Белое и дуры. Героический эпос

Предупреждение : дурка 100%, адресуется читателям, не ценящим своё время
                и не ищущим глубоких смыслов. Все совпадения с реальными
                событиями и лицами являются случайными или надуманными!

                История,  записанная  на  рулоне  туалетной  бумаги
                в  туалете  Савёловского  вокзала, со  слов  некоего  Герцега.


Однажды, в  одной  отдалённой  провинции,
какой-то  Далмации  или  Галиции,
среди  непролазных, суровых  и  грязных,
предельно  отвязных, и  этим  прекрасных,
всех  лавров  достойных патрициев,
принцесса  жила, и  чиста  и  бела,
к  тому  ж, как  ни  странно, умна  и  мила,
и  звали  принцессу  Фелицией.
И  в  этой, прошу  извинений, Галиции,
а  может  быть  даже, пардон, и  Далмации
она  отличалась  нездешнею  грацией,
за  что  полюбил  её  некто  Фелацио,
который, пожалуй, служил  исключением
из  общего  правила. Против  течения,
совсем  не  тому  придавал  он  значение,
чем  жили  окрестные  графы  и  лорды,
признать  откровенно, отменные  морды.
Фелацио, бедненький, рылом  не  вышел  --
был  тонок  фигурой, душою  возвышен.
И  трудно  представить, и  стыдно  сказать  --
он  даже  пытался  стишки  сочинять!
Уж  так  подшутила  природа  --
подбросила  в  сЕмью  урода  --
для  эксперимента, иль  просто  забавилась?
Но  это  уродство  Фелиции  нравилось.


И  вот  повсеместно  всем  стало  известно
кто, где  и  когда  осчастливит  принцессу.
Решилось, что  после  её  вызревания,
(а  надо  сказать, будто  ягодка  ранняя,
принцесса  достигла  приемлемой  нормы:
и  ножки, и…  словом, все  нужные  формы)
Фелиция   станет  женой  династической
по  схеме  в  то  время  довольно  классической  --
владетель  ближайшего  к  замку  домена
как  раз  приходился  принцессе  кузеном.


Признаемся, руку  на  грудь  положив,
кузен  был  хорош  и  на  редкость  красив:
могучая  шея  и  бочкою  торс,
и  рыжею  шерстью  по  брови  оброс,
во  всём, без  сомненья  порода  видна,
любая, увидев, была  б  сражена!

Однако  принцесса, избегнув  инцеста,
сбежала  из  замка  с  Фелацио,
забив  на  свой  долг  перед  нацией.
И  может  не  столько  забив, а  больше  с  испугу  забыв
о  всяческих  строгих  приличиях.
Каким  бы  там  не  был  мотив,
но  плюнуть  на  императив,
на  издревле  святохранимый  обычай,
с  её  стороны  было  несимпатично.
Итак, наша  прелесть  Фелиция
укрылась от  всех  за  границею,
и  в  вынужденной  эмиграции
своим  наслаждалась  Фелацио,
не  просто  дурачась, а  так  обозначив
свою, так  сказать, оппозицию.
Такое  коварство  Фелиции, сумевшей  по-тихому  смыться,
весьма  огорчило  Фабрицио, ( так  звали  её  жениха)
и  он  навсегда  забухал.
Он  только  рукою  махал,
когда  дружбаны  его  верные, отвагой  горя  беспримерною,
в  обеденном  зале  его  призывали
девчонку  достать  эту  скверную, 
но  он  только  пил  и  вздыхал.
Из  них  кто-то  где-то  слыхал,
что  было  однажды  в  Венеции, а, впрочем, возможно, и  в  Греции
подобное  нечто  такое  --  сожгли  там  какую-то  Трою,
причинами  стали  неслабыми
опять  неприятности  с  бабами.
И  случай  такой  идентичный
весьма  и  весьма  символичный.
Гуляли  там  шумно  и  весело,
кидались  камнями  и  креслами,
был  праздник  такой, что  нескоро  домой
и  даже  не  все  возвернулись.
Но  наш  новоявленный  Уллис  хазарам  отмстить  отказался  --
так  качественно  нализался.
Но  подвига  жаждой  томимые, себя  возомнив  пилигримами,
хотя  и  не  зная, что  это  за  звери,
друзья, игнорируя  двери,
рванули  гурьбою  в  окно, ну, как  в  детективном  кино,
чтоб  тут  же  отправиться  в  путь
и  эту  засранку  вернуть.

А  с  этого  самого  места  всё  стало  совсем  интересно:
и  лорды  и  графы  окрестные,
своим  смелым  нравом  известные,
а  также  другие  сиятельства
взяли  на  себя  обязательство
всей  кодлой  догнать  ренегатов  проклятых,
и  кто  бы  и  где  бы  и  как  бы  не  прятал  их,
поймать  и  связать  и  доставить  обратно,
и  дали  при  этом  торжественно  клятву.
Слова  этой  клятвы  сурово  звучали, 
и  страшные  вещи  они  означали,
что  если  принцессу  вернуть  не  удастся,
лишь  в  белое  платье  тогда  одеваться
и  лордам  и  графам, и  графам  и  лордам,
их  оруженосцам, пажам  и  придворным,
и  без  снисхождений, без  скидок  на  возраст,
больной  ли, здоровый, женат  или  холост.
Чтоб  графов  и  лордов, каких  только  есть,
не  спасших  великодержавную  честь,
повсюду, всегда  отличал  белый  цвет.
Такой  вот  ужасный  был  принят  обет.
Казалось, и  что  ж  в  том  ужасного?
Чем   белый   противнее  красного?
А  в  том  то  и  было  всё  дело  --
сложилось  уж  так  исторически,
что  с  древних  времён  символически
служил  исключительно  белый
признанием  поражения 
в  турнирах  любых  и  сражениях.
Уж  если   выкидывал  кто  белый  флаг,
то  значит,  победу  отпразднует  враг.
И  кто  же  желает  позора?! И ль  даже  немого  укора?
А  буде  кто  выряжен  в  белое  --
видать  недостаточно  смелый  он.
Чурается  кто  поединков, таких  обзывали  блондинками,
и  мало  кто, ежели  в  здравом  уме,
сгубить  согласился  б  своё  реноме.
Вот  рыцари  высокородные, в  доспехи  влезая  походные,
коней  и  ослов  оседлали  и  быстро  на  них  поскакали.
Дорога  кривая  и  длинная  ложится  перед  паладинами:
то  поле,  то  лес, то овраги, колдобины  и  буераки!
А  также  по  всей  траектории  --  трактиры, таверны, траттории.
И  долог  и  сложен  их  путь, о, если  бы  знал  кто-нибудь,
какие  преграды  они  одолели, а  как  они  пили, а  как  они  ели!
Им  не  было  равных  в  таком  трудном  деле!
Но  в  сёдлах  держась  еле-еле,
стремились  герои  к  поставленной  цели.
И  хоть  бы  какой  паладин  тот  храбрый  покинул  отряд,
и  все  сколько  есть, как  один, весь  путь  словно  песню  твердят:
Фелиция, Фелиция, Фелиция!
Да  грозно  бренчат  амуницией,
коней  и  ослов  не  жалея,
и  с  каждой  верстой  матерея,
желая  добраться  скорее
до  гнусных  изменников  родины.
И  вот  полпути  уже  пройдено.

Всё  дальше  и  дальше  от  дома  отряд,
не  ведая  страха, не  зная  преград,
ослы  их  и  кони, как  птицы  летят,
и  некогда  даже  помыться  им,
но  удаль  сплошная  на  лицах  их,
попутно  прохожих  пугают  стрельбой,
да  клич  боевой  распевают  гурьбой:
Фелиция, Фелиция, Фелиция!
И  так  они  рьяно  скакали,
что  даже  ослы  их  устали.
А  кони  их  сделались  в  мыле,
и  жопы  от  сёдел  заныли,
но  всё  же  никто  не  вернулся  назад,
и  праведным  гневом  глаза  их  горят,
страна  может  ими  гордиться  --
одно  только  слово  упорно  твердят:
Фелиция, Фелиция, Фелиция…,
свои  согревая  амбиции. 
А  подлый  ублюдок  Фелацио
пусть  молится, чтоб  не  добраться  им
до  места  его  дислокации.
И  каждою  ночью  всё  снится  им,
как  плачет  в  руках  их  Фелиция.

Тыгдым-тыгдым-тыгдым-тыгдым,
в  конце  концов  предстала  им
картина  почти  идиллическая: республика  демократическая,
в  которой  права  человеков  блюли,
культурно, пристойно  себя  все  вели.
Настолько  предельно  культурно,
что  лордам  там  сделалось  дурно,
а  графы  вообще  растерялись
и  чуть  было  не  испугались.
Но,  связаны  страшною  клятвою,
не  смели  в  дорогу  обратную
ослов  и  коней  повернуть,
и  выпятив  каждый  могучую грудь,
следы  оставляя  на  мраморной  лестнице,
совсем  не  боясь, что  уборщица  взбесится,
ворвались  толпой  в  муниципалитет,
где  от  короля  передали  привет,
а  также  ещё  и  секретный  пакет,
в  котором  простым  языком  излагалось
о  том, что  Фелиция  вся  изолгалась –
никто  и  не  думал  свободу  принцессы
ничем  ограничивать. Что  же  до  прессы,
то  верить  каким-то  там  желтым  газетам
нисколько  нельзя, и  все  знают  об  этом.
И  следует, вняв  столь  простому  резону
немедля  отправить  принцессу  до  дому,
к  родному  её  королевскому  трону,
где  спросят  с  принцессы  согласно  закону.
Эпистолы  этой  подателям   поэтому  безотлагательно
сейчас  же  представить  предателей  советуется  настоятельно.
Касаемо  что  предъявителей,
вменяется  незамедлительно
с  почётом  в  мешки  посадить ( по  традиции )
и  тут  же  в  пенаты  отбыть  экспедиции.

А  в  скобках  P.S.  с  реверансом  глубоким
читающим   проникновенные  строки:
 мол, те  безусловно  обязаны
содействие  всяко  оказывать,
исполнив   в  возможно  кратчайшие  сроки
что  в  данном  посланьи  указано.
Понеже  же  будут  препятствия,
в  прискорбной  такой  ситуации,
покуда  не  выдадут  той  делегации
Фелицию  вместе  с  Фелацио,
угроза  прямой  оккупации
отныне  не  даст  почивать  им  спокойно  --
ещё  не  забылись  столетние  войны!
Всё  это, как  водится, для  разговору
слегка  приукрашено  было  фолклором.
Ну, может  быть, даже  не  очень  слегка,
видать, как  с  похмелья,  дрожала  рука,
у  той  секретарши  чувствительной,
которой  несчастный  родитель
письмо  диктовал, обливаясь  слезами,
и  как  не  расстроиться  было  тут  даме  --
от  переживаний  пунцовая,
фиксируя  волю  отцовую,
три  раза  та  в  обморок  грохнулась,  точно,
и  следущим  утром  уволилась  срочно.
Такой   были  силы  отцовские  чувства,
что  невыносимо  ей  сделалось  грустно. 
И, кстати, для  информации: то  в  качестве  аргументации
принять  подобает  тот  факт  возмутительный,
что  этот  донельзя  субъект  отвратительный,
как  вы  догадались, Фелацио,
не  то, чтоб  чуть-чуть, а  весьма  и  отнюдь
сомнительной   ориентации.
А  те, кто  его  приютили,
про  стыд,  ай-я-яй,  позабыли; 
и  сами, как  видно, такие  же.
И  с  тем  в  соответствии  с  имиджем  --
цветастых  синонимов  вереница,
с  рисунком  на  самой  последней  странице.
И  пусть  не  Гоген, не  Моне, не  Дега,
а  только  не  хуже  их  всех  ни  фига.
По  силе  воздействия  даже  покруче,
такому  в  художке  ни  в  жисть  не  научат. 

Вполне  был  доходчив  малявы  язык,
но  местный  истеблишмент, видно  отвык,
а  штатный  толмач  то  краснел, то  бледнел,
но  перевести   всё  дословно  не  смел,
поскольку   как  раз  порнография
и  всё, что  похоже. каралась  там  строже
чем  связь  с  кокаиновой  мафией.
Да  ладно  б  ещё  с  кокаиновой,
а, страшно  сказать, с  мандариновой.
Багровым  румянцем  вовсю  исходя,
измучился , текст  этот  переводя,
бедняга, хоть  и  дипломированный,
но  сверх  всякой  меры  шокированный.
Ведь  и  чудеса  мастерства  проявив,
нельзя  было  скрыть  основной  лейтмотив.
Когда  ж,  ознакомившись  с  нотой,
в  задумчивость  впали  архонты,
то  целых  пятнадцать  минут
лишь  муха  шальная  была  всем  слышна –
такая  повисла  вокруг  тишина.
Ещё  было  слышно, как  мрачно  скребут
подмышки  свои  заскорузлые,
бурча  недовольными  пузами,
посланцы  великой  державы,
и  шпорами  звякают  ржавыми
на  их  сапогах  на  болотных,
в  то  время  особенно  модных.
 Элита  высокой  политики
( отнюдь  не  последние  винтики)
придя, наконец-то, в  сознание,
отправилась  на  совещание. 
 
Туземные  власти  советы  верша,
набега  нисколечко  не  устрашась,
отвергли  инсинуации  и  прочие  все  эманации.
На  переговорах  в  платочек  дыша,
что  было  совсем  уж  недипломатично,
седой  старикашка  --   сморчок  рахитичный,
глава  местной  администрации
посмел  отказать  в  экстрадиции
Фелацио  вкупе  с  Фелицией,
(ну  или, хотя  бы, Фелацио,
как  минимум  для  сатисфакции).
Тут  графы  и  лорды  с  достоинством  гордым
сказали  что  некую  козию  морду
они  всем  покажут  и  этим  докажут
свою  правоту  несомненную
и  плюнули  очень  надменно
на  пол  и  на  стол  и  на  стены,
на  окна  и  на  гобелены,
на  коврик  у  входа, и, что  уж  за  гранью,
и  жутко представить,  в  горшочек  с  геранью.
Такого  скандала, ни  много  ни  мало,
но  всё  ж  оказалось  достаточно,
чтоб  преданных  этих  вассалов,
хоть  твёрдо, но  интиллигентно,
снабдив  предложеньем  придаточным,
отправили   уно  моменто.
И  дабы  избечь  прецендентов
их  взяли  за  шиворот  грозно, желтухи  и  педикулёза
не  очень  боясь  по  небрежности,
иль  всё  же, скорей, из  невежества.
Но  рыцари  наши  ни  капли  не  струсили 
и  возобновить  попытались  дискуссию.
Однако, вотще, так  сказать, без  успеха  --
у  местных, видать, точно  крыша  поехала.
Ничуть  не  вникая  в  их  доводы  веские,
 за  двери  их  выгнали  с  шумом  и  треском.
Уж  как  они  доблестно  сопротивлялись!
--   за  всё  что  попало  бесстрашно  цепляясь:
за  коврики  и  занавески, горшки, гобелены  и  фрески,
но, силы  истратив  в  неравной  борьбе,
внизу  оказались  на  смех  голытьбе.

Потом  ещё  долго   под  окнами  мэрии
они  всей  толпою  стояли  растерянно,
а  после, сочтя  дополнительным  доводом,
бачок  подожгли  с  бытовыми  отходами,
поскольку  чрезмерно  уверены  были,
что  Трою  вот  также  когда-то  спалили,
законное  право  на  это  имея,
а  может  не  Трою, а  может  Помпею,
не  то  лангобарды,  не  то  берендеи,
нельзя  исключить  --  гайдамаки,
татары, монголы, казаки,
( по  версии  модной  Фоменко,
вролне  допустимо  --  эвенки),
но  кажется  нам, что  скорее
пришельцы  из  Кассиопеи.
Могла  бы  закончиться  тут  эпопея,
но  этого  им  всё  равно  показалось
так  мало, что  в  сторону  двинув  вокзала,
у  бабы  какой -то  отняли  весло,
когда  по  дороге  их  в  сквер  занесло.
А  после, себя  возомнив  самураями,
сломали  ногами  два  ветхих  сарая.
Сараи  давно  собирались  сносить,
но  кто-то  из  рыцарей  смог  укусить
начальника  здешней  полиции,
и  всем  стало  не  до  Фелиции.
А  так  же  и  не  до  Фелацио
с  его  непростой  репутацией.
Менты  исключительно  как  бы  назло,
припомнив  сараи, бачок  и  весло,
нет  чтоб  ограничиться  штрафами,
надели  браслеты  на  лордов  и  графов,
опять  обьяснили  куда  им,
оставив  учёную  заумь,
и  быстро  свезли  за  шлагбаум.
А  там  уж  вообще  без  каких-либо  слов,
пинками  взбодрили  коней  и  ослов,
и  всех  по  отдельности  графов  и  светлостей,
и  прочих  других  благородий,
и  всё  успокоилось  вроде.
Так  эти  хорошие, вообщем, ребята,
ни  в  чём  абсолютно  и  не  виноватые,
объявлены  были   нон  грата,
и  вместе  со  всей  ихней  страшною  клятвой,
с  конями, с  санями, с  ослами,
отбыли  куда  их  послали.

Фиаско  такое  терпя  сокрушительное,
и, будучи   посланы  слишком  стремительно,
оплакав  потерю  бесценных  амбиций,
в  большой  пребывая  прострации,
совсем  позабыли  они  о  Фелиции,
тем  более  уж  о  Фелацио.
Кровя  самолюбием  раненым
и  не  подготовясь  заранее,
явились  угрюмо  под  стены  столицы
и, ладно  бы, что  без  Фелиции,
но  в  белое  не  облачившись,
и  этим  совсем  провинившись.
Король, благородно  спасая  их  честь,
сказал, что  один  только  выход  здесь  есть  --
обет  будет  выполнен  неукоснительно,
и  распорядился  решительно:
за  счёт  королевской  казны
быть  переодеты  должны
и  в  белые  тапки, и  в  саваны.
и  в  разные  тряпки, что  надобны,
все  графы  и  лорды , их  спутники,
и  прочие  клятвопреступники.
А  также  на  средства  всё  той  же  казны
ослов  и  коней  с  ними  вместе  казнить.
И  так, соответственно, сделали,
остались  две  лошади  белые,
поскольку, с  их  честными  душами,
те  клятвы  никак  не  нарушили.
Да  рыцарь  один  полусонный,
к  двору  прискакавший  в  кальсонах,
от  девок  успевший  едва  только  вылезти,
помилован  был  высочайшею  милостью.
Вот  так  вот  монаршая   мудрость  на   следующее  же  утро
всемилостивейше  и  скоро  спасла  честь  дворян  от  позора.

           Как  раз  в  этом  месте  кончался  рулон
           спросил  я  акына, а  знает  ли  он,
           что  сталось  с  несчастной  Фелицией,
           не  мог  ли  со  мной  поделиться  он?
           И  к  вящей  своей  я  бояновой  славе
           пишу, как  запомнил, своими  словами:

Она, пережив  пертрубации,
 рассталась  с  уродом  Фелацио,
вернулась  к  кузену  Фабрицио
 и  тихо  скончалась  в  провинции.
Говаривали, от  ожирения,
 хорошая  смерть, тем  не  менее.
Моё   же  приватное  мнение:
не  будет  добра  от  амуров,
и  бабы, поэтому, дуры!

Хотя  и  другие  есть  интерпретации:
мол,  якобы  этот  придурок  Фелацио
создал  за  бугром  коалицию,
на  трон  посадить  чтоб  Фелицию.
Но  та  отказалась  учавствовать  в  акциях,
а  принципиальный  Фелацио,
сжимая  в  ручонках  петицию
в  которой  шла  речь  о  Фелиции,
затоптан  был  на  демонстрации
своими  же  однопартийцами.
Уж  больно  занятье  опасное  --  так  тесно  дружить  с  несогласными.
Неделю  спустя  опосля  инциндента,
принцесса  другого  нашла  претендента
на  руку  и  сердце  и  прочее  тело,
короче  на  всё, при  себе  что  имела.
Потом  родила, растолстела  и  лет  через  пять  овдовела.
Ещё  через  год  удалось  помириться  ей
не  только  с  папашей, но  также  с  Фабрицио.
Ребёнка  лелеял  он, как  своего, а  больше  не  знают  о  ней  ничего.
Известно  зато  из  анналов  последних,
что, странное  дело  --  престолонаследник,
похож  стал  уж  очень  на  отчима:
и  шея  и  морда  и  прочее,
как  будто  с  Фабрицио  копия;
а  замок  впоследствии  пропил  он. 
И  в  чём  же  был  смысл  поведенья  принцессы
совсем  непонятно. Признаемся  честно,
что  с  давних  времён  возвещали  авгуры
о  том, что,  понятно  же, бабы  все  дуры.
Но  если  бы  даже  сценарий  иначе
сложился, то  это  нисколько  не  значит,
что  можно  подвергнуть  сомнению
бессмысленность  их  поведения.
А  вечные  ценности, сиречь  константы
понятны, устойчивы  и  доминантны.
Великая  учит  нас  литература
тому, что  все  бабы, естественно, дуры.

И, кстати, такой  любопытный  нюанс  --
чтоб  было  ловчее  обманывать  нас,
рядятся  всё  в  белый  наряд  подвенечный,
как  будто  сдаются, а  мы  им  беспечно
и  так  простодушно  поверить  готовы,
что  платим  за  глупость  их  снова  и  снова.

   Редакция  просит  принять  во  внимание:
   касаемо  выводов  и  содержания,
   пусть  это  на  совести  будет  писателя,
   совсем  совпадения  не  обязательны
   во  мненьях по  поводу  женской  натуры,
   но бабы, бесспорно, конечно  же, дуры.