Записки графомана. 36. Мальчишки

Четыре с лишним десятка лет ушло с той благословенной поры. Яркий сентябрь, последний, школьный.

Не всем стоило учиться после восьмого ещё целых два года. Понимали, что по знаниям, да и по желаниям, после школы глупо куда-то соваться дальше. Но пытались. Создавая пресловутые «пять человек», «восемь человек». Не проходя по конкурсу (что в глазах ближних поднимало рейтинг: «берут только по блату!»). И через год, уже на армейской службе, вымещая  комплекс собственной неполноценности на «годичниках». Один из подобных, из параллельного класса, потом сокрушался: «Эх-х, мало мы побузили в школе, эх, мало!»

Был у нас год или два один, кажется Гордиенко или как-то ещё.  Этот учился за деньги. На физиономии написано – разгильдяй из разгильдяев! Ему бы воли минут на пяток – вся бы школа дыбом стала! Но – нельзя. И он сидел как наш кот Жан при гостях – весь из себя тихий, скромный, смирный. Семья получала очень даже серьёзную пенсию за отца, погибшего на шахте. Пока сын был школьником. А если бы выгнали – всё, деньгам конец. Осознавал. Терпел.

  «Хочу быть снова школьницей, учиться,
                Опаздывать, писать записки спешно
                И от обиды плакать безутешно,
                Сбегать с уроков, ссориться, мириться.
                В конце концов, в кого-нибудь влюбиться»

Ну, допустим, не в «кого-нибудь», отнюдь не в кого попало, тут я наврал…

«Мальчишки – бродяги, пижоны, поэты,
                Сидящие школьниками передо мной,
                Достойны романа, поэмы, сонета
                В истории – линии передовой.
                Пред вами дороги – прощайте, мальчишки!
                И – парусом  небо над головой.
                В руках – сигареты, гитары и книжки,
                Мир – чистый и голубой!»


Влюбчивая душа смазливого паренька, увы, не оттаяла. Ещё жива была в памяти недавно пережитая драма. Замечательная, любимая мной актриса Анук Эме  сказала Рязанову очень правильные слова: «Настоящая любовь всегда приходит к человеку слишком поздно!» Потом, помолчав и как-будто что-то вспомнив, добавила с лёгкой грустинкой: «Или наоборот – слишком рано!»

Мой житейский принцип прост: никогда не делай того, чего не хочется. Я был несказанно рад, что моя писанина кому-то могла понравиться. Лариса с Людмилой (обе уже, скорее всего, жительницы жаркой страны, где выходной - суббота) втихую от меня показали мои вирши своему преподавателю. «Сам Гиршман!» оценил необычность. А мне всё казалось – со мной играют в поддавки, чтобы завоевать, написано не слишком. Только сейчас, перечитывая, убеждаюсь в их правоте.

Подружки – практикантки, бывшие ученицы нашей школы, внесли живую струю в уроки литературы. И даже наша Евгения Яковлевна, кажется, совсем отчаявшаяся увидеть огонёк в глазах учеников, преобразилась, почувствовала дух соревнования и потом давала такие уроки!

А однажды они устроили вечер на литературные темы. С чаем, с пирожными. С чтением хороших стихов, прозы. С приглашением местных творческих людей. При «Макеевском рабочем» тогда существовало литобъединение. Руководил Михаил Фролов. В нашей школе Михаил Афанасьевич не был чужим – совсем недавно её закончил сын.

Такие «посиделки» в школе, признаюсь, воспринимал тогда как должное. Только сейчас оцениваю по достоинству. Есть с чем сравнивать.

Точно так же, с возрастом, начинаю осознавать человеческие трагедии. Дети жес-токи. Они иронично относятся к прошедшим поколениям, которые не умеют лазать по  малопосещаемым сайтам мировой паутины, которые изо дня в день знают одно – работа, дом, шесть соток. Постоянное выживание. Дневник борьбы со свиньями.

Обсуждая убожество формы и содержания творений людей, объединяемых в общий бренд «донецкие писатели», мы были максималистами. Вполне понятное возрастное понимание жизни. Но если подойти по-человечески…

В третьей, дополнительной книге «Розповідям про неспокій немає кінця» Смолич упоминает о движении, ныне прочно забытом. Называлось: «Ударники – в литературу!!!» Исходили из того, что, если ты ударник, то имеешь преимущественное право учить жизни, ибо знаешь её лучше окружающего быдла.

И мраморные человеки сунулись в художественное творчество. Те, у кого уж совсем не было ни умения, ни таланта, ещё ничего. Тех делали. Как у Александра Грина судья в «Создании Аспера» делал поэта из народа. В конце концов, на всякого лёню находились свои сахнины с аграновскими.

А вот если имелось – умение версифицировать, хотя бы и на уровне «Слова  шахтёра Колючего Егора»? Что тогда? Тогда получались умеющие рифмовать, подбирать метафоры, раскрывать тему. Одна лишь беда – не было в них божьей искры, дара вносить между строк настроение, движение души. Но от привычной жизни человека оторвали. Возвысили. Пусть незаслуженно. Но возвысили.

Став писателями, они могли бы смело повторять коронную фразу случайно очередной раз  беременной соседки: «Мы не хотели, так получилось!»

Очень бережно хранили они незыблемость того мирка, в котором вращались. Этакий Массолит макеевского разлива. Система отношений. Лидер. Корифей, отошедший в Лету.  Легенды.  Не про них ли он писал: «Мне под стать и потише якая, где-то шастают лжедрузья – беспардонная сволочь всякая»? На пересечении Московской с Донецкой и с Островского (интересно – какого?) были два почти одинаковых подвальных шалманчика. В одном (так всё-таки, на Островского или, может быть, на Свердлова?) собиралась редакция. В другом (на Донецкой?) – литераторы. Этот сохранился. На месте другого – здание «Макеевугля».

«Нет, я пивную не миную. Я запросто вхожу в пивную!..»

Такой себе «Грибоедов» местного пошиба…