Скромная прогулка в прошлое. Глава первая

Всё-таки не правы оказались те фантасты, кто предрекал перемещение во времени как мучительную болезненную процедуру. Оно, это перемещение, сопровождалось весьма оригинальным и труднообъяснимым ощущением; да и самому пребыванию в другом времени, подобно нахождению в чужой стране или на иной планете, постоянно сопутствует лёгкость и невыразимый комфорт, неведомый остальным людям.
Меня потом не раз удивляла поспешность, с которой я отправился в 20 век — сначала в июль 1980 года, а затем на десять лет дальше. Но кое-как я всё-таки подготовился — взял с собой видеокассету формата U-matic, газету «Аргументы и факты» и аудиоплеер с кассетой внутри. Наушники висели на моей шее.
Ничто и никто не помешал мне «материализоваться» в прохладном подъезде моей пятиэтажки.
Итак, я в августе 1970 года. Мой родной город. Я ещё не родился.
Присаживаюсь на скамью в сквере. Посередине сквера — гипсовая фигура маленького Ленина. «Ах, да, — вспоминаю, — в этом году ведь столетие Ленина отмечалось». Некоторые прохожие смотрят на меня с интересом — а что этот тип в такую жару да в пиджаке? И что за чёрные провода торчат у него из кармана? Другие даже не замечают. Редкие автомобили и грузовики проезжали невдалеке по асфальтированной дороге.
Минут через пять-семь, пока я соображал, что же делать дальше, на мою скамью присел немолодой уже мужчина с девочкой лет шести.
— Ну а мама что же тебя сама из садика не забирает? А, Катенька?
— Не знаю. Уехала куда-то, — прощебетала девочка.
Мои соседи по скамье разговаривали меж собой, то и дело поглядывая в мою сторону. Как и следовало ожидать, мужчина первый обратился ко мне с вопросом.
— Вы кого-то ожидаете, молодой человек?
«Профессиональное советское любопытство!» — отметил я себе в уме, словно Советский человек — это профессия.
— Нет, просто отдыхаю в тени, — неожиданно легко вступил я с ним в разговор. — Тихо у вас тут, умиротворённо как-то.
— Да, наш город известен обилием зелени. А вы, как я понимаю, приезжий; рубашка у вас какая-то заграничная... пиждак вот...
— Что вы, я здесь живу, в этом доме, — показал я на пятиэтажку из красного кирпича. — А почему вы решили, что я приезжий?
— Как почему? — удивился мой собеседник, будто я спросил «А почему огонь горячий?». — Я ведь после войны четыре с половиной года в милиции отработал, на общественных началах, так сказать... По состоянию здоровья пришлось уйти с прежней работы. Но глаз-то намётанный остался! Я вот сразу вижу, что ты не тутошний...
— Что значит «на общественных началах»? — поинтересовался я.
— Ну, как тебе объяснить... внештатный сотрудник, значит.
— А сейчас где работаете?
— Теперь в школе уже восемнадцать лет детей учу русскому языку и литературе. Андрей Борисович меня зовут...
И я пожал руку человеку, который, не исключено, умер до моего рождения — кто знает? В то же время удивительно, что по данному предмету преподавателем работает мужчина; когда я учился, русский язык и литература были уже сугубо женской нишей преподавания.
— Так ты говоришь — местный? Что-то я тебя впервые тут вижу.
— Да я не совсем местный, Андрей Борисович.
— Это как же понимать? — слегка удивился он.
— Я прибыл к вам из будущего. Из недалёкого, но будущего, Андрей Борисович, из 2004 года. А в семидесятом году меня ещё даже зачать не успели. Но всё же я местный, тутошний.
— А где же твоя машина времени?
— Никакой машины времени у меня нет. Я появился здесь полчаса назад и покину семидесятый год через четыре дня. Это запрограммировано, машина времени не нужна, она осталась там, откуда я явился.
Андрей Борисович слегка засмеялся.
— Герберт Уэллс, — сказал он, — вместе с французом этим... Жюль Верном... вы, конечно же, читали... Так вот, оба они были родоначальниками фантастической литературы. Я на своих уроках стараюсь привить ученикам интерес и к фантастике в том числе.
Было видно, что Андрей Борисович собирался сказать ещё что-то, но его речь прервалась при появлении на входе в сквер  молодого — не более 27-28 лет — мужчины.
— А вот и папа идёт, Катенька!
Девочка, для которой наша беседа была непонятна и неинтересна, со всех ног побежала навстречу своему отцу. Потом они вдвоём подошли к привставшему со скамьи Андрею Борисовичу.
— Нет, Саша, завтра не могу, — говорил Андрей Борисович. — Завтра занят. Мы и так уже с Катей почти с обеда гуляем. Ты лучше к тёще её сегодня отвези...
Мужчины попрощались. Молодой папаша взял дочурку за руку и они покинули наш рассказ.
— Мой бывший ученик, — вновь усаживаясь на скамью, объяснял мне Андрей Борисович, хоть я и не спрашивал его. — Вот ведь, в 18 лет женился, нынче работает, жена в Прибалтику на лечение поехала, а детсад, как назло, на ремонт на две недели закрыли. Вот и мается с дочерью, кому бы на попечение оставить.
— А ведь вы не поверили мне, Андрей Борисович. А зря.
Бывший милиционер и нынешний учитель снова засмеялся.
— Пойдём лучше ко мне домой, пока супруга не вернулась, чаем тебя напою.
— Нет, серьёзно, Андрей Борисович, зачем мне так глупо шутить? — едва не обижался я. — Я же не сатирик какой-то. Я уже посетил 1980 год, и тотчас, как и было запланировано, напрямую прибыл сюда.
— Как у тебя всё просто получается — то один год посетил, то в другой попал. Ну, а дальше куда отправишься? В 1960-й?
— Ну, пока обратно в 2004 год.
Мой собеседник, положив ногу на ногу и прислонившись всем корпусом на спинку скамьи, пристально смотрел на меня. Теперь было видно, что я заинтересовал его всерьёз. Наверное, он думал, что на сумасшедшего я мало похож, но и разыгрывать его резона нет.
— Любопытный ты экземпляр, парень, — Андрей Борисович непроизвольно почёсывал ухо. — Это даже неожиданно как-то. Допустим, я верю тебе, что ты действительно прибыл из 2004 года. Но что ты скажешь про 21-й век, так сказать, в целом?
— Да мало чего, двадцать первый век только начался. А вот про двадцатый век я много чего могу наговорить!
— Ну, разве ты не побывал, скажем, в 2050 году? — оживился мой новый знакомый. — Ведь в будущее попасть всегда интереснее, чем в прошлое...
— Пока отработан лишь способ проникновения в прошлое, — пояснил я. — Оно, в отличии от будущего, известно и изучено. Например, мне не следует появляться в городе Берлине в 1943 году. А в будущее отправились было двое, но они не вернулись по программе. И что с ними, существуют ли они — хрен знает. Такая вот машина времени одностороннего действия.
— Гм, логично. Прошлое, стало быть, известно, а будущее неясно, может нас там ядерная схватка ожидает. Но до 2004 года мир, значит, дожил?
— Дожил, Андрей Борисович, дотянул.
— Ну а жизнь у вас какова — в двухтысячном году? Коммунизм-то уже построили?
— Что вы, Андрей Борисович, мы при капитализме живём — РУССИАН КАПИТАЛИСТИШЕН РЕСПУБЛИК, — выговорил я, как сумел.
— Ну, знаешь ли, это уже не смешно.., — откровенно обиделся и отвернулся мой собеседник.
Тут к нам подошли четверо молодых людей 16 - 17 лет — трое юношей и одна девушка. Они оживлённо разговорились с учителем; как я понял, он был их преподавателем. Наперебой рассказывали, кто где отдыхал и кто куда поступает для дальнейшей учёбы — ага, значит школу уже окончили.
— Вот, развлекают тут меня, ребята.
— Кто, Андрей Борисович? — спросили они.
— Этот товарищ развлекает, — кивнул он на меня. — Говорит, что из будущего к нам попал, представляете.
Молодняк в полном составе улыбнулся и уставился на меня. А ведь поначалу я был им безразличен, словно я был прозрачен. Стремясь выйти из неудобного положения, я нащупал в пиждаке газету и протянул её Андрею Борисовичу, сказав при этом:
— Может, хоть это вас убедит.
— Ну давай, что у тебя там, — как-то подчёркнуто апатично произнёс Андрей Борисович, принимая еженедельник в свои руки. — Аргументы и факты, ваша газета — воо как! Наш брат ветеран... Хоркина, Маресьев, Бартоли, май 2001 года... наш адрес в интернате...
— В интернете, — поправил я.
— А? Да, в интер-нете... возможна ли в 21 веке третья мировая война...
Парни и девушка, иногда поглядывая на меня, с любопытством стали смотреть в листаемую Андреем Борисовичем газету. Они стояли вокруг нас, сидевших на скамье, и вполголоса переговаривались о своих делах, читая в то же время заголовки. Андрей Борисович как-то странно сопел, в процессе перелистывания лицо его становилось всё более сосредоточенным, как и лица молодых.
— Нет, ну надо же! — воскликнул их преподаватель, прочтя заголовок «Что у депутата в заднице?» — Чёрт-те-что пишут...
Особое его внимание привлекла рубрика «За и против». Закрыв газету, он очень серьёзно спросил меня:
— Послушай, откуда у тебя это?
— Купил, конечно. Не бесплатно же мне её дали в киоске.
Но было видно, что он не верит в легально купленный мною номер «Аргументов и фактов».
— На, спрячь и никому не показывай, — Андрей Борисович вернул мне прессу, будучи озадачен происшедшим. — Разве можно так про Ленина?!
— Можно, конечно можно. Кому он нравится, те его защищают. Ну а кто его на дух не выносит — хают. Это и есть газетная демократия, так на любую тему пишут.
— Андрей Борисович, а нам можно почитать? — Я заметил, что девушка почему-то спросила его, а не меня.
— Пойдёмте лучше ко мне домой, чего мы тут расселись, — вместо ответа, вставая со скамьи, сказал он. Мы встали и пошли быстрым шагом. — Это же невозможно, — бормотал он. — Эту газету наверняка напечатали за рубежом, в каком-нибудь ЦРУ.
Я хихикнул.
— Тебя как зовут, парень? — обратился ко мне самый взрослый по виду из числа моих юных попутчиков. Внешность у него была самая правильная, по-советски образцовая, что-то между Олегом Видовым и Львом Прыгуновым.
Я назвал себя.
— А тебя?
— Денис Белугин, секретарь райкома комсомола, — ответил он. Ну конечно, этому «кибальчишу» только на такой должности и быть.
Я пожал руки ему и двум другим парням.
«Паша», «Антон» — представились они.
— А я Женя, — представилась девушка, будучи наименее серьёзной из всех. — Ой, как интересно! Так вы, значит, в самом деле из будущего?
— Хотите — верьте, хотите — проверьте, — ответил я стандартной фразой, хотя как девушка могла это проверить.
Учитель жил поблизости, в обычной хрущёвской пятиэтажке — они ещё не успели обветшать. Да оно и понятно — высотных зданий у нас в городе тогда не было. Придя к нему домой, главное, на что я обратил внимание, это старый телевизор — первого, пожалуй, поколения. Такой телик в наше время — гордость любого радиотехнического музея.
Хозяин поставил на огонь чайник.
— И как у вас там, в двухтысячном году? — усевшись у окна, спросила меня Женя. — Интересно?
— В 2004-м, — уточнил я.
— Тем более! Интересно ведь...
— Ой, так интересно! — воскликнул я. — Вот едите вы в метро, в Москве: ту-ту, ту-ту-ту-ту, ту-ту. Станция «Автозаводская», следующая станция «Павелецкая». Ту-ту, ту-ту, и вдруг Ба-бах! — почти крикнул я. — 39 человек погибло, 120 ранено. Вот какая интересная у нас жизнь!
— Столкновение? — выпалил парень, назвавшийся Антоном.
— Какое столкновение? — удивился я. — Бомба!
— Бомба? — очень уж как-то сурово переспросил Андрей Борисович. Он сразу нахмурился и ещё больше посерьёзнел. — Это кто же такую подлость у вас учинил?
— Долго объяснять, — ответил я. — И потом, почему это «у вас»? У нас — это и у вас, вон молодые люди вполне могут дожить до тех времён.
— Но ведь государство, партия обязаны не допускать таких чрезвычайных происшествий, — совсем по взрослому произнёс Белугин.
— Ты б ещё комсомол вспомнил, — иронизировал я.
— Могу и комсомол вспомнить, я секретарь, между прочим, — начал возмущаться Белугин. — Комсомол — это будущее партии, да и всей страны...
— Порадовать ничем не могу, — перебил я его, — от твоего комсомола остались одни рожки да ножки. Как, впрочем, и от вашей компартии...
— Чего?! — нахмурился Белугин. — Ты что несёшь тут ахинею? Какие рожки да ножки!
— Я говорю: должен тебя огорчить — в 2000 году Советского Союза больше нет, — терпеливо пояснил я.
— Куда же он делся? Может, провалился? — иронизировал хлопотавший у газовой плиты Андрей Борисович. Он заваривал для нас чай.
— А чего о нём жалеть? — не унимался я. — Ваш Советский Союз был самым настоящим фашистским государством...
Теперь психологическая бомба взорвана здесь, на этой кухне. Обратного пути нет.
— Да как ты смеешь, тварь! — заорал на меня Денис, а Андрей Борисович едва заметно покачал головой.
— Ну, полуфашистским, — смягчил я свою позицию, почуяв перегрев обстановки.
— Я понял, Андрей Борисович, — Белугин вскочил со стула, заговорил нервно, взволнованно, стараясь не сорваться в крик. — Это же антисоветская агитация! За такие слова сажать надо...
— Ну, ну, Денис, ты же сам сказал — человек просто несёт ахинею. И вообще, давайте пить чай, — примирительно предложил Андрей Борисович.
Но мне было видно, сколь он обескуражен таким поворотом разговора, растерян и не знает, как выйти из создавшейся ситуации.
— Какой ещё, к чёрту, чай... — выговорил Белугин, остывая и будто сплюнув в сторону.
— А что ещё вы можете нам рассказать? — отложив газету и приложившись к чашке чая, спросила меня Женя.
— Да, он такого расскажет, только слушай, — всё ещё бурлил Белугин.
— Да я с удовольствием расскажу, если меня тут не будут по всякому обзывать.
— Ну кто, например, возглавляет нашу страну в 2000 году? — нахохлившись, поинтересовался Антон.
— Президент Путин.
— А может быть Распутин? — нервно парировал комсомолец Белугин.
— Любишь ты язвить! — зашикала на него Женя.
— Вот что, Андрей Борисович и вы все — пейте чай без меня, я занят по горло и мне некогда слушать всякую чушь, — вспылил Денис Белугин и тотчас удалился.
Нечего и говорить — атмосфера на кухне у Андрея Борисовича после ухода Дениса воцарилась тяжёлая.
— Президент, стало быть, прямо как в Америке...— бормотал как бы сам себе хозяин квартиры. Затем уже обращаясь ко мне:
— Зря вы так распалились, у него отец в органах работает, а ты при нём такое говоришь...
И товарищ посмотрел на меня такими грустными, печальными глазами доброго советского человека. И во взгляде его читалось — и зачем ты, парень, таких вещей наговорил? Загребут тебя теперь, будь ты из двадцать первого века, из двадцать второго, да хоть из тридцатого. И правильно сделают...
Ему не приходило в голову, что это-то мне как раз и нужно.
— Теперь он батяне жаловаться побежал, — ответил я, будучи на сто процентов уверен, что это действительно так. Мы впятером приступили к чаепитию с пряниками.
— А всё-таки, что ты имеешь против Советский власти? — неожиданно серьёзно, как-то совсем по-взрослому, прямо в лоб спросил меня Антон.
— А почему тебя это интересует, мальчик? — иронизировал я.
— А потому, что у меня отец — коммунист, — сурово ответил Антон.
— Ну что я могу тебе ответить, — развёл я руками. — В нашем 21-м столетии коммунист — это диагноз, а фашизм — просто высшая степень тоталитаризма.
— А ведь я почти 15 лет в партии состою, — Андрей Борисович с каждой минутой становился всё более мрачный.
— Интересно, в какой же?
— Что значит «в какой»? — удивился он.
— Ах, да! — спохватился я. — Извините, просто в наше время на любой вкус всяких партий достаточно. А в ваше время лишь одна. Но КПСС не партия, КПСС — сама власть. Если в 21-м веке коммунист — диагноз, то у вас в двадцатом стать коммунистом — единственная возможность сделать карьеру. Вот всё, что я могу сказать вам в утешение, Андрей Борисович.
Мои слова явно обидели этого заслуженного человека.
— Что же я тогда за столько лет в партии никакой карьеры не сделал?
— Значит, вас оттеснили более пронырливые деятели, вроде этого Белугина, — сказал я уже в совершенном спокойствии, попивая чай. — И потом, я же не говорю, что все состоящие в КПСС могут и должны совершить успешную карьеру. Я лишь указал на то, что единственная возможность сделать карьеру в Советском Союзе — это вступить в КПСС. Политическую карьеру имею в виду.
— Я в партию не ради карьеры вступал, — Андрей Борисович глубоко и протяжно вздохнул. — И другие, думаю, тоже. Карьеристов вообще гнать надо из партии...
— Оно и видно, что не ради карьеры. И полно вам горевать о Советском Союзе! — разошёлся я, забыв, что передо мной не старый дурак из числа митингующих с красными тряпками и воплями типа "Долой Ельцина!", а вполне живое советское существо, пребывающее в своей исторической среде обитания, в 1970-м году. — Я, например, нисколько о нём не жалею. Не было в Союзике коммунизма, ни дня не было. От капитализма ушёл, к капитализму и вернулся. Да и сейчас у вас что? Капитализм!
— Как так? — Андрей Борисович уже не пил чай, а хмуро смотрел на меня.
— У нас ведь социалистическая страна! — изумлённо воскликнула Женя. Я обернулся к молодёжи.
— А как вас в школе учат? Когда-то был рабовладельческий строй, затем феодальный, но по сути и то, и другое — капитализм, правильно? Так вот, социализм — одна из разновидностей капитализма.
— Обоснуй! — ловко вставил Антон.
— А что тут обосновывать-то? Ведь при капитализме как? Есть капиталисты, и есть работники, нанимающиеся к ним на работу и старающиеся найти такую, где больше платят.
— Ну...— мыкнул Антон.
— А у вас при социализме вместо множества капиталистов есть одно лишь государство, — говорил я, уже чувствуя, что разговор уходит в сторону и я говорю не о том, что хотел сказать. — Оно нанимает на работу весь народ и платит всем почти одинаково. Поэтому не важно, Андрей Борисович, в каком городе вы работаете учителем — в нашем или в Ярославле — везде вам будут платить одинаково. Если не секрет, какой у вас оклад, Андрей Борисович?
— Сто сорок.
— Вот-вот. И устроиться в частную школу для поправки семейного бюджета вы не можете — нет таких школ. А там вам платили бы все триста.
— И что тут плохого? — ещё больше обиделся Андрей Борисович. — Моё материальное положение меня вполне устраивает.
— Да у вас в СССР любой человек скажет, что его всё устраивает и он всем доволен. Попробуй скажи иначе! Многие всё же не понимают, почему за границей зарабатывают сколько могут, а у нас, то есть у вас в Союзе как ни вкалывай — больше ста сорока не получишь.
— Неправда!
— Ну, я к примеру говорю, — ответил я, уже ясно понимая, что разговор зашёл совсем не о главном, и позиция моя не безупречна. — Шахтёр, предположим, больше двухсот пятидесяти не получает, а мог бы все пятьсот зашибать. Да и в терминах-то разница какая — за границей зарабатывают, а в СССР получают. Получка, а не зарплата!
— И что с того? — совсем расстроился Андрей Борисович.
— Ну как что... Недалеко ваш Советский Союз ушёл от капитализма. Фактически у вас государственно-монополистический капитализм, — говорил я, подняв вверх указательный палец, — уродливый такой капитализм, когда в стране есть лишь один капиталист — государство. А людям-то какая разница к кому наниматься — к предпринимателям или к государству? Деньги-то и там и тут должны платить. Поэтому, когда снова вернулся капиталистический строй, лучшие люди и ушли так легко с госпредприятий в разного рода фирмы, раз там платят больше. Тако-что научились мы жить при капитализме, научились!
Андрей Борисович хотел что-то сказать, но меня уже было не остановить. Он пробурчал лишь насчёт того, что и при коммунизме, будь он создан, жить было бы можно, а я продолжал:
— Надо было вашему Сталину в 1930 году отменить деньги как таковые, и к концу века выросли бы поколения людей, не ведающих, что такое деньги и с чем их едях. Вот тогда переход к коммунизму стал бы необратимым, а так... После второй мировой войны и особенно после смерти Сталина продвижение к коммунизму прекратилось, а затем страна и вовсе повернула обратно.
— А ты, сопляк, не трожь светлое имя Сталина, ты при нём не жил! — с гневом произнёс Андрей Борисович, доведённый мною чуть ли не до белого каления. Казалось, он вот-вот схватит со стола солонку или конфетницу и запустит в меня.
— Ох-вох, сколько раз я такое уже слышал! — в свою очередь разозлился я. — Да ваш красный диктатор Сталин, равно как и Ленин — просто живое воплощение Сатаны!
Назрел страшный скандал, поскольку ситуация вышла из-под контроля. Продолжения скандала, однако, удалось избежать — в квартиру позвонили.
— Я открою, Андрей Борисович, — щебетнула Женя.
Вошли трое — зрелый мужчина в приличном пиджаке и галстуке, молоденький милиционер и тот самый комсомолец Белугин. Мужчина в галстуке спросил приятным баритоном, оглядывая всех нас:
— Ну, кто тут называет Советский Союз фашистской страной?


                лето 2004 года
                продолжение следует...