То письмо

У Серены Витале есть несколько интересных мне строчек по поводу поисков автора анонимных писем к Пушкину:
«Примерно 20 февраля Бенкендорф написал сам себе записку – «для памяти»: «Некто Тибо, друг Россети, служащий в Главном штабе, не он ли написал гадости о Пушкине?». Агенты Бенкендорфа сообщили, что никто под этим именем не работал в Генеральном штабе, хотя два Тибо,  оба титулярные советники, работали на почте. У этих двух честных граждан должным образом взяли образцы почерка, и оба они оказались ни при чём. И это был конец делу, по крайней мере, судя по тому, что осталось в тонкой папке в архиве Третьего отделения под названием «Об анонимных письмах, посланных Пушкину». - Витале С. Тайна Дантеса, или Пуговица Пушкина / Серена Витале; (пер. с англ. Е.М. Емельяновой). – М.: Алгоритм, 2013. – 384 с. – (Жизнь Пушкина).

Разумеется, я поинтересовалась у Черейского: http://feb-web.ru/feb/pushkin/chr-abc/chr/chr-0477.htm
 
ТИБО (Thibaut) — француз, гувернер, учитель истории, много лет живший в семье Карамзиных. В письме от 22 марта 1828 из Петербурга П. А. Вяземский писал жене о вечере у Карамзиных с Пушкиным, Тибо и другими лицами (1). Общались они и в последующие годы (2). Возможно, именно этот Тибо — «друг Россети» (К. О. Россета) подозревался III отделением в составлении анонимных писем, адресованных Пушкину (нояб. 1836 — янв. 1837) (5). - 1. ЛН, 58, с. 72; 2. Карамзины, по указ.; 3. Смирнова. Автобиография, с. 111, 190; 4. Звенья, IX, по указ.; 5. Поляков, с. 26—28.
 
Выходит, что реальный Тибо, находящийся в окружении Пушкина – гувернёр и учитель Карамзиных. Любопытно, кем же приходятся ему те двое, служащие на почте? Этого никто не знает...

РОССЕТ Клементий Осипович (1811—1866) — брат Ал. О., Арк. О., И. О. Россетов  и А. О. Смирновой, воспитанник Пажеского корпуса (вып. 1828), с февраля 1835 в Петербурге — в распоряжении военного министра, с апреля 1836 поручик 1-го отделения департамента Генерального штаба, впоследствии майор, титулярный советник. Встречался с Пушкиным у Смирновой, Карамзиных и в петербургском обществе. Pоссет, одному из немногих, Пушкин сообщил содержание своего ответа П. Я. Чаадаеву по поводу «Философического письма», и Россет в своем письме от 2-й половины октября 1836 предостерегал поэта от отсылки письма к Чаадаеву по почте. Россет в числе других близких знакомых Пушкина получил 4 ноября 1836 экземпляр анонимного пасквиля-диплома, адресованного поэту, и ему же, по-видимому, Пушкин поручил передать Дантесу первый вызов на дуэль (3, 4, 6).
1. Пушкин, XVII; 2. PA, 1888, № 7, с. 294—295; 3. Пушкин. Модз., с. 377; 4. Дуэль, с. 475, 478—480 и др.; 5. Карамзины, по указ.; 6. PA, 1882, I, с. 247—248; 7. Смирнова. Автобиография, по указ.; 8. Письма, III, с. 401—402.

Значит, это Россет К.О.  служит в Главном штабе, а не «некто» Тибо. Не знали русского языка в Третьем отделении! Но этот Тибо - друг Россети! Сложно.
Любопытно стало, как соотносится Тибо с Колардо и Альмагро, мною уже отмеченными в публикациях "Натали repoussa Дантеса и явление Долгорукова" и "Дантес и многие другие о Долгорукове", "Луи Колардо" и пр.

Откуда у Бенкендорфа сведения об этом некоем Тибо?
Известно об анонимных письмах, полученных В.А. Жуковским и А.Ф. Орловым после смерти Пушкина. Письма были отправлены сразу же к Бенкендорфу. Но в них ничего не говорится о Тибо.
 
По содержанию письма говорят о том, что общество ждёт наказания для убийц поэта: «Неужели после сего происшествия может быть терпим у нас не только Дантес, но и презренный Геккерн?»; «Убедите Его величество поступить в этом деле с общею пользою.  Выгоды от того произойдут неисчислимые, иначе мы горько поплатимся за оскорбление народное и вскоре. С истинным и совершенным уважением имею честь быть К.М.».
Бенкендорф сообщал в А.Ф. Орлову: «Это письмо очень важно, оно доказывает существование и работу Общества. Покажите его тотчас же императору и возвратите его мне, чтоб я мог по горячим следам найти автора». (фр.) – 2 февраля 1837 года. Вот так бы суетились «по горячим следам», искали бы автора анонимных писем! Виельгорский посылал им свой экземпляр ещё 4 ноября!
В тот же день, 2 февраля 1837 года,  Бенкендорф пишет Мордвинову: «Император подозревает священника Малова, который совершал вчера чин погребения, в авторстве письма; нужно бы раздобыть его почерк… ». – Последний год жизни Пушкина / Сост., вступ. Очерки и примеч. В.В. Кунина. – М.: Правда, 1989. – 704 с., стр. 600-603.

Некий честный человек, К.М., знал кому отправить свои возмущённые послания. Так что даже Николай 1 заподозрил почему-то священника Малова. Посмотрим у Черейского о нём:

МАЛОВ Алексей Иванович (1787—31 X 1855) — с 1836 протоиерей Исаакиевского собора (в Адмиралтействе), проповедник, член Росс. Академии (избран одновременно с Пушкиным 7 янв. 1833). Согласно протоколам Росс. Академии, Пушкин и Малов присутствовали вместе на заседаниях 11 и 18 марта, 13 мая, 10 июня 1833 и 8 дек. 1834 (1). На последнем заседании Пушкин и др. члены Академии подписали предложение об издании «Краткого священного словаря» М. (2). Николай I неосновательно подозревал М. в составлении анонимных писем Пушкину (3), явившихся причиной его дуэли с Дантесом. М. предполагал произнести надгробное слово над покойным Пушкиным, но, по-видимому, оно произнесено не было (4).
1. Архив АН СССР, ф. 8, оп. 1, № 38, 39; 2. Рукою П., с. 773; 3. Поляков, с. 42; 4. П. и совр., VI, с. 64.
 
Здесь уж, как в той игре «горячо-холодно» - далеко до истины! К военно-судному делу эти два анонимных письма, которые навели переполох в Третьем Отделении, не относились. Это был уже иной вопрос: вопрос о "тайном обществе", которое пригрезилось Третьему Отделению ещё в дни смерти и отпевания Пушкина.

Что ещё можно сказать о Тибо? Вероятно, что неким почтовым служащим Тибо была поставлена подпись на конверте или в документах по приёму писем. Но это слишком прозрачно для версии. Скорее всего, было ещё какое-то ПИСЬМО ОТ НЕИЗВЕСТНОГО, подписанное «Тибо». Иначе, такое никакими путями никому не пришло бы в голову. Моему внутреннему взору представляется в этом случае совсем другой «друг Россети» - Долгоруков, явившийся к Карамзиным 18 октября 1836 года. Он мог быть знаком и с Тибо, «французом, гувернёром, учителем истории». Он вполне мог быть осведомлён о фамилии служащих почты, братьев Тибо. Почему бы находчивому Долгорукову таким образом не запутать следы: указать на тот Карамзинский круг, в котором он черпал сведения об интересующем его скандале между Пушкиным и Дантесом? Не даром и письма с «дипломом» для Пушкина были получены ближайшими друзьями Карамзиных. Нравилось Петру Долгорукову это экзотическое звучание слов: ТИБО, КОЛАРДО, АЛЬМАГРО…

Увы, так ли это – мы не знаем. Серена Витале также с сожалением заключает, что агенты Бенкендорфа так никогда и не добрались до Тибо: «Насколько нам известно, они вообще никого не нашли. Удивительна и забавна подобная некомпетентность! Разумеется, найти автора анонимных писем – дело не из лёгких, но ведь речь идёт о Третьем отделении – самом большом и мощном аппарате тайной полиции в Европе девятнадцатого века».

Нужно дополнить, что в процессе военного суда над Геккерном и Данзасом был один неясный момент, который был замечен аудитором военно-судного дела Масловым. В рапорте в Комиссию военного суда аудитора 13-го класса Маслова говорится в отношении Натальи Николаевны Пушкиной: «… я по обстоятельствам означенного дела считал бы неизлишним потребовать … от жены … объяснение в том именно:
2-е. Какие подсудимый Геккерн … писал письма или записки; где все сии бумаги ныне находятся, равно и ТО ПИСЬМО, полученное Пушкиным от неизвестного в ноябре месяце, в котором виновником распри между подсудимым Геккерном и Пушкиным позван нидерландский посланник барон Геккерн и вследствие чего Пушкин ещё прежде сего вызывал подсудимого Геккерна на дуэль, но оная не состоялась, потому что подсудимый Геккерн предложил жениться на его свояченице, а её сестре».

Требование было отклонено. К тому же, во вступительном слове П. фон Кауфмана к первому изданию Подлинного военно-судного дела 1837 года «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном" (СПб., 1900) говорится: «Все производства, пронумерованные и прошнурованные, сохранились в порядке и целости, за исключением двух листов дела Военно-судной комиссии (л. 67 и 68), на которых, по-видимому, было изложено собственноручное показание секунданта Пушкина инженер-подполковника Данзаса, данное им Комиссии военного суда при лейб-гвардии Конном полку учреждённой, и заслушанное комиссией на заседании 10 февраля 1837 года. Эти листы утрачены». - «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. – М.: Белый город, 2012. – 272 с.: ил. – (Серия «Русские судебные процессы»).

Значит, в исчезнувших показаниях Данзаса могли находиться сведения, напрямую утверждавшие виновность Геккерна в авторстве «диплома рогоносца»? Тогда это и было замечено аудитором Масловым. Однако, при заслушивании Данзаса, запись его слов сделана неверно и решено было «передопросить» Данзаса вновь.
В результате этого "передопроса" происхождение  фразы «ТО ПИСЬМО, полученное Пушкиным от неизвестного в ноябре месяце, в котором виновником распри между подсудимым Геккерном и Пушкиным позван нидерландский посланник барон Геккерн»  - явно исходит от 11 февраля, когда "подсудимый инженер-подполковник Данзас передопрашиван и показал":

«Вопрос: В объяснении, данном Вами Военно-судной комиссии 9-го числа февраля, между прочим прописывает, что камергер двора его императорского величества Пушкин 27-го числа января по прочтении у графа д*Аршиака собственноручной копии с письма, писанного им к министру нидерландского двора, объяснил все причины неудовольствия, но не пояснил, какие именно, а посему комиссия в дополнение вышесказанного Вашего объяснения просит объяснить противу всего ПОДРОБНО все те причины, которые господина Пушкина были неудовольствием. - Вопросный пункт составлял аудитор Маслов».

«Ответ: Александр Сергеевич Пушкин начал объяснение своё у г-на д*Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и, узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызывал на дуэль г-на поручика Геккерна, на которого публика указывала; но, когда г-н Геккерн предложил жениться на свояченице Пушкина, тогда, отступив от поединка, он однако ж непременным условием требовал от г-на Геккерна, чтоб не было никаких сношений между двумя семействами … . - К сему объяснению  инженер-подполковник Данзас руку приложил».
 
Из выписок видно, что аудитор Маслов мог попросту неверно понять ответ Данзаса, который мы можем утверждать иным образом: « А.С. Пушкин начал объяснение своё у г-на д*Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих он (ПУШКИН) виновником почитал нидерландского посланника …». Аудитор понял иначе: « А.С. Пушкин начал объяснение своё у г-на д*Аршиака следующим: получив письма от неизвестного, в коих он (НЕИЗВЕСТНЫЙ) виновником почитал нидерландского посланника». Казалось бы, что яснее будет  первый вариант.
Учтём, что знание русского языка в то время было не достаточным в среде образованных людей. К тому же, здесь говорится о ПИСЬМАХ, то есть во множественном числе. Может, оставить всё на совести аудитора Малова?

А как же тогда быть с тем, что должно было быть на страницах 67 и 68  Военно-судного дела? Там было «собственноручное показание секунданта Пушкина инженер-подполковника Данзаса, данное им Комиссии военного суда при лейб-гвардии Конном полку учреждённой, и заслушанное комиссией на заседании 10 февраля 1837 года».

Всё просто объясняется. Генерал-адъютант Веймарн в рапорте от 30 января 1837 года пишет:
«Господин военный министр от 29 сего января за № 61 сообщил господину командующему Отдельным гвардейским корпусом, что государь император по всеподданнейшему докладу его императорскому величеству донесения моего о дуэли, происшедшей 27-го числа сего января между поручиком Кавалергардского её величества полка, бароном де Геккерном и камергером Пушкиным, высочайше повелеть соизволил: судить военным судом как их, так равно и всех прикосновенных к сему делу, с тем, что ежели между ими окажутся ЛИЦА ИНОСТРАННЫЕ, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо МЕРЫ ИХ ПРИКОСНОВЕННОСТИ». - «Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. – М.: Белый город, 2012. – 272 с.: ил. – (Серия «Русские судебные процессы»). – Стр. 62-63.

Упомянутый, надо полагать, в показаниях Данзаса Геккерн - лицо иностранное, с ним разговор особый: нужно лишь "не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо МЕРЫ ИХ ПРИКОСНОВЕННОСТИ». 

Думаю, что к моему вопросу о "том письме" можно бы поразмышлять и дальше.
Вяземский также был заслушан на суде по вопросу о собственноручных записках секундантов, д*Аршиака и Данзаса, освещающих весь процесс дуэли на Чёрной речке 27 января 1837 года. Пётр Вяземский своевременно сумел добыть эти записки, чтобы сличить их и оставить в истории доказательством очевидцев и участников дела. Причём, он оговорил специально, чтобы эти документы были ему возвращены после судебного процесса. Вот что он отвечал в отношении записок, «реляций об учинённой помянутым подсудимым Геккерном с камергером Пушкиным дуэли»:  «Не знав предварительно ничего о дуэли, про которую в первый раз услышал я вместе с известием, что Пушкин смертельно ранен, и при первой встрече моей с г-ном д*Аршиаком просил его рассказать, о том что было.  На сие г-н д*Аршиак вызвался изложить в письме всё случившееся, прося меня при том показать письмо г-ну Данзасу для взаимной проверки и засвидетельствования подробностей помянутой дуэли. Между тем письмо его доставлено мне было уже по отъезде г-на д*Аршиака за границу…  Вследствие того и отдал письмо сие г-ну Данзасу, который возвратил мне оное с письмом от себя: прилагаю у сего то и другое. … При сём покорнейше прошу возвратить мне по миновании надобности письма сии, совершенно частные и к делу не принадлежащие. - Камергер князь Вяземский 8-го февраля 1837 года».

По всему видно, что если бы и выданы были Вяземскому «по миновании надобности письма сии, совершенно частные и к делу не принадлежащие», то это явно не те бумаги, о которых говорит П. фон Кауфман в своём предисловии к изданию. Это «собственноручное показание секунданта Пушкина инженер-подполковника Данзаса, данное им Комиссии военного суда при лейб-гвардии Конном полку учреждённой, и заслушанное комиссией на заседании 10 февраля 1837 года». Ведь ясно,  что Вяземскому были бы вручены листы с записями и д*Аршиака, и Данзаса. Да и вряд ли эти записи занимали лишь два листа. Они более пространны. Их текст  приведён в издании.
 
Ясно, что в предисловии говорится  об исчезновении листов только Данзаса. Вероятно, там он более точно выразился по поводу письма, «полученного Пушкиным от неизвестного в ноябре месяце, в котором виновником распри между подсудимым Геккерном и Пушкиным позван нидерландский посланник барон Геккерн».
 
Тогда почему никто не поинтересовался таким прямым указанием на автора «диплома»? Ответ, возможно, в "мере их прикосновенности"...
В определении Военно-судной от 13 февраля 1837 года говорится: «Привесть сие дело немедленно к окончанию». 30 апреля 1837 «Генерал-аудитор Военного министерства …  имеет честь препроводить … находившиеся в Военно-судном деле о бывшем поручике Кавалергардского её величества полка бароне де Геккерне два письма на французском языке покойного камер-юнкера Александра Пушкина, писанные им: 1-е от 17-го ноября 1836 года к  виконту д*Аршиаку; и 2-е от 26-го января сего года к министру нидерландского двора барону де Геккерну, для передачи их г-ну министру иностранных дел».
Вот нам  ещё два письма – две страницы! Это старницы 67-68? Где истина?

ПОСТСКРИПТУМ:
Неужели здесь снова оставила след заботливая рука П.И. Миллера, секретаря Бенкендорфа? Миллер знал цену подлинных документов, относящихся к жизни и смерти Пушкина… Он мог хорошо знать о том, что хранилось в тонкой папке на столе его начальника, Бенкендорфа.
 
«Примерно 20 февраля Бенкендорф написал сам себе записку – «для памяти»: «Некто Тибо, друг Россети, служащий в Главном штабе, не он ли написал гадости о Пушкине?».

МИЛЛЕР Павел Иванович (1813—6 VI 1885) — лицеист VI курса (1826—1832), племянник А. А. Волкова (см.), секретарь Бенкендорфа (с февр. 1833 по 1846), впоследствии действительный статский советник. Автор воспоминаний о встречах с Пушкиным летом 1831 в Царском Селе (2). По словам М. Д. Деларю, Миллер изъял из почты Бенкендорфа перехваченное полицией письмо поэта к жене (1834) (3). В сохранившихся 4 записках Пушкин обращался к М. за содействием в получении книг и журналов из лицейской библиотекики (1). В архиве М. сохранились записки Пушкина к нему и автограф статьи поэта «Замечания о бунте» с позднейшей надписью М.: «Получил от Александра С.<ергеевича> в 1836» (3).
1. Пушкин, XIV, с. 208, 221, 225, 239; 2. PA, 1902, № 10, с. 232—235; 3. Записки ГБЛ, № 33, с. 280—320; 4. Письма, III, с. 383—385; 5. Эйдельман Н. Я. Герцен против самодержавия. М., 1973, с. 258—294; 6. Портреты М.: ГБЛ; ВМП.
 
Павел Иванович Миллер мог хорошо знать о том, что хранилось в тонкой папке на столе его начальника, шефа жандармов Бенкендорфа.
Он мог читать записку «Некто Тибо, друг Россети, служащий в Главном штабе, не он ли написал гадости о Пушкине?». Здесь же могли быть и то письмо неизвестного автора (Тибо?), и "собственноручные показания" Данзаса от 10 февраля 1837 года.

О  Миллере П.И., лицейском воспитаннике, поклоннике Пушкина, в 1972 году писал в журнале «Новый мир» Натан Эйдельман:
«В конце апреля 1834 года московская почта перехватывает опасное письмо Пушкина к жене. Там говорилось между прочим: "К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камерпажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут..."
О том, что произошло дальше, в 1880 году рассказал в печати сын поэта-лицеиста Деларю. После этой публикации сам Миллер поместил в газете "Новое время", а потом в журнале "Русская старина" некоторые уточнения всей истории. Любопытно, что Миллер не боялся возможных последствий своей откровенности и в письме к своему однокурснику знаменитому академику Я. К. Гроту смущался только тем, "не покажется ли это желанием с моей стороны похвастаться сделанной (Пушкину) услугой" [27].
27. Центральный государственный архив литературы и искусства (ЦГАЛИ), ф. 123 (Гроты), оп. 1, № 50, л. 26.
Услуга заключалась в том, что Миллер (по должности читавший секретные письма, поступавшие к Бенкендорфу) увидел, как шеф положил копию опасного письма Пушкина в отдел бумаг "для доклада Государю". Зная рассеянность Бенкендорфа, Миллер переложил документ в "обыкновенные бумаги", а также (через посредство М. Д. Деларю) предупредил Пушкина об опасности. Царь все же узнал от Бенкендорфа суть дела, но без впечатляющих "вещественных доказательств".
Как и ожидал секретарь, начальник забыл о потерянной бумаге: "Я через несколько дней вынул ее из ящика вместе с другими залежавшимися бумагами"». http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/NYE/NYE_2.HTM