Ис

Он приходит, когда на улице окончательно темнеет.
Не звонит в домофон, не открывает дверь – просто приходит. Ванька про себя привычно поражается этой способности «просто прийти» куда угодно, словно замки и идущий существуют в разных мирах. Поражается, хоть и прекрасно знает, кто такой его гость на самом деле.
Впрочем, эмоций Ванька не показывает, продолжая возиться с немудрящим ужином и делая вид, что не замечает тихого шороха шагов в коридоре.
– Снова макароны? – спрашивает Ис. Ванька наконец оборачивается, смущенно улыбаясь краем рта. В кухне чуть ощутимо пахнет Исом – песок, благовония и тлен.
– Здравствуй.
Ис стоит в дверях, и взгляд его глаз – желтых, как янтарь, холодных, как осенний закат, – падает и падает Ваньке на лицо, на плечи, мягко, словно первые хлопья снегопада. Глаза у Иса вытянутые к вискам, обрамленные короткими и густыми прямыми ресницами, завораживающие. Наверное, похожие были у драконов – ведь это с ними, по легенде, нельзя встречаться взглядом?.. В свое время Ваньке понадобились недели, чтобы научиться первым отводить глаза.
В кухне темновато из-за тусклой лампы, а в коридоре свет вообще не горит, и за спиной Иса едва заметно колышутся потревоженные тени. Одна из них, кажется, пытается сложиться в собачью голову, но ее снова и снова размывают другие.
– Выкипят сейчас, – говорит Ис. Он как-то сразу, без перехода, оказывается сидящим у стола, боком к плите и Ваньке, которому теперь хорошо виден его длинноносый острый профиль и кончик уха, торчащий между прядей отросших темных волос. Возможно поэтому Ванька не сразу понимает обращенные к нему слова, и приходит в себя только тогда, когда белесая пена лезет через край, норовя залить синеватое газовое пламя.
«Идиот», – устало думает Ванька, убавляя огонь. Милосердное молчание Иса за спиной давит.
– Ты есть хочешь? – спрашивает Ванька, только чтобы не молчать.
– Сегодня было много умерших.*
– А... ясно. Чаю?
– Я заварю сам.
Ис бесшумно поднимается, прежде чем Ванька успевает что-то возразить, по-хозяйски открывает шкафчики, безошибочно отыскивая мешочки с чаем и травами – им же принесенные. Ванька смотрит на его движения – скупые и грациозные, и тоскливо размышляет: как вышло, что они... общаются? Между ними ведь ничего общего, даже принадлежности к человеческому роду!.. Не то чтобы он жаловался – нет, вовсе нет. Просто в такие моменты, остро чувствуя свое несовершенство рядом с Исом, Ванька пытается и не может понять: почему тот все еще тут? Почему приходит – снова и снова?..
– Позволь, – говорит Ис, мягко отодвигая Ваньку от плиты, и снимая чайник. Ванька отходит, машинально накрывая ладонью плечо, где его коснулись чужие пальцы. Плечо покалывает. – Сейчас заварится.
– Ну вот, – бормочет Ванька. – Вынудил гостя самого чай готовить...
– Ерунда. – Ис снова сидит у стола – будто и не поднимался. Он всегда сидит в одной позе: прямая спина, ровно стоящие ноги, руки лежат на коленях. Любой другой в этом положении смотрелся бы неестественно – Ис кажется непринужденно-расслабленным. – Я просто не хочу, чтобы ты снова обжегся.
Краска бросается Ваньке в лицо: тот случай с пролитым на себя кипятком он до сих пор не может вспоминать без желания спрятаться куда-нибудь поглубже и не вылезать. Вроде нормальный парень, а вечно то из рук все валится, то сам на ровном месте грохается...
«Идиот, – повторяет про себя Ванька. – Идиот криворукий. И что Ис во мне видит?»
Ужин проходит в тишине. Ванька вяло ковыряет голые макароны – сосиски он съел еще до прихода гостя, прямо так, не варя, – Ис неторопливо цедит травяной чай и лениво щурит свои драконьи глаза, разглядывая сидящего напротив. Ванька под его взглядом сначала роняет вилку, потом промахивается ею мимо еды, а под конец плещет горячим чаем себе на колени.
«С каждым разом я веду себя все глупее, – тоскливо думает он, промакивая кухонным полотенцем быстро остывающие пятна на джинсах. – Скоро ему надоест этот цирк, и он перестанет приходить».
Лицо у Ваньки горит, наверное, красный весь, как помидор... или как мухомор – пятнами. Бывало у него и такое.
– Ты сам не свой, – говорит Ис. – Что-то случилось?
– Все нормально, – отвечает Ванька, отворачиваясь к мойке, чтобы повесить полотенце. А что еще он может сказать? «Я чувствую себя дураком, пытаюсь исправиться и веду себя еще глупее», так что ли? Вот бы Ис посмеялся... а может, он потому и приходит? Может, Ванька – его личный шут?..
.
...Однажды Ванька попал в аварию. Маршрутки, известное дело – их водители гоняют как бешеные, деньги собирают прямо во время езды, вот и столкнулись на перекрестке с каким-то грузовиком: тот водитель просто не успел затормозить, инерция тяжеленной машины не позволила.
Ваньке повезло – силой удара его вынесло спиной в окно, а толстый пуховик спас от большей части осколков, да и удар об землю смягчил, так что отделался парень коротким обмороком и трещинами в ребрах. Очнулся он там же где упал. Вокруг творился организованный хаос спасательных работ, кто-то бежал, кто-то кричал, что-то грохотало и шипело, вспыхивали и гасли красно-синие огни на пожарной машине, пробиваясь даже сквозь плотно сомкнутые веки...
«Повезло еще, что газовый баллон не взорвался», – отстраненно подумал Ванька. И открыл глаза.
Прямо перед собой он увидел опрокинутую и измятую маршрутку, раскисший грязный снег, темную до черноты лужу, отражающую всполохи мигалки (всполохи, вместо алых и синих, казались темно-красными и фиолетовыми). Еще увидел женщину, лежащую в этой луже – мертвую. А потом появился Ис.
То есть, тогда Ванька не знал, что его зовут Ис. И что его одежда – широкое золотое ожерелье и многослойная «юбка» из белой и желтой ткани с узорчатым поясом – называется соответственно «ускх*» и «схенти*». Ванька просто увидел высокого худощавого мужчину с разрисованной кожей и черной собачьей головой, который наклонился к погибшей и протянул ей руку. А женщина эту руку приняла, поднимаясь на ноги – и одновременно оставаясь лежать на грязном снегу, неподвижная и окровавленная.
Почему Ванька не закричал? Бог весть... Он просто смотрел в спины уходящим, бездумно прослеживал взглядом линии сложного рисунка, покрывающего тело невозможного незнакомца – полностью, от шеи до пят. Смотрел и молчал.
А ночью собакоголовый проводник душ возник на пороге ванькиной палаты, закутанный уже в струящийся темный балахон. Замер, напряженный и тонкий, глядя на Ваньку сквозь сумрак спящей комнаты.
– Теперь моя очередь, да? – обмирая от ужаса, обреченно прошептал парень. Ночной гость удивленно, по-собачьи склонил голову набок, дернул острыми ушами... а потом Ванька вдруг обнаружил, что гость сидит на краю его постели, вместо песьей морды у него сухощавое лицо с раскосыми желтыми очами, и отвести взгляд – невозможно.
– Можешь звать меня Ис, – с тихим смехом в голосе сказал гость.
И Ванька пропал.
.
Убрав со стола и помыв посуду, Ванька молча уходит в комнату, оставляя Иса на кухне – не потому, что обижен, просто сегодня молчание расходится от Иса, словно круги по воде, и нарушить его первым почти так же сложно, как отвести глаза, встретившись с Исом взглядом впервые в жизни.
В комнате темно, но зажигать свет совсем не хочется. В свете станет видно и отстающие поверху обои, и пожелтевший подоконник, и диван со стопкой книг вместо ножки... Безобразное жилье полунищего одинокого парня, вчерашнего студента, не успевшего заработать даже на новый пуховик, взамен изрезанного осколками в той аварии, не то что на ремонт в съемной квартирке – тоже, кстати, снятой всего несколько месяцев назад, когда из студенческого общежития поперли.
В темноте, рассеиваемой только отсветами фонарей с улицы, кажется, что все не так уж плохо.
Ванька стоит у окна, уперевшись лбом в холодное стекло и смотрит на улицу: там то ли последний весенний снег, то ли первый весенний дождь, черт его разберет. Дорога, освещенная желтоватыми фонарями, влажно блестит, редкие проезжающие автомобили, напротив, почти все испачканы липким мокрым снегом.
– Мои визиты тяготят тебя. – Звучит за спиной, так неожиданно, что Ванька, вздрогнув, звучно тыкается лбом в стекло.
«Я дебил», – почти машинально.
– Вовсе нет, – неожиданно ломким голосом возражает Ванька. – С чего ты взял? Я всегда рад тебя видеть.
«Так рад, что всякое соображение теряю».
– Ты нервничаешь. Тебя покидают удача и ловкость, стоит мне приблизиться, – с каждым словом Ис подходит ближе, а его голос становится тише. Ванька невольно вжимается поясницей в подоконник. Плечи сводит судорогой напряжения. – Я понимаю. Ты видишь во мне смерть, и это тебя пугает.
Ис останавливается в шаге, его взгляд, словно мокрый заоконный снег, тяжело и устало ложится на плечи человека. Ваньке хочется поежиться, но он не может шевельнуть сведенными плечами.
– Это нормально – бояться смерти, – говорит Ис мягко. – Не бойся оскорбить меня этим.
– Я и не боюсь... – бормочет Ванька, встряхивает головой и торопливо, боясь что собеседник исчезнет прямо сейчас, поясняет: – Я не боюсь тебя. И смерти. Правда, честно! Ты же бог, ты же должен чувствовать ложь!
– Я не бог, – качает головой Ис. – Я – проводник. Ни человек, ни бог, ни зверь... Ни то, ни это, стоящий между, псоголовый призрак. И я не чувствую лжи.
Ванька качает головой – медленно, тяжело, как под водой, или во сне.
– Но ты же знаешь меня? Ты видишь меня насквозь...
– Это не одно и то же.
– Тогда просто поверь – я не боюсь, – почти жалобно говорит Ванька. – Я просто... господи, я просто дурак, которому почему-то повезло суметь тебя увидеть, но в котором больше ничего нет, и теперь я все жду, когда тебе надоест...
– Что надоест? – Кажется, Ис удивлен. Он коротко вскидывает брови, придвигается ближе, внимательно заглядывая в лицо.
– Что я, ну... – Ванька запинается, чувствуя себя непереносимо глупо. – Что со мной не о чем говорить, что я вечно веду себя как придурок, что...
– Я понял твою мысль, – прерывает его Ис, уголки губ его вдруг начинают подрагивать, словно он отчаянно пытается не рассмеяться. Он протягивает руку, касаясь кончиками пальцев взмокшего от волнения чужого виска. – Кажется, все эти вечера мы говорили и молчали не о том...
Ванька, ободренный прорвавшейся-таки улыбкой, порывисто подается вперед, неловко обхватывая Иса руками, и тут же замирает, испуганный собственной дерзостью.
Когда Ис отвечает на объятие, Ванька пропадает еще раз. В этот раз – окончательно.
.
.
Часам к четырем ночи небо освободилось от серых липких облаков, и на городских улицах, несмотря на высыпавшие звезды, стало темнее.
Исдес* сидит на краю колченогого дивана, и, не отрываясь, почти жадно, смотрит на спящего. Вечный вихор на затылке топорщится птичьим хохолком, почти белым в ночном сумраке, сбившееся одеяло открывает длинную узкую спину, еще почти мальчишескую, с острыми крыльями лопаток и тонким длинным шрамом напротив сердца.
Иван означает «божий дар»... как это верно. Этот смешной и наивный юноша и не представляет, как щедро одарен, как дорог он – даже не столько Исдесу, сколько сам по себе, такой, какой есть.
Впрочем, дорог он и Исдесу – вместе с топорщащимся вихром на затылке, шрамом на спине, умной головой и валящимися из рук вещами, пуговицей не того цвета, пришитой на место потерянной, вместе с сомнениями и бесстрашием, с верой и доверием...
Исдес протягивает к взлохмаченным волосам Ивана руку, испещренную темными линиями сакрального рисунка – и, не коснувшись, отводит. Его, Иса, здесь нет. Он ушел два с лишним часа назад, после долгого разговора по душам. И ни к чему тем, кого нет, мешать людям спать. Ни Исдесу-Проводнику, ни кому-то еще.
Черный остроухий пес, до утра неподвижно лежавший у Ивана в ногах, истаивает в воздухе за миг до его пробуждения.

Примечания к тексту:
«Сегодня было много умерших» – по вере египтян, Анубис помогает подготавливать умершего к бальзамированию, в процессе отрезая и съедая по кусочку от основных внутренних органов: это своеобразная ритуальная жертва ему.
Исдес (также произносится как Астенну, Астен, Истен или Астес) – один из покровителей загробного мира (Дуат, Западной пустыни) в египетской мифологии, близкий в этом плане к Анубису. Исдес изображался в виде крупного чёрного пса, подобно тому, как Анубис изображался в виде шакала. В Поздний период отождествлялся с Анубисом.
Схенти – мужская одежда, представляет собой полосу ткани, обмотанную вокруг бёдер и закреплённую на талии поясом.
Ускх – большое ожерелье из нескольких рядов бус, символизирующее солнце. Оно делалось в форме разомкнутого круга, с завязками или застёжками на спине. Бусины самого нижнего ряда чаще всего имели каплевидную форму, остальные — круглую или овальную. Нередко бусины перемежались с золотыми рыбками, раковинками, скарабеями. Зачастую такое ожерелье было настолько широким, что целиком закрывало плечи и верхнюю часть груди.