Записки графомана. 38. Массолит по субботам

В душной атмосфере ПРЕДЪЮБИЛЕЯ творчество представляло собой ту форточку, сквозь которую можно было вдохнуть свежего воздуха. Конечно же, были в стране места, где можно было дышать чистым воздухом и на полную грудь. Но, к сожалению,  далеко расположенные и оч-чень хорошо огороженные. В Мордовии и т.д.

Литературные кружки (для молодёжи), объединения и студии власть считала по-лезными, ибо они позволяли: а). выпустить пар, б). выявить тех, на кого следует потом обратить особый надзор и, наконец, в). создать для мировой общественности, а особливо, для третьего отряда мирового коммунистического движения иллюзию широкого развития народа.

Но только для третьего. Второй отряд не обманешь. Уж слишком он хорошо знал и  Будапешт, и Прагу, и Берлин, и Труймясто… И о Новочеркасске знал куда лучше первого.

Пожалуй, это был год расцвета «посиделок». Руководил поначалу утончённый интеллигент, зам. редактора  Альберт Налбандян. Умел человек тонко и необидно найти «блох», подсказать. В коллективе равных человек вскидывается духом и набирается ауры, без которой довольно трудно. Убеждён, что есть некое интеллектуальное «поле», войдя в которое только и начинаешь творить – хоть литературно, хоть научно. Мышление синхронизируется? Во всяком случае, часто идеи приходят одновременно. Ведь есть же выражение «висят в воздухе»?
               
Запомнился симпатичный гроз лет тридцати-тридцати пяти Авенир Трофимов. Нестандартность мысли. Свежесть взгляда. Но как набросились на его строчку: «Ночь-маренго дремлет в чутком городе»! Ра-азве бывает ночь цвета маренго?!! А вот, представьте, бывает! Когда иней припорошен сажей и пылью с аглофабрики, низкие давящие облака и влажная с почти нулевой температурой зима.

Впрочем, в «большом» Массолите некогда тоже травили одного детского поэта. «Разве могут насекомые вступать в товарно-денежные отношения?» и т.д. И даже придумали термин, чтобы удобнее клеймить: «Чуковщина».

Насмотревшись на «маститых» Трофимов больше на «посиделки» и не ходил.

Запомнилась Наталья Безуглая. В одной из её вещей толпа барышников обсуждает достоинства продаваемого коня. Признали, в общем, непутёвым. В хозяйстве не ахти. Масть неопределённая. Рысистость, то-сё. Практически, забраковали. Что это – не простой конь, Наталья объясняет последней строчкой: «Продавали Пегаса…»   

Ко мне претензии свелись к тому, что пишу о том, что сам не пережил. То есть, если ты – обрубщик, то не смеешь писать о работе обдирщика. А если обдирщик, то не можешь про обмывщика. Устыдился. Вымучил две вирши – о белой горе над Донцом и про то, как дежурили на братской могиле. Аж самому было неприятно!

А спустя несколько лет, в свой последний приезд в Донецк Высоцкий говорил, как его донимают, не «сидел» ли он, не плавал, не летал ли. И он отвечал, что если и вправду поставить цель  пережить всё, о чём пишешь, то и ста жизней не хватит. Просто, внимательно слушать рассказчика, наблюдать жизнь и ещё иметь хоть капельку фантазии. И всё! Жаль, что не подобные люди стояли у истоков моего творчества и что не пришли мне в голову эти мысли тогда. А рядом были другие люди, которые только и могли отбить охоту. Что и сделали: «Если мы – черны, будь и ты черна!»

Но фантазию будили, и на том спасибо.

К концу марта семидесятого стал ходить Толя Рыбалко. У него близкая ему студенческая тема: «Трещали костры, Диссонансом гитары звенели…» В течение месяца мы с ним сдружились, а потом он ушёл служить – где-то в Средней Азии. Мары, Куляб, Ашхабад (Ак-Тепе), ещё где-то там. Похудел, постройнел, стал жёстче. Он до того учился в Запорожье на престижном автодорожном. Почувствовал – не то!

Отслужил – поступил к нам на истфак. Видимо, стал не последним в городе челове-ком – отец дал прекрасный старт.

Пока был там, в войсках, мои письма, наверное,  помогали, поддерживали его. А потом, уже в ликбезе, встретились разок случайно, и всё. Уж слишком разные мы люди.

Вроде бы, студент, нагрузка колоссальная, особенно, поначалу. Но выбрал время пойти на «посиделки». Разочаровался. Не то. Основной костяк тот же, с угла Московской и Донецкой. А молодёжь – другая. Неинтересная.

 Всё больше с двадцатичетырёхлистовыми тетрадями…