Второй день...

И день начнется вновь…
Пробираясь сквозь тернии к мозговому ядру приходится цепляться отростками морали за тела вольно живущих навстречу. Это беспокоит не больше чем дождь, не прекращающийся вот уже третью вечность. Только вой и нытье в спину кажется невыносимым элементов в химической таблице чувств и прочих ядов, коими Бог наделил своих любимцев.
Ни один довод не имеет своей логической силы, если глаза оппонента покрывает пелена слез. Упрямый щит себялюбия и самобичевания струящийся из глаз соленой влагой.
Нет, не горжусь своей не пробиваемым безразличием ко всему живому. Есть вещи, которые волнуют бездушное тело. Но оправдывать эгоизм любовью – это слишком.
Не спорю, больно видеть удаляющуюся спину, которая небезразлична. Но куда больнее чувствовать сдавивший шею строгий ошейник, когда поводок привязоности натягивается до предела.
Наверно, поэтому тучи сегодня так легко сливаются в долгие штормовые объятия, проливая тысячи слез во время своих любовных утех, которые не мешают очищаться и продолжать путь дальше, скользя с искренней невозмутимостью своей независимости, чистоты и белоснежного удовлетворения, не оставляя следов на голубой простыне небосвода.
Люди – бренны только по причине своей алчности. Мы не оставляем друг друга в покое ни до, ни после, ни вовремя. Мы скребем и скрипим, вместо того, чтобы упиваться и петь. Мы голодны через секунду «после», а иногда даже в процессе. Мы наркоманы телесных утех, забывшие, что помимо затяжного оргазма наши глаза клялись дарить  свободу, доверие и любовь…

В эту ночь во сне странник видел ее, направляющейся на встречу с другим. Он не почувствовал в этом угрозы, но понял, как сильно любит. Странник, было, подумал, что любит всей душой, но вспомнил, что душа его ему не принадлежит. И скорей всего это он принадлежит своей душе, чем она ему.
Сон продолжался не долго. Неотчетливый, как отражение в грязной луже в этот сезон дождей. Странник практически ничего не видел, но чувствовал, что может отдать ее другому, и не потому, что не дорожит (жизнь, казалось ему дешевле поломанного ногтя на мизинце ее левой руки), не потому, что доверяет (доверять ей было так же глупо, как вести гоночный болид с закрытыми глазами). Просто, он отчетливо понимал, что ничего не изменит, и более того не имеет права посягать на ее свободу, даже в своем сне.
В любую другую ночь он выпрыгнул бы из сна, как из горящего дома, но в этот раз решил, что не жалко сгореть дотла, лишь бы увидеть финальную сцену. Сценарист шепнул по секрету, что она вернется. Так увлеченно странник не спал никогда. Огорчало одно: за горизонтом светлоокая Эос уже распрямляет свои багровые пальцы, намереваясь выйти в свет и принести с собой знание о том, что день начнется вновь…