Утро в Севастополе

Утро выдалось каким-то промозглым. Тучи, упорно лившие дождь всю ночь, ещё не ушли, но выдохлись, и стояли теперь над городом в нерешительности. Северный ветер подгонял влагу под кожу. Зато бухта успокоилась, море стало прозрачным, и окрасилось в изумрудный цвет. Я почувствовал тонкий сладковатый запах воды, и мне захотелось её попробовать на вкус.

Пристань Артиллерийской бухты была пустынной. Успокоившиеся волны лениво хлюпали под бетонным настилом.  Из бухты тихо уходил дымящий катер, в детстве казавшийся мне настоящим кораблём. Он лениво качался теперь, как игрушечный, на невысоких волнах. Мне захотелось отправиться куда-нибудь через бухту. Следующий катер по расписанию, вывешенному на листке формата А4 под прозрачным козырьком, через пятнадцать минут. Хотя в тридцати метрах от пристани находился зал ожидания, защищенный от ветра, все опоздавшие на катер или просто пришедшие на следующий раньше времени, предпочли держать занятые ими позиции, как вкопанные, ёжась от сырости.

Причём каждый из них делал вид, что находится здесь исключительно для собственного же удовольствия, а катер это так, нечто второстепенное. Хотя на самом деле глаза и думы их были направлены только на бухту, в сторону медленно подходившему к пристани судёнушку. Пришвартовавшись, "Плутон" выплюнул из себя прибывших и "лениво" ждавшие его сразу ринулись в чрево с недовольными, сосредоточенными лицами, создавая искусственную давку. Это всё, конечно, было частью некоего ежедневного, бесприкословно соблюдаемого ритуала, не связанного с их сегодняшним настроением или желанием первыми ворваться на катер. Я сел напротив входа, возле запотевших стёкол небольших иллюминаторов. Они были протёрты рукавами только сошедших на берег пассажиров.

Чёрная бездомная собачонка стояла на пристани и ждала, когда катер отчалит. Она несла шестнадцатичасовую вахту и была ужасно занята: встречала и провожала каждое судёнышко. Даже времени на обед у неё не находилось. Зевнув, она улеглась прямо на асфальт как только предупреждающе завыла сирена и мы отдали швартовы. Передо мной на зелёной деревянной скамье расположились селяне в коричневых куртках из дермантина. Один из них, ехидно взглянув на товарищей, достал радио приёмник и включил новостную программу по которой в начале рассказывали про погоду, а когда катер вышел в серединц бухты, там, с помехами, заговорили о мошенниках, привлекающих гастарбайтеров в Киев. Слева бородач увлечённо читал тонкую книжку и происходившее вокруг его совершенно не интересовало. Контролёр в старом военном бушлате без пуговиц начал собирать деньги за проезд. Я спросил: "Три гривны?". "Нет, три это на дальний катер, в Инкерман. У нас два пятьдесят", ответил он, выдал билет и пятьдесят копеек сдачи.

Справа по борту виднелась пустынная набережная, и будто впавшие в зимнюю спячку дворец пионеров, здание аквариума и памятник затопленным кораблям. Вокруг было тихо, катер, медленно покачиваясь, скользил по воде, и изумрудная бухта казалось спокойной, убаюкивающей не только меня, но и грозные серые военные корабли у причалов вдалеке. Мимо прошёл рыболовецкий сейнер, селяне оживились, начали показывать на него пальцами, шепчась и подмигивая друг другу.

Впереди по правому борту возвышался над водой жёлтоватый, цвета опавших платановых листьев, равелин. Одинокий, приземистый, посреди безликих многоэтажек, он стоял, как невысокая, но неприступная скала, сросшаяся с берегом. Казалось что из тёмных отверстий готовы были выехать пушки и дать залп в нашу сторону. Указателей на спасательные жилеты не видно. Хорошо, я одел тёплый шерстяной свитер и плыть до берега оставалось не так далеко. А вода-то холодная, плюс восемь по Цельсию. Засунув руки в карманы куртки, я посмотрел в сторону открытого моря. Бухта нехотя открылась моему взору. Вход в неё защищал равелин с надписью "Слава ВМФ России". Белоснежный, он был выше и больше того, желтоватого, расположенного в глубине бухты, и напоминал настоящую, неприступную цитадель. По другую сторону входа в бухту, через узкий проход, тянулась длинная коса со взгромождёнными сверху бетонными блоками.

Мы пришвартивались к длинной заасфальтированной пристани. Все ринулись на выход. Ритуал. Даже если на катере окажется всего три человека, они вскочат с мест и устремятся побыстрее сойти на берег. Ступив на землю, я увидел обрыв, нависающий над мысом, бетонный забор, разделявший дорогу от причала к безликим пятиэтажным домам и заброшенный, поросший травой пустырь. Чистая, прозрачная вода, слегка колыхалась и тихо шуршала, перебирая мелкой галькой. На берегу лежали сотни пластиковых бутылок, обёрнутых в водоросли, печально ждущих пока их уберут. Конечно, они были никому не нужны и стоявшие вдоль дороги торговцы овощами безразлично глазели и на бутылки, и на море, и на сошедших с катера. Их палатки, киоски и деревянные столы будто проводили грань между современной суетой и равелином, прятавшимся где-то за ними.

В конце торговой аллеи из охрипших колонок приглушённо било "техно", над бронированной дверью входа в жилую пятиэтажку висела вывеска "Кафе Алые Паруса". Напротив, через щебёнчатую дорогу, стояли железные ворота из тонких прутьев с распечатанным и завёрнутым в полиэтилен листком "Музей военно-морского флота Украины "Михайловский равелин" часы работы 10 - 17. Понедельник - санитарный день". На моих часах было четверть десятого и кроме "Алых Парусов" в округе ничего. Я открыл бронированную дверь и зашёл внутрь. Пусто. Вдоль окон несколько пластмассовых прямоугольных столов со сложенными треугольником тонкими салфетками. Слева барная стойка, за которой пряталась официантка.
- Есть ли листовой чай?
Она испуганно обернулась и ответила: "Можем и заварить".

За единственным столом, расположенным у барной стойки, сидела напряжённая женщина средних лет с опущенными на нос очками и нервно стучала по калькулятору, проверяя кипу каких-то бумаг. Я взял красную книжку меню, раскрыл и на одной из страниц, рядом с разделом "Горячие блюда", обнаружил цитату из творчества Александра Грина:  "Чудеса делаются своими руками". Надо всегда верить в то, что живущая внутри мечта обязательно сбудется и не сдаваться. Медленно поцеживая чай из белой чашки с красным пионом, я дождался десяти часов, расплатился и вышел. Ворота были открыты, и, как подсказывала мне следующая надпись в полиэтиленовом пакете, до кассы Михайловского равелина оставалось 100 метров. Ни больше ни меньше.

Жёлтая, искромсанная временем крепость была построена из больших блоков известняка. Её стены были искусаны осколками от снарядов, часть одной из двух башен отвалилась из-за прямого попадания. Невысокий, но длинный равелин, построенный в форме дуги, придавал ощущение собственной ничтожности, но не из-за своей длины, а рваных ран и грозного, неприступного вида, совершенно не подходившему к окружающим его торговым палаткам и бетонным домам. Входная дверь закрыта, я дёргаю ещё раз. Откуда ни возьмись на площади перед крепостью появляется женщина в аккуратном белом фартуке и кричит "Подождите, я сейчас открою!". Она быстро удаляется в противоположном от меня направлении и минут через пять отворяет дверь. Я поднялся наверх по винтовой каменной лестнице с высокими, тяжёлыми сводами.

За столиком у входа она нервно пыталась открыть свою переносную кассу, вводя неправильную комбинацию цифр. Её коллега выхватил коробку их рук, и она открылась. Заплатив за вход, я начал рассматривать старую карту Крыма и окрестностей, висевшую на каменной стене. Остров там оказался вытянутым вниз, к турецким берегам, с двумя отростками, напоминавшиим рога улитки. Через стеклянную дверь в стене виднелся флаг украинского военно-морского флота, растянутый под потолком. Внутри выставка современной истории украинского флота.

История присяги на верность новому государству бывшего офицера ВМФ СССР, командующего противолодочным кораблём. Его подлодку ремонтировали в севастопольских верфях, когда пришёл приказ о расформировании состава и списании на берег. Сам корабль объявили умершим и собирались пустить на металлолом. Он избежал смерти, подняв новый флаг и приняв присягу Украине. Мне показалось, что государственная принадлежность здесь была совершенно не при чём. Капитан не сдался, а выполнил долг по спасению подводной лодки, то есть спасению своей любимой.
 
Артефакты двух оборон Севастополя, выставленные вдоль холодных каменных стен, продолжают свою жизнь и назвать предметы, собранные там, "музеем" язык не повернулся. В стенах равелина 4-х тонная пудовая пушка с грохотом откатывалась назад, раненые солдаты тяжело дышали, пуговицы мундира начищали, а из огромного медного чайника, начищенного до блеска, моряки эскадренного миноносца "Новикъ" в перерыве между боями наливали чай.