КИНО

В соседней деревне, что лежала у большой дороги, по субботам крутили кино в клубе. В этот клуб-избу набивался народ со всех окрестных деревень, раскинувшихся вокруг семикилометрового озера. Конечно, в основном молодёжь – и местная, и городская, приехавшая на лето по бабкам да дедкам.
  Деревянные кресла, рядов в пять-шесть плюс пару рядов скамеек  в авангарде умещали на себе значительно больше люда, чем можно было себе представить. Кино любили.
 Жил на самом краю этой деревни дед Митяй, сухой костистый высокий старикан с крупной головой, похожий чем-то на своего старого мерина, вечно пасущегося, если не запряженного в пахоту, на близлежащем лужке. И не менее примечательными были у этого старика кусты чёрной рябины. К августу они склоняли свои  отяжелевшие ягодами ветки, высовывающиеся, словно пальцы сквозь ветхое бельё за долгую жердяную изгородь.
  Я шёл в кино, а дед Митяй сидел на скамейке и разминал крупными узловатыми, похожими на ветки старого дуба пальцами, казавшуюся в них игрушечной  «Беломорину». Я здоровался с ним и невольно замедлял шаг - все его простые и даже скупые что ли движения были  основательно-грациозны, будто точно выверены.
- Здорово! – Кивал он своей головой-будкой с совсем седой гривой, как у своего грозного мерина. А я ждал уже ещё одного - традиционного для него вопроса и вот, когда уже почти огибал его поленницу, слышал за спиной:
- В кино?
- Да, - с готовность оборачивался я.
- Ну-ну, - улыбался он всего один раз, полным здоровых зубов ртом, и кивал мне, - иди, потом расскажешь.
Мне каждый раз хотелось позвать его с собой, но я не решался. Уходя, я слышал, как за спиной чиркала спичка. Сам дед Митяй почему-то никогда не ходил смотреть кино, хотя и клуб был всего через одну избу от него.
  Для меня же каждый фильм был открытием, почти откровением. И вот, я уже путешествую как герой, сражаюсь и умираю как герой и, конечно же, влюбляюсь. Ношу девушку на руках через лужи. Греюсь во фронтовой землянке у буржуйки, разминая сильными пальцами папиросу под звуки гармошки…
  В одиннадцатом часу вечера, а в августе - в полной мере можно сказать почти ночью, народ, зябко ёжась и кутаясь в предусмотрительно взятые с собой с вечера фуфайки, расходился по домам, галдя и посвечивая то там, то здесь красными сигаретными огоньками и фонариками.
- Ну, как, - спрашивал дед Митяй, - кино было хорошее?
Он снова курил на скамейке под окном, за цветными выгоревшими занавесками которого его бабка убирала со стола.
- Да, - отвечал я.
- А плакали?
Тогда для меня это был просто вопрос, который он задавал мне из разу в раз. Только позднее – уже по памяти – я почувствовал в нём ноты надежды.
- Нет, - в очередной раз удивлялся я.
- Значит, плохое… -  выдыхал дед, и уже, будто не замечая меня, глубоко затягивался папиросой и уходил в свои мысли.
  Я не знал, что и сказать, стоял секунду-другую ещё, глядя на этого крупного человека, и уходил по тропинке, машинально срывая ягоды черноплодки, за которые дед Митяй не ругался никогда…