Истории о том, как мы с юркой продановым ездили на

ПАМЯТИ ДРУГА ПОСВЯЩАЕТСЯ               
                ИСТОРИИ О ТОМ,
КАК МЫ С ЮРКОЙ ПРОДАНОВЫМ ЕЗДИЛИ НА ЮГ.
     В 1960 году, двадцати семи лет от роду, имея биографию вполне советского человека, кроме единственного, но серьезного недостатка в виде пятого пункта, обретался я в Музее изобразительных искусств, что на Волхонке, в качестве научного сотрудника. Впрочем, научный сотрудник - это громко сказано, поскольку никакой наукой я не занимался,  а бил балду в отделе, призванном сеять среди трудящихся что-то разумное и вечное. Разумеется, с искусствоведческим уклоном. Наша команда состояла  из  трех молодых людей с явно семитским прошлым, а также девицы Инны Прусс, сама фамилия которой указывала на ее исключительно арийское происхождение. Все мы были недоучившимися студентами, кроме  Инны, которая  будучи самой молодой из нас, все-таки успела окончить Университет. Были мы молоды, холосты и большинство проблем решали не задумываясь над их сложностью. К тому времени я успел закончить среднюю школу, оттрубить три с половиной года в армии и закончить три курса Исторического факультета МГУ. Коллеги мои были людьми замечательными, но не лишенными некоторого пижонства, поскольку имели отношение к искусству, хотя и косвенное. Занимались мы организацией лекций, рекламой и другими мало симпатичными вещами. За старшего был у нас Боря Стрельцов, который несмотря на свою вполне футбольную фамилию, был чистой воды евреем с демоническим характером, который хорошо относился  только к собственному коту, да и то не всегда. Забегая вперед скажу, что любовь к себе замечательному помешала ему жениться, а также сделать карьеру. Будучи неплохим искусствоведом, дальше заместителя директора музея по хозяйственной части он не пошел. Гордыня помешала. Девушка наша Инна была девушкой умной, цену себе знала и готовила себя к достойной жизни. Потому в мелкие наши хозяйственно-искусствоведческие дела не лезла и спокойно ждала прихода светлого будущего. За зарплату. Правда, очень маленькую.
     Самой замечательной фигурой в нашей кампашке был конечно Юрка Проданов. Выше среднего роста, с копной черных кудрей на голове, смуглый, черноглазый, он ни минуты не мог сидеть на месте. Он все делал одновременно - разговаривал по телефону, куда-то бежал, на ходу клеил каких то невозможных девок, а бабник он был знаменитый, врал налево и направо, занимал деньги, которых у него никогда не было, рассказывал фантастические истории, с ним приключавшиеся непрерывно и при этом ухитрялся договариваться с художниками, типографиями, доставать бумагу, краски и еще черт знает что. При этом он был толст и прожорлив как Гаргантюа и абсолютно неграмотен. В школу он по-моему ходил только от дождя прятаться, а выгнали его из нее не позже третьего класса.
Это, впрочем, не помешало ему стать впоследствии известным театральным деятелем и даже драматургом, пишущим детские сказки. Вот его будущий соавтор и стал нашим компаньоном в первом путешествии к солнечным берегам Крыма. Лева Филиппов, так звали этого переростка и редкого балбеса, был самым старым в нашей команде и самым ученым. Несмотря на непроходимую лень, он все же окончил  театроведческое отделение ГИТИСа, но нигде не работал, да и не собирался. Когда-то его папа был крупным чиновником в МПС, затем благополучно скончался, оставив вдове и своему сыночку приличную квартиру и автомобиль „Москвич“ самого первого выпуска. Вот это чудо техники, которое наши гениальные конструкторы беспардонно содрали с довоенного „Опель-Кадета“ и стало средством передвижения, с помощью которого мы собирались достичь сказочного Черного моря.
    Описывать приготовления к этому путешествию нет никакого смысла. Читатель может представить себе сладостные предвкушения человека, никогда не бывавшего у моря, и мечтающего об автомобиле, как самой несбыточной мечте. Юрка, в отличие от меня, мечтал о совсем других вещах. Впрочем, не только мечтал. У него вовсю разворачивался роман со Светкой, скромной большеглазой еврейской девушкой. Впрочем для Юрки национальность дамы не имела никакого значения. В любви он был большим интернационалистом. Что же касается Светика, как Проданов нежно называл свою новую подружку, то помимо больших серых глаз и вполне стройных ножек она обладала железным характером и  впоследствии без особого труда женила на себе Юрку. Сделать это было не трудно, принимая во внимание влюбчивый Юркин характер и его патологический страх перед своей первой женой. Юрка боялся ее как по психо-физическим, так и по идеологическим причинам. Во-первых, она была дочерью секретаря горкома какого-то захолустного волжского городка, а Проданов панически уважал всех начальников, поскольку в его голове все аппаратчики были непременно членами ЦК КПСС. А беспартийный Юрка эту контору уважал. Во-вторых, Мира (вообще-то она была Мирослава и к великому еврейскому народу никакого отношения не имела, даже отдаленно), имела высшее искусствоведческое образование, что для неграмотного ее мужа было недостижимой мечтой. Она занималась какими-то непонятными скандинавскими художниками, для чего помимо русского надо было знать и другие языки, а это поднимало Миру в Юркиных глазах на такую высоту, что даже доплюнуть трудно. Несмотря на все свои общеобразовательные достоинства, Мирослава Ивановна была страшна как смертный грех и вечно ходила по дому в грязном халате с перевязанной щекой. У нее постоянно болели зубы, хотя чему там было болеть, было не совсем понятно. Челюсти у нее были стальные. В прямом смысле. Поэтому я вполне понимал Юрку, который с неутомимостью молодого жеребца волочился за любой юбкой, хотя и трусил при этом смертельно. Впрочем, Мирослава Ивановна была воспитана в лучших советских традициях и свято верила, что ее муж делит супружеское ложе только с ней. А этот сексуальный маньяк в первый  же день после первой брачной ночи, пока жена ходила в магазин и готовила завтрак молодому супругу ухитрился затащить в постель ее лучшую подругу. Впрочем, та особенно и не сопротивлялась. Скорее, наоборот.
      Итак, Юрка был отпущен женой и любимой девушкой, обеим поклялся ежедневно звонить и через день писать, Лева попрощался со старушкой мамой, а я с отцом и другом Мулечкой, который в этом повествовании больше не появится. Наш самоходный аппарат, заправленный по самую завязку бензином и нашим энтузиазмом, ранним июньским утром 1960 года вырулил на Симферопольское шоссе и запрыгал в сторону моря. Путешествие началось.
        Кто видел хотя бы раз в жизни чудо советского автомобилестроения, выпущенное в жизнь АЗЛК в начале пятидесятых годов, тот поймет как приятно, а главное, удобно, путешествовать в нем по дорогам родной страны. Конечно, через сорок лет, отъездив на разных отечественных и иностранных авто многие тысячи километров, я понял разницу между „Мерседесом 600“ и буденновской тачанкой. Но нам наш автомобиль не только нравился, но и вызывал чувство гордости и превосходства над окружающими. Чем мы были очень довольны. Проданов по случаю отъезда помылся и даже постригся, что с ним случалось крайне редко. Он гордо восседал на переднем сидении нашей „Антилопы“, всем своим видом демонстрируя презрение к публике. При этом живот у него упирался в переднюю панель, а локти девать было некуда и он высовывал их в окно, оба сразу. Настроение у нас было отличное. Мы жаждали приключений. И мы их поимели.
     Есть такой городок Обоянь, кажется в Тульской области. Подъезжая к этому замечательному городу мы читали наглядную агитацию про прекрасное будущее, которая мелькала по обоим сторонам шоссе. Благодаря ей мы узнали, что Обоянь берется обогнать Америку и по молоку и по мясу. Правда, что обояне будут делать с этим мясом, в наглядной агитации ничего не говорилось. Пока мы, как образцовые граждане, вслух обсуждали прекрасное будущее нашей страны, наивно полагая что от обоянских щедрот и нам чего-нибудь перепадет, автомобиль наш, ведомый уверенной рукой Левы, почему-то начал дребезжать. Затем это слабое дребезжание перешло в громкий стук, больше похожий на грохот камнедробилки. Мы съехали на обочину и стали. Первым делом наш опытный водитель поднял капот. На этом его водительский опыт кончился. Что произошло и что делать дальше, он просто не знал. Юрка решительно вылез из машины и тоже уставился на открытый всем ветрам двигатель. „Слушай Лева, - сказал он задумчиво. -Может у тебя что-то отвалилось?“ „Может и отвалилось,“ - ответил не менее задумчиво Левка.“ Тогда давай поищем“, - предложил Юрка и они пошли искать. Через пять минут они вернулись. Проданов торжественно нес в вытянутой руке кусок кривой водопроводной трубы, которую они и попытались приладить к мотору. Почему-то ничего не получилось. Лева долго вертел эту железяку в руках с видом роденовского мыслителя, потом тяжело вздохнул и сказал:“ Надо голосовать!“
      О незабвенные шестидесятые годы. До сплошной  автомобилизации страны оставалось еще много лет и те, кто  тогда пылил по советским дорогам, свято верили в то, что человек человеку друг, товарищ и брат. Еще через пять минут возле нас выстроилась колонна легковушек и грузовиков, как наглядное свидетельство того, что мы живем в стране  советов. Решение консилиума было единодушным. Едучи по дикой жаре и безмятежно беседуя на животрепещущие темы о бабах и выпивке, мы перегрели двигатель и поплавили подшипники. На поставленный по-ленински прямо вопрос «Что делать?», нам ответили, что до Обояни километров пять, так что потихоньку можно допилить, а там на окраине, возле самого шоссе есть МТС. Дадите на литр водки и они вам поменяют подшипники. И мы попилили...
     Надо ли рассказывать о том, что такое российский умелец, если ему светит халявная выпивка? Все проблемы решаются мгновенно. Пока заказчик бежит в ближайший магазин и лихорадочно отслюнивает рубли продавцу, умельцы с помощью кувалды разбирают автомобиль, а затем с помощью великого русского языка и той же кувалды его собирают. Без замены запчастей. Но мы, придурковатые горожане, далекие от российской действительности в ее провинциальном исполнении, пошли по другому пути, и это нас сгубило. Все испортил Проданов. Слабо представляя себе душу российского работяги и желая сэкономить денежку, которая у нас была сильно в обрез, он как известный московский халаявщик, решил навесить простодушным обоянским гражданам лапшу на уши. Когда наш дребезжащий драндулет вкатился в ворота МТС, группа местных аборигенов в промасленных спецовках заинтересованно нас приветствовала. Но лица их сразу же помрачнели, когда из машины вылез Юрка и начальственным голосом поинтересовался где у них тут руководство. На месте оказался лишь главный инженер, молодой парень лет тридцати. „Корреспондент „Комсомольской правды“, - представился Юрка. В то, что он корреспондент, мог поверить только папуас с острова Пасхи. Но местные граждане от папуасов отличались только тем, что пили не кокосовый самогон, а русскую водку. Поэтому вид здорового мужика с бандитской рожей, в кожаной куртке, которая тогда была большой редкостью, да еще с фотоаппаратом на шее, вполне соответствовал их представлению о корреспонденте. Юрка на голубом глазу заговорил о помощи журналистам, которые едут по заданию редакции писать материал о жизни тружеников Тульской губернии. В этом состояла главная ошибка. Юрка забыл, что при социализме не деньги, а их эквивалент - водка -решают все. В результате, сначала два часа мы выслушивали стоны главного инженера о трудностях работы, нехватке запчастей, горючего, недисциплинированности рабочих, а затем еще три часа, сидя на завалинке, Проданов принимал устные и письменные жалобы работяг на главного инженера. Кончилось же все тем, что мы выставили трудовому народу литр живительной влаги и через полчаса, помахав ручкой довольным труженикам кувалды и огорченному инженеру, отбыли в сторону юга.
     В те благословенные времена страна только еще очухалась после разоблачения культа вождя всех народов и времен, а также его сподвижников с примкнувшим к ним Шепиловым. Колхозы еще не успели разориться, а весь советский народ дружно верил, что в 1980 году наступит коммунизм. Поэтому когда мы прибыли в город Мелитополь, знаменитый тем, что в его окрестностях родился и до десяти лет проживал мой папашка, настроение у нас было отличное. Мы замечательно отобедали в забегаловке на местном базаре и, должен вам сказать, что такого украинского борща я в своей жизни не ел никогда, ни до этого, ни после. Это был не борщ, это была песня, баллада об обжорстве, симфоническая поэма, гимн жратве. В нем было все, что может придумать изощренная фантазия украинской бабы, которая хочет накормить мужика так, чтобы он встать не мог, шоб очи повылазили. И конечно, приносила его нам такая пышная и сдобная хохлушка, что глядя на нее можно было вообще не уходить из этой харчевни, а только есть и глядеть. Глядеть и есть.
    В таком вот возвышенно-сытом состоянии мы погрузились в наш кабриолет и вырулили на Симферопольское шоссе, на котором нас поджидал очередной подарок судьбы, реализовавшийся в виде колхозного грузовичка, по самую кабину забрызганного навозом. Он мирно плюхал перед нами, явно никуда не торопясь. Мы долго за ним тянулись, пока он не замигал правым поворотником, показывая, что съезжает на обочину. Лева, который в это время высказывал публике свое философское кредо по поводу легкомысленности женщин и неверности жен, прибавил газку и пошел на обгон. Колхозник тоже дал газ и резко повернул влево, встав поперек дороги. Все произошло так быстро, что мы и подумать не успели, как оказались в кювете, выскочили из него и остановились, упершись носом в белую березку. Мыслей было две. Первая - мы, кажется живы, а вторая - березы растут не только в России. Спас нас Левка, который в последнюю секунду успел вывернуть руль. Но машина наша являла собою жалкое зрелище. Вся правая сторона - оба крыла и обе дверцы были снесены. Мы на негнущихся ногах кое-как выбрались из авто, сотрясая воздух словами, которые в те времена назывались нецензурными, а теперь ненормативной лексикой. Наш колхозный друг на все эти вопли не реагировал вообще и только непрерывно повторял: “Ничого нэ знаю !“. Через полчаса прикатил на мотоцикле молоденький гаишник, посмотрел на всю эту картину и сказал: “Поезжайте, ребята, протокол составлять не буду. Вы все равно с него ничего  не получите.“ И мы поехали. Путь нам предстоял немалый, поскольку целью нашего путешествия был благословенный город Ялта, но доехали мы только до Симферополя. На выезде из города нас остановил гаишник, который своим орлиным взглядом еще издалека определил, что внешний вид нашего автомобиля будет сильно смущать граждан, приехавших на отдых в город-курорт, жемчужину Южного берега Крыма. Небольшого роста, коренастый, почти квадратный, в выгоревшей форме и в кирзовых сапогах на широко расставленных крепких ногах, он был олицетворением советской власти и именно так себя и ощущал. Юркина кожаная куртка и фотоаппарат , болтавшийся на толстом брюхе, как и вопли о задании редакции, на стража порядка впечатления не произвели. Он был непреклонен. Нам было предложено либо возвращаться назад, либо поворачивать на знаменитый детский курорт Евпаторию. „Там есть автосервис, - сказал мент, - починитесь и поедете дальше. А остановиться можно в кемпинге“. Что он имел в виду, под этим иностранным словом, мы не поняли, но выхода не было. Вскоре мы убедились, что судьба распорядилась с нами не самым худшим образом. Кемпинг оказался куском песчаного берега, отгороженным от остального цивилизованного мира шлагбаумом и вплотную заставленным машинами и палатками. Возле каждой стояли, сидели и лежали голые граждане, дружно гудели керогазы и примусы, бегали дети и орали транзисторы. Мы поняли, что не пропадем. Для начала надо было искупаться и поесть. Вынырнув из благословенной черноморской водички, мы обнаружили тут же на берегу маленькую столовку, где за очень умеренную плату можно было наесться до отвала манной кашей и попить жиденького чайку. Ну а хлеб , как известно, в хрущевские времена был в столовых бесплатным. Появление нашей команды на сильно побитом „Россинанте“ не прошло незамеченным. Автомобилисты народ любопытный. Пришлось Проданову, как самому говорливому, в картинках рассказывать как мы попали в аварию, а Леве с умным видом выслушивать советы умельцев, что делать с нашим одром дальше. Впрочем, мысли о ремонте занимали нас не очень. Жаркое солнце, ласковое море, как и множество хорошеньких женщин наводили на совсем другие мысли, тем более что энтузиасты автомобильного отдыха , увидев наше полное равнодушие к изуродованной машине, сами взялись за дело. Мы нежились  на песочке, а вокруг нашей машины грязные и потные, но очень довольные, суетились наши соседи. Они стучали молотками, выправляя изуродованные крылья, ездили в автосервис, покупали двери и какие-то мелкие запчасти, договаривались о покраске, словом были при деле. Мы же, откормившись на манной каше, задумывались о других радостях жизни. Надо сказать, что мы еще в Москве договорились, что отдыхаем в чисто мужской компании. Никаких женщин, а тем более девушек. Никаких романов, романтических приключений или флирта. Инициатором этой глупости выступил Юрка, которому кажется  первый раз в жизни захотелось сохранить верность любимой женщине. Он же, сукин сын, первым этот обет нарушил. Где и когда он успел отыскать эту бабу, мы с Левкой так и не поняли. Он просто исчез. Пропал. И появился только под утро. Толстый и жизнерадостный наш друг очень напоминал шкодливого и сильно заезженного  мартовского кота, которого так замучили подруги , что ему уже и свет не мил. Он, кряхтя и охая, залез в машину и тут же захрапел.
     Не успело благодатное крымское солнце коснуться своими волшебными лучами нашего цыганского лагеря, как возле нашей „Антилопы Гну“ появилась и стала ходить кругами  весьма впечатляющая дама лет тридцати. Ее намерения сомнений не вызывали. Она, как незабвенная мадам Грицацуева, искала своего товарища Бендера и в отличие от лирического героя „Двенадцати стульев“, наш шалун был застукан на месте. Он даже не успел продрать глаза. Судя по решительному выражению лица и трепещущим, весьма обширным формам, она собиралась продолжить разговор на лирические темы. Вид у Проданова был как у ягненка, которого собираются принести в жертву какому-то языческому богу. Скорее всего, богу любви. Не обращая внимания на жалкое Юркино лепетание, о том что у него дела, что его ждут друзья и намечена встреча с секретарем местного горкома партии, она выдернула Проданова из машины и увлекла в неизвестном направлении. Подробности этой романтической истории мы смогли узнать только вечером, когда наш герой наконец был отпущен со своих „пахотных“ работ с условием, что с утра приступит к своим обязанностям снова. „Спрячьте меня!“- еле проблеял Проданов, упал на заднее сиденье и заснул. В общем, все кончилось самым банальным образом. Мы бежали, постыдно оставив поле битвы, Юрка лежал на дне машины заваленный каким-то тряпьем и вылез из под него лишь когда наша „Антилопа“ выскочила на Симферопольское шоссе и знакомый нам гаишник, увидев наш свежепокрашенный лимузин, удовлетворенно махнул рукой. „Заседание продолжается, господа присяжные заседатели!“ прокомментировал Левка, в силу своей образованности знавший передовую советскую литературу. И мы покатили дальше, навстречу новым приключениям.