Тетрадь по завещанию. повесть гл. 17

Глава семнадцатая

Не знаю, как мое отражение, а я закаменел. Картина, что предстала перед моими глазами, была жуткой. Рассвет, мертвая Алиса в лодке, удаляется от поднимающегося над рекой солнца, а вокруг меня обугленные обнаженные человеческие тела — головешки сгоревших заживо женщин с прижатыми к себе маленькими детьми. Не в силах смотреть на этот ужас, я оглядел почерневшую от копоти печь — дунул откуда-то взявшийся ветерок и с нее, прямо мне в руки, упала расплющенная до плоскости оловянная миска, от моего живого тепла превращаясь в круглое серебряное блюдо...
— Отпусти... — шепнула Тина.
Очнулся. Она стояла передо мной и держала блюдо с одного края, я вцепился в него с другого и тянул на себя вместе с ней.
— Полегчало от изведанного? — спросила Аглая.
Промолчал, но блюдо отпустил.
Желая скрасить ситуацию шутливостью, Тина положила предмет нашего с ней перетягивания на стол и прислонила губы к моей щеке. Ее красивое молодое обнаженное тело приблизилось настолько, что твердые соски девичьих грудей уперлись в меня. Я резко отодвинулся — скользнув по лавке голой пятой точкой, в сторону на полметра.   
— Антошка, ты чего? — обидчиво бросила Тина и села рядом, больше не прижимаясь.
— Погодь, девица, — вздохнула Аглая — Отойдет... Как ляжем, ты его приласкай, он и отойдет от увиденного. Лучшего средства, чем любовь от беды нет. Жизнь — она всяко сильнее смерти, а женщина начало даже после конца — возрождение. Круг и замкнется.
— Круг? — переспросила Тина.
— Он... Священная круговерть... Коловорот...
Аглая провела пальцами по кромке серебряного блюда, лежавшего на столе, замыкая тем круг. На отшлифованной плоскости, рельефно, стал проступать узор — почти равномерно разделенные на двенадцать секторов черты и резы, точки кружочки, линии, в которых угадывались колоски, дожди, перемёты...
— Замыкая, размыкаю... — произнесла она.
Голос Аглаи снова стал старческим, что совершенно не соответствовало ее молодому телу. В свои слова она вложила столько себя, что пестрота цветочного боди-арта — которым от меня прикрывалась — на ее плечах, груди поблекла. Я снова увидел наготу сидевшей напротив хозяйки избы и поляны, правда, только топлис, все остальное скрывал стол, но это меня мало интересовало.
Мало, потому что сказать: совсем, не могу. То ли отражение во мне взыграло, то ли сущность бабника, то ли красота Аглаи — даже в четверть силы, но мой «конь» пошел на возрождение. Помимо моей воли, но к великой радости, поскольку признаться после увиденного зольника из женских и детских останков, у меня мелькнула мысль, что теперь он навсегда останется жеребенком.
Нет, окреп и затомился в поисках женской нежности, которая не преминула придти в виде руки Тины, под столом. Сама она сидела, даже не сдвинувшись, не моргнув — смотрела на блюдо. Лаской, то, что она сделала, было назвать трудно — сжала его так, что отток крови, вопреки законам тяготения, ударил мне в голову, но стало легче.
Пока Тина, как могла незаметно, мой пыл охлаждала, черты и резы на блюде раскалились, приобрели цвет расплавленного серебра, стали мягкими и податливыми.
— Круга месяцы, не перемешивая дни, встаньте в линию по три... — надрывно выдохнула Аглая.
Узор на блюде подчинился. Стекая жидким серебром на середину, таинственные знаки выстроились в четыре ряда по три, столбцом, и затвердели.
— Поздно... — тихо проговорила она, прочитав его.
— Как поздно? — бросил я пересохшими губами.
От такой новости мой «красавчик» совсем опал и теперь Тина его ласково оглаживала. По-прежнему не проявляя эмоций лицом, лишь вибрацией руки призывая не отчаиваться.
— Сам же видел, мертва. Ушла Сполохой на рассвете.
— Значит, она не застрелилась! Там, в госпитале...
— Нет...
— А если нет, то...
— Нить судьбы путать не стану! — оборвала меня Аглая. — Как Земля-Вода решила, стало быть, так тому и быть!
— Постой, Аглая! — вмешалась Тина, наконец-то распечатав свои уста словом. — Если Алиса погибла на рассвете и ее тело несет в лодке течение реки, то в госпитале погибнуть ей не судьба!
На секунду, мне показалось, в зеленых очах Тины завечерело, снова зашумели дубравы, пробежало гонимое ветром перекати-поле, но она их быстро спрятала под ресницы.
Ох уж эти женщины! Потеряла, не искала, а нашла и не сказала... И все же спросил:
— Откуда знаешь то, что я видел?
— Так и я видела... — ответила она, вкинув на меня свои колдовские глаза с обычной женской влюбленностью. Ничего кроме, это тебе за хотение не меня! — в них уже не было.
— Мертвая она! — прекратила наш перегляд Аглая.
— Но не в госпитале!!! — обратив глаза к ней, одновременно, ответили мы.
Это нас с Тиной померило, она в знак дружбы помяла моего «жеребенка», я огладил ее по ягодицам.
— Хватит! — крикнула хозяйка избы, так, что чуть столбец из черт и резов на блюде не разбежался на отдельные символы.
— Чего?!! — снова ответили мы вместе.
— Ласкаться под столом хватит! Мысли должные не собираются...
Тина зарделась от смущения и убрала рука от моего «красавчика». Я с ее попы.
— Так как, насчет помочь?.. — нагло заявил я.
— Еще одно такое слово, гостюшка дорогой, и ты у меня не на теплых углях голой задницей приземлишься!
— Аглая, помоги... — попросила Тина умоляющим голосом. Отказать ей было невозможно. Я бы точно не смог.
— Земля-Вода вам дорогу открыла в наш мир... — пробурчала хозяйка избы и поляны.
Я вскинул на нее глаза.
— Тебе, гостьюшка, тебе... Стало быть, спуталось какой судьбы нить и вам ее распутывать, поскольку ваши нити с ней переплетены... Оборвутся — так все разом.
Тина кивнула.   
— Ладно, хоть и не мое это дело, покидать чертоги, видимо придется.
Аглая снова обратила взор на блюдо, разогрела им остывший столбец и продолжила:
— Разделитесь ряд веков на срока по сорок сороков. Нарушая путь свой мерный — год явись мне сорок первый!
По столбцу из черт и резов прошла яркая световая волна, похожая на электрический разряд.
— Месяц?! — совсем не своим голосом крикнула мне Аглая.
— Июнь... — словно выдавило из меня. — Минск взяли 28 числа, а госпиталь бомбили на следующее утро...
— День не день, а вечер теплый. Озерцо и я, вода капает с меня...
Услышали мы с Тиной как бы издалека. Напротив, за столом никого не было. Столбец на середине блюда тоже исчез, вместо него прямо видео-онлайн — обнаженной женщиной пышных форм прикрытыми прядями длинных черных волос, крадясь и прячась за камышами, выходила из воды Аглая...

— Солдатик, ты бы отъехал, а! — проговорила она.
— Вообще-то, я танкист, — весело ответил ей мужской голос.
— Да, хоть кавалерист! Не видишь, баба не прибрана, а ты у наряда ее такую махину расположил и ухмыляешься.
У берега небольшого озера стоял КВ 2, «колос на глиняных ногах». С огромной башни по поручням-сходням спустился до траков гусениц невысокий усатый парень в помасленном комбинезоне механика-водителя с петлицами — по три треугольника в каждой. 
— Ну и дура же ты! — спрыгивая на землю, ответил он. — Это чего тебе бочонок с огурцами?! Отодвинуть. Трансмиссия, мать ее... полетела. Теперь его не всякий тягач с места сдвинет.   
— Дура — это твое железо! А я Аглая!
— А я Василий...
— Чего ж, Вася, ты на мой сарафан, как на германца наехал!
— Извини, обзор у танка слабоват. Зато огневая мощь!.. Пушка любой немецкий танк бьет.
— И где же ты ихний танк, тут у нас у озера Тихого нашел, Вась?
— Не здесь, Аглая, но уже пришлось встретиться... В общем, чего рассказывать...
— Дай все ж прикрыться, — высунулась Аглая из камышей, кивнув под тракт танка, на свою одежду.
Василий поднял, потянул — раздался треск.
— Порвал?!
— Кажись...
— Кажись!.. Сарафан-то выходной, нарядный был. Жалко...
— Подожди, я сейчас...
Танкист снова взобрался по поручням в башню. Через некоторое время выглянул, бросил Аглае новый, чистый комбинезон темно-синего цвета.
— Держи, красавица! Дарю... А сарафан теперь только на тряпки и годен...
— Чего же не докинул, Вась? Ослабел на казенном харчевании?
— Да нет, Аглая, все при мне и в силе. Ты уж порадуй глаз красотой, за подарок-то.
— А ты встань на башню, оттуда, поди, меня и за камышами видно.
— Что ж мальчишка какой, без твоего желания подглядывать.
— Усы отрастил, так уже и мужик... Жёнка-то есть у тебя?
— Не обзавелся еще, вот отгоним немца за рубежи границ, на тебе женюсь.
— Прямо так и женишься?!
— А чего? Ты мне нравишься.
— Ладно, считай, уговорил. Смотри, да не слепни.
Аглая вышла из камышей во всей красе, раскинула руки подняла верх, сплела ладони над головой, потянулась, улыбнулась танкисту. Наклонилась, подобрала с прибрежного песка его подарок.
— А тебе как виднее, передом или задом? — прислонив ладонь ко лбу, словно прикрывая глаза от солнца, посмотрела она на башню и засмеялась. — Ты бы  слез сверху-то, помог глупой бабе  в одежонке разобраться.
Дважды Василия просить не пришлось. Превышая норматив посадки и высадки экипажа в танк, он оказался около Аглаи, еще влажной от купания, с маленькими капельками на плавных плечах.
Его порыв она остановила вопросом:
— В петлицах два кубика. Вась, ты чего офицер? Не сержант?
— Не мой это...
— Не твой, а даришь! — она протянула комбинезон танкисту.
— Сказал — бери! Погиб лейтинат, вчера... Считай, что подарок тебе от всего нашего экипажа, из которого только я в живых и остался...
— Как же так-то... и теперича чего?
— Хода у танка нет, но пять снарядов да патроны для пулеметов остались. Коль немец досюда дойдет — приму бой, а нет — из корпуса тягач пришлют. Людей у меня, правда, маловато.
— Маловато! Один ведь?..
— Откуда про петлицы понимаешь?
— Да я их видала, перевидала, знаешь сколь?! Тут я, рядом, при госпитале прачкой.  Не только солдатские и сержантские портки стираю, бывает и генеральские...
— Портки?..
— Куда ж и генералу без них – Аглая улыбнулась.
— И танкисты в госпитале есть?
— Имеются. Только тяжелораненые они, все больше обгоревшие. Я вот к тетке ходила, а утром мне снова в прачечную... Утром, Вась! До утра немцев не будет, как думаешь?
— Думаю, нет.
— Стало быть, и ты свободен до утра?
— Трансмиссию попробую наладить...
— Ой, Вась, совсем ты не догадлив... Показывай, как подарок одевать-то?
— Ноги в штанины суй...
— Вась, не наше это дело... штаны...
— Суй, сперва одну ногу, потом вторую...
— Ой, чуть не упала! — засмеялась она. — Подержи, что ли! Не привычная я. Баба — аль не видно?!
— Видно, — ответил он, словно после дня хода по пустыни без воды.
— Сомлел никак. А говорил — мужик! Да не бойся, Вась, берись ниже и основательнее... Слава богу, ноги сунула! Чего дальше?
— Продевай руки в рукава... накидывай на плечи
— Продела... накинула... В грудях тесновато как-то...
— Застегивай пуговицы, с гульфика вверх...
— С чего, чего?
— Ну, снизу-вверх...
— Покажи...
Аглая прижалась к танкисту пышными формами, вызывающе и маняще, нежелающими втискиваться в хлопчатобумажную материю.
— Не могу! Сама как-нибудь...
— Чего же?
— А то непонятно?
Аглая схватила его руку и сунула в гульфик. Обдавая жаром и влагой своего нутра мужские пальцы, прижимая его вихры к груди, она простонала:
— Какой ты чумазый Вася... раздевайся... постираю... потом...

Мы с Тиной сидели на лавке, прижавшись друг к другу, затаив дыхание, не в силах пошевелиться, пока не услышали Аглаю:
— Будет смотреть-то. Завтра утром, гостьюшки дорогие, чтобы духу вашего в моей избе не было! И блюдо переверните, чай, вам не интернет... На повтор не нажмешь...
— Откуда Аглая про это в курсах? — удивленно посмотрел я на Тину.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Но танк с пятью снарядами к госпиталю, она завтра подгонит точно.
— Он же не ходячий?
— Если Аглая захочет, не только поедет, полетит! Пошли спать укладываться.
— Только спать?
Я обнял Тину, но она игриво меня отстранила.
— Укладываться...