А потом раздумали

       Раздумье есть наиболее выраженная и особо зловещая форма искажённого сознания. Только поставил точку, как чудный котёл черепа посетила странная мысль, а не раздумать ли мне? Раздумать всегда успею, подумал я, и как ни в чём   не бывало, принялся за извечный и ласковый труд, сравнить который, можно разве что, со столоверчением. Не сравнивай, а терпеливо искажай сравнивающиеся места. Я прям как асбестовая река. Это будит во мне свежие толпы непостоянных и крутящихся шариков. Но существуют и другие стороны, а не только эта чудная сторонка. Я – роковое отчуждение, ретроградность моя не знает границ. Я выше громоподобных колоколов и низколетящих колоколен и как некий урановый дядя, читай, дядя наполненный ураном 235, пребываю в свинцовой власти непостижимого самоуничтожающегося процесса, который как начался, так и кончится. Никакая свободолюбивая сила не посмеет  остановить уранового дядю. Смерь химии уже недалеко. Я вижу её светлые похороны. С протяжным воем нарушатся пионерские линейки, а милиционеры всех стран приникнут к окулярам. Поздно, юноши! Мне теперь как бы и не до них, хотя с другой стороны, и до них тоже. Искажения, как и любые другие вертикальные погрешности, не так уж и страшны. Не их боялись монголы – завоеватели, и не от их визжащих структур  равномерно трепетало лапландское водохранилище. Что сказано о погрешностях, никак не относится к равномерным трепетаниям и наоборот. Вникнуть и осознать этот любознательный постоянно завихряющийся центр, полный зловещей изнанки, правильно въехать в эту едва колеблющуюся  мандолину севера, может далеко не каждый. Не верите? Попробуйте сами. Что дано Юпитеру,  то не дано, ну, не важно, кому что дано.  Вернее важно, но не очень. Так. Любознательность и её вездесущие пальцы, мне нравилась и ранее. Импонировала её стойкость, к водонапорным приобретениям и наоборот, но тут, ах, если бы только не было этого проклятого тут. Говорят, тут как тут. Не взирай на то, что говорится. Не делай широкошумных движений, не вращай вращающимися местами, и не обижай запад. Постоянно присутствуй  при дерзком скольжении  антропологических деталей. Но тут я подумал, а не раздумать ли мне? Потом подумал, а что именно мне нужно  раздумать, ведь подшипники качения ждать не будут, они наполнены магнитной лаской Мичурина. Тяжёло на душе. Что - то крутится и струится в тихом центре невозмутимого сердца. Сегодня день темнел уныло. Зачем волки мира воют в тишине? Зачем с трудом пробираются вдоль приветливых ручьёв, дети – сироты, мощные шарики вселенской ртути? Тихо. Мир полон соблазнов и никакие деепричастные обороты не могут остановить поступь уранового дяди. Не повторяйся. Повторы страшны. Но не все. Некоторые повторы напоминают  светлый мёд Суворова. Но куда полезнее, проникнуть в гремучую ртуть ребячьего мира. С головою ужа навеки погрузиться в ртутные ребячьи озёра. Мир детей манит, как заповедное повидло, но далеко не каждый может похвастаться, я  его видел.     Но не это радует и не к этому нужно стремиться. А потом раздумали. Ничего мы не раздумали. Если гад – поезжай в Багдад. Если птица -  стремись заграницу. О чём бы я ни рассказывал, о чём бы не пел, а пою, я надо сказать, редко, плохо поётся в стужу, внимательно охватывает меня бесконтрольная сила дивно движущихся прямолинейных пряников. С пряниками легче. Ненамного, конечно. Пряники - кентавры любви, причём, не столько самой любви, на свете нет любви, сколько её грушевидной изнанки. Господи, вот уже и прыткие кренделя залегли за сопками.  Час от часа не легче. Но час за час - не отвечает. Он полиморфный представитель цветастого детского уюта.  Не устыдись, злодея – мама. Нет у меня никакой мамы.   Я сам родился. Вылупился в тиши полей.  А, потом раздумали, начали…..  Ничего мы не начали. Даже не собирались начинать.  Йодистая завеса плотно укутывает нас ласковым одеялом.  Всё в жизни начинается само. Неправда. Для ничего не объясняющего примера, попробуем ввести один мелкоутробный эпизод из романа, «Между молотом и наковальней». Боже, что там произошло? Спички – гаситесь. Лейся – слава. Но не так нужно жить и поступать. Да вернётся ко мне медленная благодать. В бешенстве и чванстве закрутятся пионерские костыли и на смену антифашистам, почти наперерез, они уже на подходе, для них мир - не мир, обижены синею птицей, они не вернутся в Багдад. Боже, не оставь человека в беде, осыпь его урановой рудой, напои жигулёвским пивом грядущих светлых лет. Предупреждаю,    я этого дела так не оставлю. И потянется всеразрушающая техника, осложненная непроизвольными световыми брызгами. Меня трудно понять. Ещё трудней забыть. Кто рос без мам и  вездесущих тёток, без окриков продольной мошкары, правильно поймёт меня. Но лишь вертикальным тихоням, воссияют совершенные пузыри.       А потом раздумали…

Андрей Товмасян Акрибист

29 Января 2013 года