Стрижка

Степень моей плешивости не настолько велика, чтобы меня можно было назвать лысым. Поэтому регулярно приходится пользоваться услугами парикмахера. Если у тебя пышная шевелюра, можно долго не стричься. Но если волос остается не так много, то через пару недель они начинают дикими кустами торчать во все стороны, и ты теряешь товарный вид. Так что надо следить за собой. Помню, на одном светском рауте с участием губернатора и топ-менеджеров нескольких международных компаний меня очень порадовал финн с абсолютно голым черепом, который, выйдя в зал, где ожидали приезда очередного высокого гостя, подошел к галерее зеркал в золоченых рамах, всмотрелся  в свое отражение и, чуть поворачивая голову, провел рукой по лысине, как бы поправляя прическу.

И вот наступила суббота. Не хочется заниматься никакими мелкими бытовыми делами – ни чисткой ковров, ни снятием паутины с потолков малой диванной, ни выгуливанием жены и детей. Хочется читать роскошную прозу, лежать на диване, пить чай с лимоном и всячески наслаждаться жизнью. В парикмахерскую идти тоже совсем не хочется – как представишь себе это долгое полусонное сидение в кресле, среди дурманящих запахов одеколонов, духов, туалетных вод, краски для волос и ногтей, неспешные фразы, которыми перебрасываются парикмахерши, гипнотические пассы рук парикмахера над твоей головой… Увы, красота требует жертв. Я собираю волю в кулак, мужественно преодолеваю все свои сопротивления и звоню, в глубине души надеясь, что Лена, мой мастер, сегодня не работает. Но она, мало того что работает, свободна прямо сейчас и ждет меня сию минуту. Печально вздохнув, я одеваюсь и выхожу в предвесеннюю серую слякоть и полутуман.

С козырька у подъезда на меня что-то стекло. Но это была не капель. Неожиданно для февраля шел дождь, перемежавшийся со снегом и ледяной крупой. Под ногами раскисла коричневатая снежная каша. Возвращаться за зонтиком не хотелось. Я добежал до Халабуды – торгового центра, на втором этаже которого располагалась маленькая цирюльня, именовавшаяся «Салоном красоты». Взбираться на второй этаж нужно было по узенькой лестнице с высокими ступеньками и без перил. Людям пенсионного возраста сюда лучше не ходить. Рядом, через пару лавчонок от «Салона» находилась конкурирующая фирма – такая же парикмахерская, для привлечения клиентов называвшаяся «Социальной».

– Ну что, покороче? – как всегда спросила Лена, полненькая деловитая мастерица.

– Да, давайте на этот раз короче, – как всегда ответил я.

И она принялась колдовать надо мной.

Почему-то визиты в парикмахерскую и баню вызывают у меня ассоциации с какой-то бытовой магией, таким мелким – на первый взгляд – шаманством. Мы обмениваемся с Леной дежурными ритуальными комментариями о текущей погоде и ценах на овес. Каждый раз она спрашивает, повыше ли сделать виски, и каждый раз я отвечаю:

– Да, давайте теперь повыше.

Задолго до того, как я окончательно стал стричься только у Лены, разные парикмахерши безуспешно пытались уговорить меня постричь брови. Да, они у меня немного лохматые, но я боялся, что стоит начать их подрезать, как вскоре они начнут расти гораздо пышнее и в один прекрасный день будут куститься, как у самого Леонида Ильича. Поэтому я всегда сразу, твердо и наотрез отказывался от такой услуги. Но Лена оказалась хитрее, она использовала неопровержимую аргументацию и тонкую лесть, и настал день, когда я согласился – будь что будет. Пару раз все обошлось, брови и в самом деле стали аккуратнее, и я успокоился. Но на третий раз, убаюканный щелканьем ножниц, стрекотом машинки и бубнением телевизора, подвешенного в углу под потолком, я долго сидел в полудреме, с закрытыми глазами, а открыв их, обнаружил, что бровей нет – совсем.

– Что вы наделали? У меня завтра важная презентация! – завопил я тогда, вскочил, сорвал с себя покрывало с изображением модного красавца, замахал руками.

Лена, как потом выяснилось, переживала нелегкий период в жизни – не то в очередной раз разводилась, не то выходила замуж, замечталась, а когда вернулась в здесь-и-сейчас, было уже поздно. Я устроил дикий скандал, требовал приклеить брови обратно, Лена рыдала, просила прощения, рассказала мне всю свою жизнь. Я вошел в ее положение, и мы совместными усилиями нашли творческое решение: постричь меня наголо.

Потом, отходя от этой психотравмы, я некоторое время раздумывал, не сменить ли мастера, но все-таки снова шел к ней, хоть и с некоторой опаской. Больше никаких инцидентов не происходило, а стригла она с каждым разом все лучше и лучше.

Вот и сейчас я сидел в кресле, погруженный в грезы, над моей головой сомнамбулически орудовала ножницами Лена, слева – ее коллега так же сомнамбулически красила немолодую леди в цвета саванны и прерий; в углу, уйдя в глубокий транс, администрировала администраторша, а на диванчике за моей спиной мутным взором смотрела в журнал загипнотизированная девица, дожидавшаяся своей очереди на маникюр.

Иногда, приоткрывая глаза, я отвечал на какой-нибудь вопрос Лены о чем-нибудь малозначащем. После многочасовой паузы, проснувшись, я решал, что пришла моя очередь спросить ее о какой-нибудь мелочи, она что-то бормотала в ответ, и я снова оказывался в состоянии полусна-полуяви, видел и не видел в зеркале свое утомленное заботами, не помолодевшее с прошлого визита лицо, снова, как и в прошлый раз, думал о том, что хорошо бы начать, наконец, заниматься собой, делать зарядку, гулять на свежем воздухе, укреплять сосуды, соблюдать режим дня, правильно, черт возьми, питаться… Проходило еще несколько сотен лет, и Лена спрашивала, нормально ли или сделать еще тоньше, да в какую сторону зачесывать челку. Какая уж там челка!

Лена работала очень медленно, тщательно; она не могла пропустить ни микрона площади моего волосяного покрова.

«Да сколько можно возиться?!» – возмущался я мысленно поначалу, в первые посещения, и вспоминал пожилого парикмахера-спринтера, который когда-то в Алуште бойко облысил меня за считанные минуты – и со вполне приемлемым, как мне тогда казалось, качеством. К нему стояли огромные очереди отдыхающих, и он вынужден был работать поточным методом. Тогда я не знал еще, что стрижка – это не просто избавление от ненужных наросших волос, а целое путешествие в запредельное, туда, где нет ни времени, ни пространства.

Перед моим внутренним оком проносились мысли, воспоминания, образы будущего. Я видел их как бы со стороны, отлепляясь, наконец, от них, понимая, что они – это не я, что я – это что-то большее. В каждодневной суете и беготне я обычно не чувствовал своего тела, жил только головой, а теперь очень хорошо ощущал его – от пяток до макушки, и в него вливалось умиротворение. Постепенно моя физиономия, глядевшая на меня из зеркала, молодела, с нее сходила угрюмость.

Телевизор перестал бубнить, тихо зазвучал джаз из радио. За диванчиком, на котором сидела девушка с журналом, была прозрачная стеклянная стена, а сразу за ней – та самая крутая лестница. По ней поднялся солидный джентльмен в дорогом пальто, с модным кожаным портфелем и в скоморошьей шапочке, с которой свисало несчетное множество бубенчиков. Он свернул налево и пошел по коридору, прочь от нас – может быть, даже в социальную парикмахерскую. Подпевая джазу, стрекотали ножницы. С улицы доносился далекий лай собаки.

– Так хорошо? – спросила Лена.

– Чудесно, – искренне ответил я, и встал, обновленный, свежий, готовый жить и бороться дальше.

Посовещавшись с Леной, администраторша взяла с меня триста рублей. Произносить эту цифру ей было как будто бы даже неудобно. Знали бы они, какие суммы берут с клиента за часовую сессию психоаналитики где-нибудь в Нью-Йорке или Москве, не добиваясь и одной тысячной того эффекта, которого достигала в исцелении души человека парикмахер Лена.