Записки графомана. 39. Цветок в пыли

Его последние слова были: «Не забывайте!» Он не был раскручен как официально дозволенный бунтарь Распашонка. Его путь в поэзию начался с движения ударников в литературу. Пусть.

Его стихам не присущи были необычность сюжетов Заики. Или «петушиная» форма Архитектора. Ему чужда была скандальная самореклама Распашонки, эталона дозированного бунтарства. Пусть.

Он создавал вокруг себя ауру.

Шестиквартирный дом, доселе сохранившийся перестроенный под семейное жильё барак. Кухонька с печным угольным отоплением да большая комната, где обитали он, взрослый сын и, когда-то по слухам, красавица жена, заболевшая вскоре  болезнью, из которой нет выхода. Мир в себе. Никого не узнавала и ни на что не реагировала. 

Потом, уже гораздо потом, я  был студентом, то ли болезнь отступила (что, в общем-то, маловероятно), то ли удалось добыть денег на хорошие лекарства… Оказывается, она всех нас знала! Даже черты лица стали другими – милейшая женщина!

Потом болезнь снова взяла своё и больше уже не отпускала…

Вот и попробуй, друже, в такой ситуации что-то написать. Много ли тебе в голову полезет?!!

И когда слышу, как Соввласть обласкивала литераторов, создавала условия, всегда вспоминаю Михаила Афанасьевича. Обласкивали, да отнюдь не всех. Не во всякой подвальной каморке тепло и уютно. И не всегда там тебя ждёт Маргарита…

И мне очень стыдно за свой тогдашний максимализм и ироничное отношение… Хотя – стоп!!! Ведь и Маяковский ненавидел Чехова. «Никто никого не признавал. Как и теперь, впрочем». Всё по Катаеву. И людей доселе, совсем по Булгакову, портит квартирный вопрос.

Как-то, ни с того ни с сего он остановил на мне взгляд и вдруг быстро сказал: «А вам, молодой человек, надо писать пародии! Именно пародии!».

Он не знал, что я уже пробовал. В том числе как раз и на него самого. Жаль, не сохранилось…