По обе стороны...

Публикуемые фрагменты войдут в обещанный мной исторический очерк, анонс которого я собираюсь поместить вскоре на главную страницу литературного сайта proza.ru 

...продолжение фрагмента "Панцирные бояре"...

Сын деда Михалки – мой прадед Якуш (Яков Михайлович) с женой Ефросиньей Петровной (Фёклой) произвели на свет шестерых детей, включая мою бабушку.
У них было еще 4 сына, которые умерли в раннем возрасте, т.к. у Феклы был отрицательный резус-фактор.  Якуш и Фекла жили на Ласино, затем в Засеках, и похоронены в Сельцах, прямо под часовней, на Якименковых могилках. 
Молва гласит, что Яков Михайлович  был членом сената от Псковской (Витебской) губернии. Пусть меня прадед простит, но, думаю, что и  здесь может быть некое преувеличение, свойственное деревенским масштабам кругозора. Волости они называли губерниями,  а сенат может оказаться волостным советом. Но все равно, прадед Якуш человек серьёзный – я видел фотографии.   
Жили они сначала на Ласино напротив Романишны.  А в 30-м году Яков с женой и Ксенья и с зятем Семёном – моим дедом, поехали в Сибирь (под Омск) за лучшей жизнью, и перед этим продали свой дом, который сразу увезли покупатели. В Сибири пробыли всего несколько месяцев, меньше года. Ксенья там родила ребенка, который вскоре умер, но другие дети,  включая моего отца – там были и выжили.  Вернулись на Ласино, снова купили дом и поставили на старом месте.  Версия возвращения такая – мужики уже пахали землю, а когда боронили, то каждая борона  «притягивала кучу гадов» – змей, которых там было ужасно много. И бабы сказали: «Жить тут невозможно - возвращаемся».  Но  часть наших мужиков из этой экспедиции, все-таки, осталась в Сибири, может быть, объединившись с ранее водворёнными туда земляками.   Живут  сейчас под Омском Желамские, в частности,  в деревне с названием Чернецовка – искаженное Чернецово, которые переселенцы привезли туда из наших мест.  При образовании колхозов Яков перенес новый дом на существующее место, т.к. «там земля лучше». Затем Яков переехал в Засеки, и вскоре умер в 32-м году.  Другой дом, построенный Яковом для себя в Засеках, перевезли в Ласино в финскую войну.

Якушовщина, т.е. наследники Якова (Якуша) - включает в себя многочисленных наследников по многим линиям, не поддающимся уже полному учету.  Поэтому сузим диапазон лишь до линии моей бабушки - Яковлевны.

А бабушка моя Ксения с дедом Семеном соорудили  пятерых детей, включая моего отца.  Поэтому все мы на местном наречии - «Сеньчонки», т.е. дети деда Семёна, или Сеньки. Сеньчонки из Якушовщины. Теперь так никто не говорит – деревенские старики почти все поумирали, а городских - пойди, заставь.
Дед Семён погиб, пойдя в возрасте 53 года добровольцем на фронт после освобождения деревни. Под немцами он периодически, по-очереди с другими мужиками, был старостой в деревне, помогал партизанам. Ну, кто бы стал разбираться после войны? Все бы мы пострадали. Вот он пошел, и погиб, смыл кровью, как тогда говорили…

Есть ещё «Филиппёнки» - потомки деда Филиппа, мужа другой дочери Якуша – Устиньи (Устихи – по-деревенски).  Или «Прохорята» - потомки Прохора, мужа Прасковьи (Проски), третьей дочери.  Четвёртая – Агриппина (Рипа) вообще была замужем за своим двоюродным братом, что сказалось и на их детях. Еще был сын Иван, но там, как-то, деревенская фантазия не сработала придумать звонкое название для потомков. Да последняя дочь Дарья (Дарка) бездетная.
Так и идет вся эта Якушовщина по жизни, и я вместе с ней, а за мной мои дети и внуки и все последующие – потомки панцирных бояр, из Якушовщины: «Мишки – Васьки сеньчонка сына, внуки»  – так, примерно, сказали бы деревенские жители, и все поняли бы о ком идёт речь, да уж и говорить некому… 

А мама моя родилась и жила до войны тоже недалеко  - в деревне Верятино, Россонского района, что в Белоруссии,  вблизи крупного селения Горбачево. Это туда, за Лешни, километров 30, по другую сторону от границы, охраняемой когда-то панцирными боярами…

Там был единственный дом внизу у реки, у моста. Деревня стояла наверху, на горе. Был свой дом из двух половин - старая и новая. Были: корова, овечки, свиньи.  Немцы разобрали дом на мост.

Мой родной  дед  Иван Акимович - умер в 39-40 гг. от рака горла. А родная  бабушка Мария – умерла в 1943 г. от сердечной недостаточности, уже в оккупации, в партизанах, и похоронена где-то рядом с Лешнями.

Бабушка моей мамы при отступлении потерялась. Видимо, сгорела в бане в деревне. После возвращения соседи видели косточки на пожарище.
Данила Лукьянович, которого я все детство считал своим единственным дедом,  жил тоже  в Верятино на хуторе, и сошелся с Марией еще до войны.  Данила в 41-м отступал из Верятино по дороге на Язно вместе с моей мамой  и Марией, которая вскоре и умерла. А мама с Данилой до освобождения из оккупации были в партизанах, в тех же краях. После освобождения и до 1947 г. моя мама вместе с Данилой проживали в Пустошке, где Данила работал в Леспромхозе.  В 1947 г. Данила сошелся с Матреной, которую я тоже в детстве считал своей бабушкой. 
Матрениного мужа мать кормила грудью детей у местного помещика Жуковского, сын которого Леша после революции «скрылся», хотя его няня умела говорить на 12-ти языках.
А первый муж Матрёны, до Данилы - Петр Калинович был зажиточным крестьянином со Старого. 
Матрена работала у Петра Калиновича в работницах, и сошлась с ним, несмотря на всеобщее осуждение, когда еще была жива его жена Ганна, от которой уже была дочь Катя.
Катя умерла вскоре после родов Ани, которую я тоже ошибочно долгое время считал сестрой моей мамы. У Матрены был сын – Михаил, в честь которого назвали меня. Видимо, от Калиновича.  И похоронены в Чернецово рядом -  Петр Калинович, Катя, Данила Лукьянович. А Матрёна похоронена в Москве, на Митинском кладбище, так как последние годы она жила и умерла у москвички Ани.
Данила после 47-го года привез мою маму в Иванцево, где я и родился.