Жить, чтобы помнить...

Их было бы сейчас пять сестёр. Пять родных душ, разъединённых страшной нелепицей 1933 года-голодом и разрухой. Из пяти выжило только трое; но у всех осталась в памяти та привязанность, та любовь к ближнему, которая не стёрлась даже с давностью прошедших лет...
Именно эта память-прошлого, и давала им силы-жить. Жить, и помнить.

...-Я не застала их уже в живых-то,-горестно произносит Мария фёдоровна. И мамушки моей нет уж давно, светлая ей память...лишь слова её и остались. По сей день живут её слова-то... А может и не слова вовсе? А наказ, вроде, как укор, что вот мы живы, а Надежды с Валентиной-нет.
Да...трудное было времечко; ели что попадёт под руку: гнилую картошку с лебедой мешали. Хлеба не видели. А работали, так с утра до ночи, спины не разгибая.
Отец, погиб чуть ли не в первый день войны. А как без кормильца-то? Всем наверное ведома участь сирот. Вот мамушка и тянула нас. Где уж самой есть, последний кусок нам отдавала...
Мария фёдоровна вдруг замолчала, видимо мысленно перенесясь в то прошлое, которое ей пришлось пережить.
И мне, знавшей её, хватило доли секунды, чтобы понять, куда устремлён её взгляд. Как видно, стараясь, до последней минуты, не бередить уже зарубцевавшуюся рану, она всё же решила пересилить себя. Достав с полки семейный альбом, Мария фёдоровна бережно открыла нужную ей страницу; и из далёкого прошлого на меня взглянуло лицо молодой, миловидной женщины.

-Это мама моя,-пояснила Мария фёдоровна, и проведя пальцем пониже, тяжело вздохнув, добавила:-А это сестрёнки-Надя и Валя.
Заинтересовавшись фотографией её матери, я лишь мельком взглянула на то место, на которое ей хотелось бы, чтобы я обратила внимание. А присмотревшись повнимательнее, невольно вздрогнула: на фотографии, из того же далёкого прошлого, в окружении небольшой толпы, уже отошедшими в мир иной, были сняты две девочки...

-Наденька заболела резко,-смахивая с глаз слезинку, тихо проговорила Мария фёдоровна. Это сейчас с того света врачи вытащат, а тогда что? Промучилась она, и как не было.
Жить было в то время негде, мать мыкалась по углам, спала, где придётся: в сельсовете, где работала уборщицей, в баньках сердобольных старушек... Вот и застудила её.

-А своего дома не было?-осторожно спросила я.
-Как же, был. Да не один, целых- два, правда и домами их назвать нельзя было, просто язык не поворачивался, так, времянки. Да и те поджигали...
-Да,-заметив мой удивлённый взгляд, твёрдо произнесла она. Поджигали, и не раз. Помню мать ещё при жизни рассказывала, как в спешке разбивала стёкла, и одну за другой выбрасывала нас прямо во двор. А потом уж сама, в чём была выскакивала.
Завистники, или недруги, я уж не знаю, как их назвать...Мамушка ведь, как картинка у нас была, вот и ревновали соседки своих мужей к ней. А она ни сном, ни духом ни в чём не повинна была.
Молча сносила, молча терпела незаслуженные-то обиды. А что ещё ей оставалось? Защиты нет.

Сколько раз её заставляли покаяться в грехе, а она всем отвечала, что нет его на ней: греха-то. Ведь всякому известно, что чем больше оправдываешься, тем больше вину на себя берёшь, которой нет.

-А тут, как Наденьку схоронила, ещё незаметнее жить стала. Дети да работа. Только одна беда, не забывая, подстерегала её.
Стала она замечать за Валюшкой неладное. Раза два находила еду оставленную для неё на столе, совершенно нетронутой, а самою, неподвижно сидевшей у окна и смотревшей в одну точку.
-Валя, ты почему опять ничего не поела?- с тревогой спрашивала она.
Первое время Валюшка осознанно отвечала, что мол не хочется, что-то. А уж когда совсем слегла, словно в бреду начала повторять одно и то же:
-Мама, как же Надя, скоро она придёт, мама? Ведь она же голодная.
Сильно тосковала по сестре, видно с тоски и померла. Стаяла, как свечка. Погодки они были с ней, всегда и везде вместе.
Мы уже трое, рождённые после них, не были так привязаны друг к другу, как они. Когда вот только соберёмся, нет, нет, да и вспомним о той ниточке, которая оборвалась...
О том, что остались, как бы без начала.
Поплачем, погорюем. Ведь как хорошо бы было, если бы нас было пятеро, и Надюшка С Валюшкой были бы рядом.
Но вины в этом ничьей нет. Вина есть может в том, что мы ещё живы, а их нет. И никогда не будет. И что всё осталось в прошлом. Но сейчас, только прошлое-то и даёт нам силы-жить.
Жить, чтобы помнить.