Фонтан акацией покрылся

Он пищурил глаза и посмотрел в голубую даль.И,что-бы вы даже не сомневались,Одесса это — самый прекрасный в акациях горячий город у очень синего моря, который некоторые,правда, и считают обществом деловых евреев-сдельщиков, спекулянтов и аферистов. Но...Да! что-то есть.Но зато какой Ёперный театр. Это он считается одним из красивейших театров в мире.А Акация.......Живые лепестки срывает ветерок,
Напоенный благоуханьем сада.
И к душам греза подступает и услада.
А вечер перламутр и высок........и   т.д.
- А,А,А! Так вот оно что? Вы,Семён Маркович,дорогой, верите в приметы?-спросила я,видя на его запястии красную шерстяную нить.
- Смотря в какие,моя милая,смотря в какие.....
- Ну вот, например, проснулись вы утром, а за окном...
- В моём возрасте, деточка, если проснулся утром - это уже хорошая
примета...А вот когда-то, самым страшным кошмаром моего детства было когда мама поставила меня в очередь, а сама ушла в другой отдел. И очередь всё ближе, ближе, ближе....- Расскажите о каком-то счастливом моменте из своего детства,Семен Маркович. - говорю ему я и,наклонившись вытираю ему сопли и, скатившуюся поморщинестой щеке, слезу.
- Да....Однажды, помню как сейчас, купил тетрадку новую, а в ней ДВЕ промокашки!Представляешь себе,ДВЕ!Это было в один прекрасный  солнечный день,еще один май кончился, и опять отцвела акация. Кажется, ничто так не характерно для Одессы, ничто так ее не напоминает вдали, как запах акации. Даже море. Во-первых, море на море не похоже: здесь,в Израиле, море бледное, подлинялое, «малосольное», как где-то кто-то выразился, и напомнить наше море в Одессе оно может только по контрасту; а где-нибудь в Мессине или у берегов Крита море опять-таки другое, гораздо лучше нашего, и, глядя на ту роскошную синеву, трудно перенестись мыслью на Ланжерон. Акация же, где бы ни пахла, пахнет одинаково. Во-вторых ; убеждены ли мы, что всякий одессит обязательно знает море? Мой знакомый учитель в одной школе на Молдаванке опросил как-то свой класс, и оказалось, что четыре малыша, лет по семи-девяти, никогда не видали море. В этом нет ничего невероятного. Я знал в Риме людей, там родившихся и выросших, которые никогда за всю жизнь не были в соборе св. Петра.
Вообще человек далеко не так любопытен, не так жаден до впечатлений, как это считается. Но нет такого жителя в Одессе, который не знал бы запаха акаций, если только есть у него нос и в носу две дырочки для вполне онределенного занятия.
Так вот!Мне лично запах акации напоминает страшно много. Первое воспоминание восходит еще к далям глупого детства. Чудесное майское утро, акация пахнет, а я бегу в гимназию(тогда еще были гимназии,и какие!) узнать ; как мы тогда выражались на милом тамошнем наречии ; «или я принят в приготовительный». Я очень волнуюсь. Во-первых, мне с вечера выстирали парусиновый костюм, а он за ночь недостаточно просох, поэтому мама велела мне идти в гимназию по солнечной стороне; я иду, и от моих подмышек и штанишек подымается клубы пара... Я сохну, но мне все-таки страшно: вдруг там учителя заметят, что я вохкий, и Бог знает что подумают? Это во-первых. А во-вторых, я уже раз пять экзаменовался и в первые классы, и в приготовительные, и в гимназию, и в реальное, и в дошкольное ; и все проваливался, и мне уже надоело проваливаться. И вот я пришел. В классы еще не пускают, публика толпится на дворе. Я устраиваюсь на солнечной стороне, подымаю руки на голову, чтобы под мышками лучше просыхало, и веду пока деловой разговор с соседом. Он уже матерый гимназист: второгодник из того самого приготовительного класса. Оба мы ; видные, хорошо известные в своем кругу коллекционеры: собираем «кардонки», т.е. верхние крышечки от папиросных коробочек. Оба люди опытные, с большим знанием биржи, но столковаться нам,таки да, трудно. За одну Одалиску Месаксуди /тогда курили папиросы фабрики братьев Месаксуди/, он требует четыре братьев Поповых. По-моему, это живодерство; кроме того, я ему указываю, что одалиска неумытая, на декольте у нее размазанная сажа: ясное дело, подобрал на улице. Он утверждает, что украл у брата студента: новехонькая; папиросы он высыпал, а коробочку украл; и совсем это не сажа, а тени, сделанные художником именно там, где полагается по анатомии. Он, конечно, не говорит, «анатомия» ; он выражается гораздо определеннее, как положено матерому гимназисту, и для убедительности божится: «Накарай меня Бог!». Я ему отвечаю на том же языке:
- Откогда (что значит: «с тех пор как») я собираю кардонки, не видал такого кадета.     Сам кадет! - отвечает он. («Кадет» означало тогда фраера)
 - А ты - гобелка, - отвечаю я. (А что значит это ругательство, и по сей день не знаю).
В это время нас зовут наверх. Там оказывается, что и я, наконец, принят. Я в восторге. Бросаюсь со всех ног  обрадовать своих домашних маму и бабу Фиру. Но прежде разыскиваю своего давнишнего соседа. Разыскиваю довольно долго. Он тут свой человек, знает все углы и закоулки, и я слышал только что его фамилию в списке получивших две переэкзаменовки. Оказывается, он «сховался» и курит, выпросив бычка у коллеги-второгодника, только из третьего класса.
 -  Черт с тобою, говорю я, - на тебе все, что ты хотишь, и давай сюда твое сметье.
Он берет у меня четырех братьев, дает мне одалиску, пускает мне дым в глаза и назидательно говорит:
 - Скажи мерси, блохой закуси и больше не проси.
Тут я улыбаюсь до ушей и объявляю:
 -  А меня приняли!
Он смотрит на меня презрительно:
 - Нашел чему радоваться. Дурак.
Но я едва бормочу сквозь зубы установленную формулу ответа: «Дурак? Твое имя так; мое прозывное, а твое родное». Мне не до него. Я мчусь домой в дикой радости, уже не разбирая солнечной и теневой стороны, а акация пахнет, пахнет во всю свою и мою глотку.
Это воспоминание из моего глупого детства. По мере того как я умнел и начинал понимать, сколь был горько прав мой скептический контр-агент насчет того, что нечему радоваться,  по мере того и мои воспоминания о запахе акации начинают приобретать противоположный характер. Как только запахнет акацией, меня уже тянет не в храм науки, а из этого храма. Нас еще не распустили, и даже я знаю наверное, что учитель Соломон Хайевич хочет меня сегодня врасплох вызвать на четвертную отметку. Нашел дурня! Я еще с вечера подговорил своего товарища Зяму Бута. Мы встретимся на Старопортовой. Я аккуратно складываю книжки и даже, чтобы уж быть совершенно убежден, заранее изготовляю записку: «Сын мой не явился такого-то мая по болезни» и виртуозно подписываюсь маминым росчерком "Сруляяяяя". Ранец я оставляю у знакомого табачного лавочника и разыскиваю приятеля. Он уже, оказывается, подобрал на улице две «пересядки». Мы цепляемся за вагон и едем к Ланжерону, словно князья какие-нибудь. Акация пахнет. Вы когда-нибудь ловили руками ящериц? Сбивали пряжкой пояса жестокую красную головку с колючего «турка»? Сомневаюсь даже, знаете ли вы, что это за цветок — «турка». И по массивам вы, должно быть, не лазили, и крабов не ловили. А мы «да» ловили. Ловить крабов на массивах - дело тонкое. Для этого надо знать психологию краба. В психологии краба есть два элемента: во-первых, он вспыльчив, во-вторых, глуп. Надо навязать плоский камешек на веревочку и, завидя в глубине под массивом отдыхающего краба, спустить веревочку и стукнуть его камешком плашмя по спине. Тут и начинает работать наша психология. Так как он вспыльчив, то сейчас же обернется и изо всей силы защемит клешнями ваш камешек. А так как он глуп, то будет цепляться за камешек, покуда вы его тащите вон из воды.
Дома я сказал, что из гимназии пойду к товарищу списать письменный ответ по алгебре, так что вернуться можно под вечер. Но нельзя вернуться домой с дюжиной крабов в носовом платке: и на алгебру непохоже, и в хозяйстве неудобно. Следовательно, крабов надо пристроить. Это, опять, не для простецов дело: нужна фантазия и техника. Вот, у дверей бакалейной лавочки, стоят два открытых бочонка: один с солеными огурцами, другой с черной маслиной/вы улавливаете какие были времена?И кому они мешали?/. От времени до времени выходит лавочник с покупателем, запускает руку в бочку, и вытаскивает, что требуется; если покупатель брезгливый, лавочник не обижается: пожалуйста, выгребайте сами. Товарищ мой задерживает хозяина внутри, торгуясь на три копейки башмалы (как это сказать по-русски, но так же кратко?), а я тем временем колонизирую крабов: парочку в огуречный рассол, парочку под верхний слой маслин. Авось не задохнутся до ближайшего покупателя. Подальше стоит степенного вида господин, видно, ждет кого-то, поглядывая на окно второго этажа, а сам опирается на зонтик. Степенный вроде бы господин, а неряха: не скрутил зонтика, черная ленточка с пуговичкой повисла зря, и фалды между проволочными ребрами пригласительно зияют. Туда мы и пристраиваем еще одного краба. Еще одного кладем вверх животиком на сиденье в вагоне,который стоит у парадного входа, сейчас выйдет тетя Песя и.... , даст Бог, она будет  в легком майском платье, подходящем для сезона акации.
Ах акация,ах детство!Все сильнее пахнет акация по мере того, как сиреневеют сумерки, в домах позажигали свет, с улицы видно, что кто делает в нижнем этаже. Вот сидит, через дорогу, девица у пианино; окно раскрыто, и исполняет она полонез Огинского. Мой товарищ останавливается, и я вижу ясно ореол внезапного вдохновения под его козырьком. Осенило! Улица пуста. Он тщательно выбирает краба, тщательно захватывает его тремя пальцами так, чтобы и держать его горизонтально, и под клешню не попасть. Он изгибается  так как надо, если хочешь пустить плоский камень по морской ряби, чтобы он семь раз подпрыгнул рикошетом. Размахивается и.... ; я замираю ; а краб, перелетев через тротуар, улицу, еще тротуар, окно и полкомнаты, плашмя шлепается на третью октаву слева и дает смелый аккорд, сверхвагнеровский аккорд из четырех последовательных нот, не считая двух диезов. Я раздуваю ноздри.....А акация пахнет, как скаженная.
Потом… потом наступает такое время, когда одного запаха акации недостаточно, а должна еще непременно светить луна. Как звали эту барышню - это, конечно, секрет, таких вещей не рассказывают, но у нее длинная коса и славные глазки, сто миловидных ужимок и легкий, добрый, уступчивый характер: если с ней хорошенько подружиться и не делать грубостей, то и она не станет особенно воевать за свою неприкосновенность. Она вообще не интересуется мелочами. Как поэт сказал: «ты не спрашивай, не распытывай, как люблю тебя, и за что люблю, и надолго ли». Она и сама не отрицает, что ты в ее шестнадцатилетней биографии не первый, и от тебя не спросит никакой присяги и не потребует никаких лишних церемоний. Угостить ее можно мороженым или просто семечками, а вместо поднесения пышных букетов надо просто хорошенько подпрыгнуть на ходу и сорвать большую кисть акации. Тогда она вам позволит собственными руками приколоть эту пахучую кисть к ее тоненькой блузке. А дальше вы уже сами должны понять и сооброзить.
Каждый год отцветает акация, и что-то умирает. Вероятно, умирает только наша молодость, Но почему-то нам кажется, что на белом свете постепенно убывает молодость вообще, нет уже той серебристой беззаботности у поколений, занявших теперь наше недавнее место на пороге жизни, город стал скучный и мрачный, и надежда померкла над землею. Только пахнет акация, как пахла всегда, и напоминает невозвратимое......И мы поехали......А что теперь? Некошерный купальник...! Это же супер!!!Правнук говорит,что выпустили специальную компьютерную программу, проверяющую файлы на кошерность.
Если обнаруживается файл, дата создания которого приходится на субботу, программа, бормоча молитвы, переделывает дату на пятницу!Что появился новый разбойник Раввин Гуд, он отрезает у богатых и пришивает бедным..... 
Вот такие,моя милая,дела.И я уже здесь, на родине моих предков, сижу в этом инвалидном кресле,укрытый пледом и мне постоянно холодно и хочется писать. Погода паршивая!
- Это из-за Гольфстрима.-спрашиваю я Арона,сидящего  рядом в таком-же кресле.
- Он еврей?-Арон скосил на меня свои глаза и поднял брежневские брови.
- Нет. это течение, - говорю ему я ему и зеваю....
- Масонское?
- Океаническое.- Шепчу я в полудреме.
- А?? Я не слышу!Из Израиля?- возмущается Арон.
- Нет. Из Америки.- говорю ему я.
- Так я и знал. У них, у тех евреев, небось солнышко светит, а мы тут гнить должны.
- Да нет. Там сейчас ночь.Вздремнем и мы!
- А ты откуда все знаешь? Ты что, оттуда?!
 - Нет,я из Одессы.- Семен Маркович укутывается пледом и глубоко вдыхает свои воспоминания детства: - Ах,этот божественный запах акации.... - Толстые торговки семечками, что сидели на престижных углах, пришпиливали её гроздья на шляпы, извозчики крепили к упряжи бричек, вплетали в гривы лошадей. Собакам цветы акации привязывали к ошейникам, а мужчины втыкали в петлицы. Женщины же умудрялись её тугие гроздья крепить на поясе. И те свисали на такие классные тугие бёдра. Как вы думаете, истинный мужчина-одессит мог пройти мимо такого шанса и не склониться к женскому бедру, дабы вкусить дух букета или двух ни с чем не сравнимых запахов — женщины и акации? А уж добравшись до женского бедра......О!О!О! -зевает он и засыпает,-До завтра,даст Бог,до завтра..... Прощание вообще радостным не бывает,а с весной тем паче. Скрасить грусть по любому поводу одесситам всегда помогала белая акация — начало её цветения означало начало лета, и все понимали, что лето тоже совсем неплохо.Семен Маркович улыбается во сне.Понятно....И я его тихонько качу в его палату.