История любви. Гл. 6

Глава 6

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

Декабрь, 1790-ый год, Париж

За окном шёл снег. Господин Дюплесси зябко поёжился. Кинув в камин дров, он уселся рядом в кресло, задумчиво глядя на веселые оранжевые языки пламени. Но мысли месье Дюплесси были совсем не весёлыми.
- Сколько же всего произошло за эти почти полтора года, - тихо проговорил он про себя. - И как всё изменилось...

Изменилось действительно очень многое. С того знаменательного дня, 14-го июля 1789-го года, дня взятия Бастилии, произошло уже столько перемен, что их, казалось, хватило бы уже на доброе десятилетие. Месье Дюплесси сделал глоток вина из высокого бокала, стоящего рядом на небольшом столике. Сцепив руки на коленях, он опять посмотрел на горящий в камине огонь. А перед его глазами, как картинки в калейдоскопе, сменяли друг друга события последних полутора лет...

Бастилия... этот  вечный символ незыблемости королевской власти. Огромная мрачная тюрьма, нависавшая над Парижем, словно зловещая тень. Да, кто бы мог подумать, что она будет снесена и разобрана буквально за несколько месяцев. Парижане растащили её буквально по камням. Теперь на её месте было пустое пространство. А какие-то шутники поставили там столб с прикреплённой к нему табличкой: "Здесь танцуют". И люди действительно приходили туда веселиться и танцевать. Париж, а через некоторое время и всю страну охватила какая-то всеобщая эйфория. И месье Дюплесси её, честно говоря, не разделял.
Но конечно же, он выразил одобрение ( а что ещё оставалось делать?), когда Национальное собрание, которое называлось теперь Учредительным, приняло "Декларацию прав человека и гражданина". Она начиналась со слов:
"Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут основываться лишь на общей пользе."
Это означало немыслимое прежде для Франции - упразднение всех сословных привилегий. Все люди становились равны лишь по факту своего рождения. Ещё ранее было объявлено равенство всех перед законом в уплате государственных налогов. Наконец-то свершилось. Третье сословие не только поднялось с колен, но теперь оно ещё и устанавливало свои порядки.

Месье Дюплесси горько усмехнулся и, налив в пустой бокал ещё вина из бутыли, продолжил свои невеселые размышления.
Да, всё радикально изменилось. В городах назначили новые органы власти - муниципалитеты. В Париже был назначен мэр, создана национальная гвардия, защищающая интересы свободы. "И интересы всех этих голодранцев", - с неприязнью подумал месье Дюплесси. Но теперь с ними приходилось считаться. Эти голодранцы, этот народ почувствовали свою силу и увидели, что и они могут что-то решать. Да что там решать... порой от их действий становилось просто страшно. Сразу после событий 14-го июля в Париже лихорадочное возбуждение охватило всю страну. Восставшие крестьяне жгли замки и усадьбы, убивали своих сеньоров. Часть аристократии, самая напуганная и осторожная, ожидавшая ещё более худшего развития событий, уже давно покинула пределы страны.  Месье Дюплесси иногда и сам подумывал о том, чтобы эмигрировать. Но пока это так и осталось лишь мыслями. Он не хотел жить и умереть на чужбине. А Франция... его родная  страна -  становилась теперь во многом опасной, для таких, как он - людей богатых и из высшего круга.

Месье Дюплесси задумчиво покрутил в руках бокал, наблюдая за тем, как янтарные блики огня преломляются в изящных  хрустальных гранях. И опять вернулся к прежней мысли, которая неотвязно занимала его сознание последние несколько месяцев. Она была о его дочери, Люсиль. И о том бедном адвокате Демулене, с котором она до сих пор продолжала встречаться.
Демулен... кто бы мог подумать, что этот худой, длинноволосый, нескладный и заикающийся парень, который тогда, четыре года назад имел наглость просить руки его дочери... что этот бедный адвокат окажется одним из самых известных людей в Париже?  После взятия Бастилии он сразу же стал знаменит и даже получил прозвище "Человек 14-го июля". Его узнавали на улицах. Вскоре Демулен отошёл от адвокатской практики и стал заниматься тем, о чем давно мечтал - журналистской деятельностью. Он открыл типографию и начал писать и издавать памфлеты под общим названием "Революции Франции и Брабанта". У Камилла оказалось острое, ироничное и талантливое перо, его статьи читал и продолжает читать весь Париж. Они стали популярны и в других городах. Да, журналист Демулен приобрёл большую общественную известность. А благодаря своей дружбе с  депутатами Учредительного собрания, такими, как Робеспьер и Бриссо, он становился и вовсе полезной фигурой в теперешней ситуации.

- Да-а, - тяжело вздохнув, протянул месье Дюплесси, - насколько же всё изменилось...
И сейчас эта мысль, которая пару месяцев назад внезапно пришла ему в голову и задержалась там... сейчас она не казалась ему дикой и абсурдной, как четыре года назад. Мысль о браке его дочери Люсиль с Камиллом Демуленом.
"В конце концов, это был бы неплохой выход, - подумал господин Дюплесси, - выход из нашего тревожного положения. Породниться сейчас с таким человеком - из третьего сословия, популярным в народе и поддерживающим революцию - было бы весьма выгодно. Да и Люсиль его любит, - он опять вздохнул. - И что она только в нём нашла?"
 
Снег за окном пошёл сильнее. Крупными хлопьями. Месье Дюплесси поставил бокал с недопитым вином на столик и тяжело поднялся из кресла. Мысль о возможном браке Люсиль с перспективным теперь женихом, надо было предварительно обговорить с мадам Дюплесси.

***

- Люсиль, дочка! - голос месье Дюплесси прозвучал как-то подозрительно торжественно, и девушка насторожилась.
Она только что вернулась домой. Губы ещё помнили прощальный поцелуй Камилла. Он, как всегда, провожал её до самых дверей их дома. Объятия, прощальный поцелуй и... Люсиль шла к родителям, а Камилл, как обычно, ещё долго стоял на другой стороне улицы, глядя на знакомое окно с маленьким овальным балконом.

- Что, отец? - осторожно спросила Люсиль.
- Я хотел бы поговорить с Камиллом, - произнёс месье Дюплесси, - точнее, мы с твоей матушкой хотели бы...

Люсиль подняла на него глаза. В них сначала мелькнуло недоумение, тревога, страх... Но отец добродушно улыбнулся ей, и сердце девушки взволнованно забилось.
"Неужели?" - подумала Люсиль и побоялась продолжить эту мысль.
- Я... я позову его, - прошептала она и, открыв дверь, сбежала вниз по лесенке и выскочила на улицу.

Как она и ожидала, Камилл ещё не ушёл. Люсиль окликнула его и помахала рукой.
Через пару минут они вместе поднялись в квартиру семьи Дюплесси.

- Люсиль сказала, что вы хотели меня видеть, - выдохнул Камилл, входя в гостиную и стряхивая со своих темных волос снежинки. В его глазах было ожидание и... страх. Страх потери. Он посмотрел на стоявшую перед ним чету Дюплесси. Люсиль незаметно дотронулась до его руки. Ее ладонь дрожала, и он почувствовал, что и она тоже очень волнуется.

- Камилл, вы всё ещё хотите жениться на моей дочери? - сразу, без длительных прелюдий обратился к нему месье Дюплесси.
Все слова от волнения куда-то пропали, и Камилл только кивнул.

- В таком случае... - месье Дюплесси сделал многозначительную паузу, - в таком случае мы с супругой посовещались и решили... В общем, мы согласны, чтобы Люсиль стала вашей женой.

Камилл почувствовал, как сильно Люсиль сжала его ладонь. Он подхватил её на руки и закружился с ней по комнате.
- Моя королева! - воскликнул он, - Люсиль!
На его глазах были слёзы. И девушка тоже плакала, прижавшись к нему.
- Как дети, - с улыбкой умиления проговорила мадам Дюплесси, вытирая глаза кружевным платочком.

- Не беспокойтесь за Люсиль, месье Дюплесси, - проговорил Камилл, аккуратно выпуская Люсиль из объятий, - она ни в чём не будет нуждаться.
- Я верю вам, Камилл, - улыбнулся ему в ответ месье Дюплесси, - и всё-таки, полагаю, сто тысяч франков лишними для вас не будут.

Камилл, совсем не ожидавший подобного участия, горячо пожал ему руку.

***

"Здравствуйте, дорогие мои! - писал на следующий день Камилл родителям в Гиз. - Счастье заставило ждать себя долго, почти пять лет. Но наконец, оно пришло.
Родители моей любимой Люсиль, о которой я вам столько рассказывал, дают согласие на нашу свадьбу. Я и Люсиль плакали вчера от радости, услышав это известие. По правде говоря, мне до сих пор не верится. Словно это сон. Но это - реальность, и самая прекрасная из всего, что может быть. Я - самый счастливый человек на земле."

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/02/15/415