что в чужое дежурство приходилось за кем-то вытаскивать помои. Быт чаще всего бывает разрушителен в людских отношениях. Возможно, с годами плохое забылось, а может быть, молодость великодушна.

А недавно из разговора с Рязановыми мне открылось: оказывается, вода в наших домах будто бы была, и возможно, мои воспоминания о «неудобствах» связаны с какой-нибудь аварией в трубопроводе. Но мне кажется, кто-то из нас что-то путает, потому что я хорошо помню планировку нашей общей кухни: раковине с краном там места не было. Но утверждать не решаюсь, всё-таки полвека прошло.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/12/2322