Несостоявшаяся дуэль с Хлюстиным

Наступивший тридцать шестой год не сулил Александру Пушкину  никаких денежных поступлений. Ведь сам отказался получать годовое жалованье в пять тысяч рублей – было необходимо, чтобы оно шло на погашение ссуды, осенью полученной из казны.

 «История Пугачевского бунта» вышла год назад, в декабре тридцать четвертого, но не раскупалась. И из Михайловского он приехал, как никогда, с пустыми руками. Значит, на гонорары тоже нет надежд.
 
А все, что у него есть в запасе, подготовлено к печати для будущего журнала «Современник»… Мало того, его несдержанность давала плохие плоды – он вызван на дуэль…

История эта началась в августе прошлого года. К нему с просьбой помочь издать книгу обратился бывший секретарь царскосельского лицея Люценко - служил там в то же самое время, когда сам был лицеистом.
 
Ефим Петрович перевел повесть в стихах Виланда «Перфентий или Желания». Но Смирдин почему-то отказался её издавать.

Пушкин помог Люценко выправить кое-какие погрешности, посоветовал изменить название и обратиться к Модесту Корфу, заверяя Люценко:

 – Уверяю вас, тот имеет больше возможностей помочь вам.

Но почему-то лицейский Модинька,а теперь важный чиновник, ему не помог. Тогда, чтобы ускорить дело, сам разрешил поставить свое имя на титульном листе книги Люценко.

И только после этого дело сдвинулось с мертвой точки - злополучная книга вышла в свет. Но по какому-то недосмотру  на обложке  забыли указать автора перевода. И этот ляп стоил нашему поэту  репутации – его обвинили в присвоении чужого труда.

Все это, вкупе со сплетнями, раздающимися со всех сторон о том, что он исписался, что его муза умолкла, сильно терзало  его душу. Тем более, что вся эта возня была затеяна перед тем, как он решил открыть подписку на новый журнал, названный им  «Современник». А ведь он столько добивался разрешения на это!

Александр Сергеевич был уверен в том, что первый номер журнала должен стать жемчужиной литературного издательства – ведь лучшие словесники активно подключились и приносили ему свои произведения! «Современник», как и для него, был для них тоже долгожданным: Жуковский, Вяземский, Гоголь, Тургенев, Козловский – все ожидали его выхода с нетерпением…

 Издатель самого большого литературного журнала, «Библиотеки для чтения», Сенковский - приверженец его литературных и личных  врагов - Булгарина и Уварова, видимо, боялся, что с появлением «Современника» он потеряет читателей. И напечатал заметку в своем многотиражном издании, где прозрачными намеками о литературной несостоятельности издевался над Пушкиным.

Люценко, что и говорить, «помог» в этом. Александр Сергеевич думал: «Да, памфлет Сенковского для меня сокрушителен именно сейчас. Он смог убедить читающую публику в том, что я её не уважаю… Но я не буду пока отвечать ему – пострадают интересы «Современника», а значит - и моих друзей  - я отвечу ему потом, когда всё успокоится…»

Но, сколько бы он ни делал вид, что не обращает на несправедливые выпады внимания, был взбешен – на его честь покушались!

Мало того, петербургское и московское общества бурлили в толках и пересудах по поводу издания «Вастолы» Люценко. Мог ли он сдерживаться, обсуждая Сенковского повсюду, где ему доводилось бывать?!

Вот и в беседе с приятелем, молодым богачом Семеном Хлюстиным, не сдержавшись, он однажды  выпалил:
 - Вы тоже поддались на провокацию Сенковского!
 
 - Но он пишет, что вы обманули публи...

Александр не дал ему закончить:
 
 - Я не сержусь на Сенковского… Но мне нельзя не досадовать, когда порядочные люди повторяют нелепости свиней и мерзавцев!.. Это чересчур! И это не может так просто окончиться! – И отскочил от него в бешенстве.

И больше не участвовал в разговорах с другими, даже не помнил, как очутился дома. Но… когда встал утром, его ожидало письмо с печатью Хлюстина.

Пушкин долго размышлял о том, что мог тому наговорить в пылу гнева. Семен Семенович Хлюстин – родной племянник Толстого-Американца, его свата к родителям Натали. До сих пор у них были вполне дружеские отношения. Натали даже прочила молодого богатого  надворного советника в женихи одной из своих сестер - Катрин, или Александрине. Как получится.
 
Сломал сургуч – и что же? Спор как будто и не прекращался. Семен Семенович  писал: «… Я только приводил в разговоре замечания господина Сенковского, смысл которых состоял в том, что Вы «обманули публику». Вместо того, чтобы видеть в этом с моей стороны простое повторение или ссылку, Вы нашли возможным почесть меня за отголосок господина Сенковского; Вы в некотором роде сделали из нас соединение… Вы все-таки обратились ко мне со словами, возвещающими фешенебельную встречу: «Это - чересчур», «это не может так окончиться», «мы увидим»… Я ждал доселе исхода этих угроз. Но так как я не получил от Вас никаких известий, то теперь мне следует просить от Вас удовлетворения…»
 Александр, остыв,  жалел о своей вспышке, поэтому написал молодому человеку ответ, где признавался, что никак не мог его отождествлять со свиньями и мерзавцами - это произошло в пылу спора, и он просил извинить его. Отправил письмо и стал ждать.

Однако Хлюстин остался непреклонным – приобщение «к свиньям и прочим» глубоко его оскорбило. И он его понимал. Поэтому обратился к посредничеству «няньки»-Соболевского, чтобы уладить дело мирно: "Сейчас, видит бог, не до барьера: очень больна мать…"

И вправду, Соболевский убедил Хлюстина не идти против поэта, который явно сожалеет о своей несдержанности. И Семен Семенович пошел на примирение. "Один груз упал с плеч" - вздохнул Пушкин с облегчением.