Дело - ТАБА. В каменные гости

Иордания – ещё одно место паломничества, настолько же загадочное и манящее, насколько и соблазнительно-близкое от стратегического пункта, избранного нами в качестве отправной точки.
Попасть из Табы в Петру можно двумя путями: посуху, в объезд по всему берегу – сквозняком через Израильские земли, и прямиком – на пароме через залив. Ехать автобусом, разумеется, несколько дешевле, но настолько дольше и утомительнее, что этот вариант мы даже не рассматривали.
Поездка была на день, а путешествие по морю дополнило яркими красками и без того насыщенную палитру этой изумительной экскурсии…
Прежде всего, это снова был коротенький автобусный переезд – до места переправы через залив.
Оно, конечно, понятно, что море с подходящим берегом тут повсюду, но порт, в котором и располагался КПП с пограничниками, был обустроен в самом углу Акабы и обнесён забором из рабицы. Симпатичное маленькое строение, деревянные лавочки около него, строгий контроль постовых на входе, отработанная технология досмотра вещей, очередь на обработку паспортов, которые оштемпелёвывали не глядя, отработанным до автоматизма движением.
Снова притихшая, по-детсадовски чётко выстроенная очередь в ожидании парома…

Не могу толком сказать, почему, но мне казалось, что это розовое утро – молчаливое и какое-то до странности одушевлённое, будто нависающее над нашими головами, – тоже служит одним из дозорных на этой переправе…
На паром мы всходили, ёжась от едва уловимой сырости, которую, впрочем, очень быстро на ходу развеял ветер. Начались первые фотографии на фоне всклокоченных волн, потом подали сок, люди начали заправляться прихваченными из отелей завтраками – словом, путь в Иорданию оказался для нас короток и приятен.
И, когда мы причалили, мне показалось, что я попала в открытку или какой-то журнал – до того прекрасен был этот берег с ухоженными пальмами и потрясающими воображение своей замысловатой архитектурой восточными дворцами… Таможня и та располагалась в таком красивом, ухоженном здании с очень чистой территорией – на ступеньках лестницы смело можно было сидеть! – что оставалось только восхищаться и радоваться за население этого небольшой, но гордой страны.
Известно ведь, что чисто не там, где убирают, а там, где не мусорят. И что разруха и грязь в домах и на улицах – всегда лишь отражение гражданского сознания и внутреннего мира населяющих их людей…

Ну, а после таможни, где худющий носатый сотрудник с сосредоточенно-отстранённым лицом практически не глядя обрабатывал наши паспорта такими же автоматическими движениями, мы пересели в другой большой автобус, и экскурсионный агент, который сопровождал нас от границы, передал инициативу местному гиду.
О, какой это был экскурсовод! Всегда восхищалась людьми, которые, освоив чужой язык практически в совершенстве, способны, не закрывая рта, часами болтать на нём, не уставая гнать длиннейшие исторические «телеги», откликаясь на любые вопросы и пересыпая речь шутками и подколками…
Пока мы ехали по Акабе, вертели головой во все стороны – столько всяких интересных достопримечательностей оказалось в этом портовом городе. Впрочем, когда уже выбрались в ржавую пустыню и покатили вдоль невысоких живописных гор, в которых изредка проглядывали будто бы выросшие из них домики – ласточкины гнёзда, скучнее не стало.
Парень рассказывал нам об истории государства и о происхождении арафаток, показывал местные денежки и обратил наше внимание на то, что арабы из Иордании пользуются не принятыми во всём мире арабскими цифрами, а весьма занятными древнеиндийскими (ага, поди разбери, что означает конкретно каждая из кучи практически одинаковых закорючек) – словом, трёхчасовая дорога пролетела для нас почти незаметно.
Перед входом в древний каменный город нас высадили у какого-то шикарного местного отеля и накормили замечательным обедом.
И вот теперь нам предстояло запастись водой, силами и терпением. Путь обещал быть долгим, но увлекательным.

Длинная песчаная дорога, медленно петлявшая вниз среди холмов, была на совесть прогрета солнцем.
От топота то и дело проносившихся мимо нас вихляющих конных повозок и множества человеческих ног над нею вихрями взвивалась пыль – и столбом стояла, не в силах ни улететь, ни осесть обратно.
Килограммовая моя фотокамера, закупленная специально перед этой поездкой, немедленно покрылась тонким мучнистым слоем пыльной взвеси. Как же я буду снимать всю эту красоту?
Солнце в зените, замысловатые жёлтые каменюки на ярко-голубом фоне, козырьки и панамы, широкополые соломенные сомбреро и арафатки, пёстрые расхристанные повозки за тощими крупами взмыленных лошадей – наш путь был неблизок и не похож на ожидание чуда.
Тем временем гиды предлагали нам сэкономить силы, арендовав повозку или же лошадь. Желающих не нашлось. Среди нашей группы, похоже, не оказалось никого, кто был бы с этими животными на короткой ноге…
Сын мой на лошади уже однажды сидел – полтора года назад, на Украине, в тот день, когда я каталась из Никополя в Днепропетровск, а остальное моё семейство ездило на казачьи гуляния. Именно поэтому от перспективы скостить хотя бы обратный путь, в горку, мальчик мой категорически отказался. Ну, а я, никогда близко к лошади не подходившая, соответственно, даже и мысли такой не допускала.

Нет, мы шли пешком до того места, с которого, собственно и начинался обзор. А потом…
Достоверно могу сказать только одно: в этом древнем Городе Мёртвых время выключается, а восприятие как-то так моментально и незаметно распадается на отдельные лепестки сознания, чтобы затем интегрироваться в единый модуль. Тот, что перестаёт ощущать импульсы собственного тела, слышать звуки и чувствовать запахи, а вместо этого начинает воспринимать на слух музыку камня, а на вкус – цвет неба, то и дело разливающегося в проёмах между головами сплотившихся великанов…
В общем, сказать про Петру хоть что-то могут только фотографии. Потому что её надо видеть вживую.
Глазами, руками, касаясь прохлады её шероховатых камней, впитывая в себя её пряничную, медовую, паточную энергетику. И тогда почему-то шея не затекает, а ноги не чувствуют нескольких часов путешествия по каменному лабиринту…
Её надо осязать лёгкими, принимать внутрь себя поверхностным дыханием – эту смесь песчаной пыли и острого, тяжёлого запаха конского пота… Её нужно касаться душой, которая замирает где-то в районе предсердий, позволяя дышать лишь вполсилы, чтобы не спугнуть… Что? Да вон то, нежное, слоисто-золотое, бугристо-коричневое, скалисто-розовое, и небесно-голубое, чему ни в одном человеческом языке нет названия…


Глубоким вечером этого почти бесконечного дня, по окончании ужина, я лежала в гамаке около пляжа и думала про сегодняшнюю поездку.
Иордания, из которой мы только что приехали, светилась далёкими огоньками чуть наискось, почти напротив меня. Прохладный ветер обдувал меня, гамак тихонько покачивался между двух огромных пальм, жёсткие кроны которых отстранённо шептались о чём-то своём высоко в небе. Среди их длинноволосых вееров пряталась любопытная белая луна, всякий раз выглядывавшая из своего укрытия, стоило мне чуть сильнее оттолкнуться босой пяткой от влажного песка.
В этой гамме ощущений – слабая резь верёвок по уставшему, но довольному телу, плотность песка под ногами, живой морской ветер, зигзагами разлиновывающий спокойный и тёплый ночной воздух, серебряный лик полной луны на непроглядно-чёрном небе: всех этих дуновений, вздохов и шелеста, отдалённых шагов и запахов, полимодальная насыщенность которых настолько полно охватила меня, что я готова была заплакать, – попросту больше не оставалось места ни для каких чувств.
Я укачивала себя в этой колыбели на пике обострённых переживаний абсолютной невыразимости чёрной пустоты и бесконечности космоса – и собственной непричастности по отношению ко всем процессам, происходящим в этом мире помимо меня, до и после…
Весь мир, существующий вокруг, в своей включённости в который все мы уверены непреложно, по умолчанию, вдруг отстроился от меня и распался на отдельные атомы. И вот он был – жил, дышал, думал – рядом со мной, со всех сторон… а я сама сейчас существовала помимо него, укутанная коконом сиюминутного бытия, наедине с безграничной Вселенной.

И тут со стороны моря послышались негромкие голоса и степенные размеренные шаги. Приоткрыв глаза, я быстро нашла источник пришлых звуков. Два бедуина, одетые в национальные одежды, направляли в мою сторону своих верблюдов… Мой гамак притормозил и замер, а эти свободные граждане маленькой, но гордой страны зашли с двух фронтов и переговаривались друг с другом через мою голову, не слезая с высоких горбов. Потом один из них соизволил обратиться ко мне – начал показывать знаками, что приглашает покататься. В голове вихрем пронеслись обрывки давешнего рассказа гида про похищенную бедуинами девочку – постоялицу какого-то из соседних отелей, мысль о том, что ресторан и даже жилые номера отсюда довольно далеко, а на давно опустевшем берегу, пожалуй, никого, кроме меня и нет; а потом и киношная фраза: «А зачем нам верблюд? Нет, нам верблюд не нужен…».
В молчании я наблюдала за спустившимися с гор по мою душу дикими разбойниками, а они всё глядели на меня. Тем временем транспорт одного из них переступил с ноги на ногу и потянулся голодными губами к аккуратно обстриженному деревцу, что росло рядом с моим гамаком и, судя по табличке, висевшей на ограждении, находилось под персональным патронажем какого-то состоятельного дядьки из Германии…

Верблюд жадно хрупал, минуты две сосредоточенно поглощая аппетитные зелёные листья, и уже успел весьма ощутимо проредить ухоженную крону, когда его хозяин со вздохом дёрнул его за узду.
И разбойничий патруль так же медленно отчалил обратно в темноту… А я, подвернув под затёкший бок руку, чтобы было поудобнее лежать, стала думать про удивительно мягкий и тёплый верблюжачий плед ручной работы, сторгованный всего только сутки назад на базаре у большого и очень артистичного пожилого араба.
В лавке, где под ногами стопками лежали восхитительные ковры – светлые и шелковистые, и навалены были огромные мотки и мешки с шерстью, а один из углов комнаты занимал настоящий ковроткаческий станок, снаряженный канвой, по которому дети своими руками могли погонять челнок с нитью и уплотнить только что созданный ряд специальной чесалкой!
И о том, что зима в этом году наверняка будет очень холодной, и, если я навалю это золотисто-бежевое чудо, вкусно пахнущее верблюжьей шерстью, поверх своего обычного теплого одеяла, то спаться мне будет под ним просто замечательно…
В таком-то состоянии меня и отыскал сын, которому, наконец, надоело играть с приятелем, и он решил, что пора уже идти укладываться.
Хотя, честное слово, я бы с большим удовольствием провела оставшиеся до утра часы тут, на пляже – без штор, кровати и умывальника. Но с луной, пальмами и морем…