27- Капризы памяти

Прииск имени ХХ11 съезда КПСС, Бараниха


Добравшись до аэропорта Апапелькино возле Певека я застряла там на двое суток. По каким-то причинам аэропорт Бараниха не принимал наш самолёт. Решила обойтись без услуг гостиницы, «перекантоваться» в зале ожидания, благо, он был огромный, но тёплый. Свободных сидений было в достатке. А претензий к условиям для сна в нашей молодости, как правило, не было. В аэропортовский ресторан можно было попасть не выходя из здания аэропорта, но туалет на две половины «М» и «Ж» стоял далеко на улице, на семи ветрах, со щелями и сквозняками.

У меня с собой были книги, и ожидание не казалось утомительным. Однажды я, удобно устроившись в вокзальном фанерном «кресле» в своей любимой позе – поджав ноги под себя, углубилась в чтение и вдруг почувствовала неприятный холодок в спине. Оглянулась и холодок этот пополз в солнечное сплетение: с противоположного конца зала, на меня смотрел мужчина. Он весь подался вперёд, напрягся, как перед прыжком и смотрел не мигая. Он был седовлас, с бородкой клинышком. Красив. Но красота его была жуткой. Что-то было в нём от Мефистофеля. Многие мои знакомые утверждали, что у меня соколиное зрение, может быть, благодаря этому я отметила, какие маленькие, точечные зрачки в прозрачной радужной оболочке пронзительных глаз «Мефистофеля». Мне стало страшно, чтение не шло на ум. Недалеко от меня дремал какой-то солидный мужчина в унтах, с шапкой-ушанкой на коленях. Захлопнув книгу, я села рядом с ним. Страх не сразу, но отпустил.

Но утром, возвращаясь после завтрака, в дверях в зал ожидания я столкнулась со вчерашним «Мефистофелем». Он расшаркиваясь в реверансе, не хватало только шляпы с пером в руке, галантно произнёс: «Яви-илась ты…». И тот же пронзительный взгляд, те же зрачки-точки. Мне стало ясно, что человек этот болен. У меня хватило духу, не моргнув глазом, пройти мимо, будто я ничего не видела, не слышала. Потом, вспоминая тот случай, и вникая в историю освоения Чукотки и Колымы, узнавая, сколько достойных людей оказалось там не по своей воле, я поняла, северная каторга сталинских и более поздних репрессий могла лишить разума самых умных, самых талантливых.


Аэропорт Баранихи оказался совсем недалеко от посёлка – километр или два. Лёня смог встретить меня и мы дошли до дома пешком.

Когда я увидела посёлок, впечатление моё было далеко не радужным и потом оно тоже ничем не расцвечивалось. Единственная радость была от того, что здесь были почти родные люди – друзья с материка: Пильщиковы, Григорьевы. Хотя было жаль, что Рязановы остались на Комсомольском. Но после их северной эпопеи они заезжали ко мне в Свердловск, встречались мы и на «их территории». По нынешним безденежным пенсионным временам вряд ли мне удастся вырваться к ним в Питер, но, слава Богу, благодаря современному компьютерному достижению, по Skyp-у сколько угодно можем переговариваться, потешаясь над своими сединами.

Григорьевы своих двойняшек-сыновей, которые были старше моего сына на три года, не рискнули взять с собой в неудобье Севера, а жили на Севере дольше нас. Бедная Валя! Не понимаю, как она выдержала долгую разлуку с сыновьями.

Пильщиковы Нина и Рафаэль, самые лёгкие и притягательные из всех нас. Если у Журавлёвых и Григорьевых собирались на пельмени и разговоры, то у Пильщиковых всегда был сверкающий, весёлый праздник с изумительными крохотными пирожками и непременно танцами. Свою дочку Наташу, северную подружку моего сына, они, естественно, сразу взяли с собой, – семья эта всегда была неразлучна.
Фёдоровы Верочка и Виктор приехали позже.


Бараниха, центральный, административный поселок прииска, была расположена в долине реки Гремучей и лишь чуть юго-западнее Комсомольского, но климат её резко отличался в лучшую сторону: лето хоть и полтора-два месяца, но это было лето, – иногда можно было ходить на улице даже в платье с коротким рукавом, правда, купаться в реке и там было невозможно, – вода ледяная. Зато, казалось, едучего комарья было меньше. На Комсомольском в конце июня, начале июля в тундре невозможно было ходить даже в накомарнике, комары облепляли кольчугой, тучами бились о сетку и пролезали под неё.

Здесь, на Баранихе, я умудрялась писать этюды маслом, чем заинтересовала заезжего корреспондента магаданской газеты. Растительный мир был богаче. Карликовые берёзки были гораздо выше – иногда мне по пояс, правда, рост мой, увы, далеко не Венерин.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/13/1725