Тайга глупость не прощает

  
               Пустыня лежала перед Сомовым застывшей невестой; прекрасная в своем  величии, она кое-где прерывалась тяжелыми снежными шапками, и, похожими на могилы, наметенными вьюгой курганами. Впереди - кажется, рукой подать через кристалл воздуха - темнели массивы башен Уральских гор; остроконечные пики, укрытые белой вуалью, царапали неимоверно синее, до боли в глазах, небо. Тишина, прерываемая звучным шепотом ветра, казалась немыслимой: Сомов не раз ловил себя на мысли, что она - пустыня - говорит с ним; говорит постоянно, надеясь, что однажды расслышат. Урал то тут, то там взрывался мгновенной снежной пылью, отвечая резким порывам воздуха: впрочем, быстро стихал, чтобы появится вновь за несколько километров.
 Изо рта собаки били частый струи пара - устал, болезный, догонять снегоход; лесничий, не снимая трехпалой рукавицы, хлопнул его по могучему загривку. Пес мотнул туда-сюда хвостом, но глянул недовольно - не время, хозяин, терять минуты, разглядывая мертвые картинки - дома кости, печка, хозяйка... Ехать надо!
 - Надо — буркнул Артем; слова мгновенно вцепились наледью в пышные усы. За шесть лет, проведенных с Псом, он частенько угадывал мысли этой огромной и свирепой, но поразительно умной собаки. Лесничий надвинул на глаза медвежью шапку, закрыл лицо стареньким мохеровым шарфом, повернул ключ - "Буран", зверем огласив тишину, рванул с места; оставляя яркую колею и давя многочисленные заячьи тропы, снегоход тронулся к видимой далеко струйке синеватого, ровно тянущегося к небу дыма.
 Когда восемь лет назад Артем заявил жене: "собирай вещи, уезжаем!" - Марина рассмеялась и пошла ставить чайник. Недавно отремонтированная квартира; устоявшаяся жизнь, полная радостей урбана - кто ж добровольно сбежит из рая? Сомов вошел в кухню — сама мрачность. Уселся на новый угловой диванчик - сероватый, в несколько вульгарный крупный узор - положил локти на стол, сцепив замком пальцы: разговор предстоял серьезный.
 - Марин...
 Почувствовав неладное, девушка обернулась: слишком резко - крепкая, до черноты, заварки попали на платье.
 - Блин, только купила! - она остервенело терла красную ткань - Все не слава Богу!
 Сомов мысленно прощался: дочь профессора, знакомая с сельской жизнью по учебникам и коротким документалкам... не поедет. Любит, но скажет "нет" - это ж отказаться от всего, что знакомо и дорого: будто кожу сорвать, и в новую влезть... Любящий не имеет морального права о таком просить.
 - Марин, слушай внимательно... - Артем набрал в грудь воздуха, как перед нырком - Я "попал". Крупно. Не по своей воле! - быстро добавил, заметив расширившиеся синие глаза - Хотя... - он с горькой улыбкой махнул ладонью - Никто не "попадает" просто так: наши ошибки - наши же проблемы. Помнишь, я хотел цветами заняться?
 Жена осторожно кивнула: был разговор, что несколько фур голландских цветов сделают семью обеспеченными, но ведь разговор, мечты без конкретики.
 - Я занял денег...
 - Почему не сказал?! - вспыхнула непониманием; тонкие пальцы, с аккуратным розовым маникюром, затряслись - Артем, ты чего?!
 - Хотел сделать сюрприз - горькая улыбка не сходила с лица Сомова - Сделал!
 - И что?
 - Грузовик задержали на таможне; цветам конец... я только потом узнал, что там не по закону живут: документы в порядке, а «на лапу» не хватило. Долг повис.
 - Ну... квартира есть, машина... - девушка заплакала - Продадим: будет, чем платить.
 - Не хватит - Артем помрачнел - да я сам знал, к кому шел занимать! Прости... - смолчал,  что деньги не помогут: «благодетели» требуют услуги другого характера, связанные с его военным прошлым - Короче, уезжаю.
 - Ку... куда? - она задыхалась: всегда нежно-розовые, щеки покраснели.
 - Не скажу. Для твоей безопасности. Квартиру забрать не смогут - да и пытаться не станут, ни к чему им с твоим отцом связываться - машина... не знаю, может, уйдет. Как все устаканиться, вернусь. - Сомов накрыл ее ладонь своей - Не грусти, малыш, я решу проблему.
 Марина встала и молча вышла из кухни. Артем смотрел в пол - не такого ждал прощания...
 Старый приятель, не особо вникая, устроил место лесничего, в Тайге. Сомов, по пути домой, прикидывал, что может понадобиться - теплые вещи, запас еды в дорогу... о деньгах не думал - жене.
 Встал, обежал взглядом маленькую кухню: сердце екнуло, когда заметил самодельную куколку на чайнике - в сарафане, с такими же, как у жены, светлыми прядками - она сделала ее на счастье, чтобы дом охраняла.      
 Марина появилась на кухне бесшумно.
 - Артем, что брать-то? - девушка успокоилась, и даже улыбалась.
 - В смысле? - Сомов замер.
 - Ну, я чемодан собираю. Куда едем-то?
 - Там глушь дикая, нет ничего: лес один и мороз вокруг - он пытался отговорить, но в душе хотел петь.
 - Значит, теплые вещи... и чайник бабкин взять, не электрический - жена не обратила внимания на слова; приняла решение и готова ему следовать — в эту секунду не было в мире  человека, который любил бы сильнее Артема.
 Через три часа зеленая веревка пассажирского поезда уносила их в Тайгу.
 Молодым выпал небольшой домик, почти не обжитый, со старинной русской печью в центе единственной комнаты. Марина, не выказав эмоций, взялась за швабру. Она безропотно строила новый очаг, со всей любовью и старанием, на которые способна.
 Сейчас, подъехав на "Буране", Артем с гордостью оглядел владения: в курятнике переругивались куры; в хлеву трещали пятачками свиньи; позади дома, вспаханный, сейчас скрытый снегом, большой огород. Ароматный дым печи, смешиваясь с чистым лесным воздухом, кружил голову: Артем, поставив снегоход под небольшой навес, открыл скрипучую дверь. Пес улегся на крыльцо, чутко шевеля мягкими, пушистыми ушами.
 Ноздри защекотал вкусный запах домашней еды, уюта — и еще того самого, неуловимого, какой не объяснить тем, у кого в жизни не было места, куда можно вернуться. В лицо ударила волна тепла, превратившаяся на улице в пар; Сомов потер рукавицей светофорный нос, лихо сдернул шапку и расстегнул первую пуговицу рыжего тулупа. Сердце играло, как всякий раз при возвращении с обхода — предчувствовал мягкие объятия жены, большую тарелку вкусностей — даже странно, что Маринка так навострилась готовить, имея в хозяйстве одну кулинарную книжку и чисто женское чутье... За прошедшие годы из городской девчонки жена превратилась в очаровательную женщину: волосы ее выгорели на солнце, приобрели оттенок спелой пшеницы, богатой копной падающей на спину; щечки, будто стесняясь, едва видно розовели; контур лица несколько удлинился — стали заметны при улыбке ямочки - а четкая линия пухлых губ никогда не выпрямлялась, давая знать о тревоге или переживаниях. В город ездили по очереди, и всегда неохотно — настоящим домом стала Тайга.
 С момента  переезда в глушь Марина плакала единственный раз — когда доктор местной больницы, серый и потертый жизнью, как и его халат — снял очки, протер... «надежды, простите, нет. Усыновление, разве что. Врожденный, понимаете, дефект».
 - Кто дефект??? В горло забью! - Артем хищником надвинулся на врача, но взял себя в руки. Хотелось бить, убить, раскрошить ничтожный кабинет, с единственным столом и чахлым кактусом на неприкрытом подоконнике. Доктор не испугался, хотя Сомов выдался и ростом, и статью — то ли привык, то ли вообще перестал чего-либо бояться — одел очки и посмотрел на пару: молодые, красивые... жаль. Сколько раз приходилось сообщать черные вести — всегда жаль, но привыкаешь, перестаешь чувствовать.
 Поддерживая жену, лесник вышел из кабинета; почти сразу ворвалась Пахомова, пьяница и, вероятнее всего, скоро не жиличка, зато целый выводок по лавкам... врач подумал, не предложить ли вариант усыновления, но махнул рукой — своих забот хватает.
 Неделю Артем не отходил от Марины, боясь... мало ли, как отреагирует, мало ли... дома и ружье есть... На седьмой день жена усадила его за стол:
 - Послушай... Бог не дал - переживу. Он уже подарил больше, на что я могла рассчитывать — тебя. Езжай на обход, я буду ждать.
 Набив карманы патронами, Сомов ненадолго уехал; вернувшись, застал вкусный обед и спокойную Марину. Улыбаться жена стала меньше, но духом по-прежнему держала Колоссом  семейный быт.
 - Замерз? - вместо приветствия женщина сразу обхватила холодного Артема; лесник немедленно закопался лицом в душистые волосы. В простом домашнем халате и в валенках, Марина выглядела забавно и очень по-домашнему.
 - Нормально, жить буду — Сомов легко освободился и снял, наконец, дубленку —   поесть не откажусь.
 -  А когда было по-другому? - она улыбнулась — Мой руки, садись.
 - Пса надо сначала...
 - Ему готово, вон стоит — Марина кивнула на печь: они так и пользовались реликтом; хоть дров жрала немало, но как же уютно сидеть под сухой треск пламени! 
 Сомов взял теплую кастрюлю, вышел. Пес, зная порядок, немедленно соскочил с крыльца и уселся чуть поодаль, напоминая серого заснеженного медведя. Артем снял крышку, поставил тару; отошел на несколько шагов: «ешь». Пес немедленно кинулся вперед: через секунду мерзлый двор огласило смачное чавканье.
 На столе Артема ждала любимая глубокая тарелка с красным, наваристым борщом, миска с салатом и дымящаяся кружка чая. От одного запаха рот наполнился слюной: не теряя времени, Сомов поторопился к умывальнику.
 Не успела вода стукнуть о дно  раковины, снаружи послышался скрип тормозов. Марина выглянула в запотевшее окно:
 - Поэт.
 - Как еду чует — беззлобно хмыкнул Артем, надавив на кран умывальника.
 - Да ради бога — жена улыбнулась в ответ и полезла за второй тарелкой.
 Хлопнула дверь машины: через минуту сосед по участкам Бурлаков ввалился в дом, укрытый ворвавшимся следом паром.
  - Артемыч, не садись!
  - Ты, Петя, друг-сосиска, знаешь: нет такого события, которое помешает мне сытно отобедать!
 - А два хладных студента трупа, из местного института?
 Марина охнула, прикрыв рот ладошкой. Артем резко обернулся —  грубоватые черты лица обострились больше, серые глаза недобро блеснули:
- Рассказывай! - бросил лесник, указывая другу на стул — И подробнее. 
 Молодой Бурлаков оказался назван Поэтом с точного замечания Марины — уж очень парень напоминал Есенина, чье фото печатали в каждом сборнике. Действительно - те же тонковатые, ровные губы; те же слегка великоватые уши; мягкая улыбка; широкий, прижатый нос... неизвестно, писал ли друг, но собственное прозвище не хаял..
 Да и сходство заканчивалось — как и Артем, Петр вернулся с горячей точки, и не нашел  достойного применения полученным навыкам. Имея в лесниках дальнюю родню, попросился на службу — родственник помог — И Поэт нашел себя: Тайга принимает далеко не каждого, но парень отнесся к этому с понимаем и принятием — через год уверенно лавировал на бескрайних просторах, слыл грозой браконьеров и даже получил наградной «Патриот» в среднем состоянии.
 Сейчас в больших зеленых глазах играла тревога:
- Позвонили начальники, утром, из города. Два студента добровольно отправились в поход — он обиженно выдохнул — Идиоты! Нашли, с чем шутить! Короче, пропали, последний раз звонили другу в час ночи, сообщили, что потеряли дорогу. Связь прервалась.
- Давай дальше.- Антон покосился на обед, но трогать не стал: сытый желудок сообразительности не помощник
- Ушли под вечер. По своему я участку проверил, вроде ни трупов, ни крови, но  снег был, так что... - Поэт развел руками, давая понять, что найти какие-либо следы невозможно.
- Что предлагаешь?
- Давай, тоже проверь: по участку. Заимки навести, может, вышли, укрылись?
- А толк? - резонно возразил Сомов — дров там пока нет, продуктов тоже. Проверить, конечно, проверю, но... -  так же, как Бурлаков, развел руками. Оба знали — слишком суровый край, чтобы гулять ради веселья.
- Я дальше несусь — Петр встал, хрустнул тренированной шеей — Ты тоже...
- Да понял — Сомов уже надевал тулуп: прогулка может затянуться — Жаль ребят.
- Погоди жалеть, может, еще найдем — Бурлаков вышел первым, следом Артем: пес, мгновенно поняв, что сна не будет, оказался возле «Бурана».
- Ни пуха — Поэт крепко хлопнул Сомова по плечу.
- Ага.
Двигатели завелись одновременно: первым на дорогу выскочил снегоход. Увеличив скорость, Артем поехал по заимкам, впившись глазами с снег: шансов, что гуляки живи, почти никаких, но...
Дыхание рвалось паром; мороз гулко хрустел под лыжами машины; в лицо били тугие, холодные струи воздуха. Верхушки деревьев окрасились багряным, как и небо дальнокрая — на Тайгу медленно падала ночь.
Первые две заимки торчали в белом лесу трупами — до сезона неделя, там понаедут: надо доставить припасы, заготовить топливо, проверять... безумное для  лесничего время. В одном домике погостил медведь — нехитрая посуда раскидана по полу, тускло отсвечивая металлом в теряющемся солнце, полочки сбиты — Артем не стал поднимать, не до этого — но, на всякий случай, снял с плеча трофейный, браконьерский «Тигр», больше всего похожий на привычную бывшему снайперу Артему «СВД». Второй домик тоже оказался поврежден — не справившись с весом, обледенелый сук обломился и проломил крышу. Сомов, беспрерывно трущий варежками нос, чувствовал — к темноте мороз ударит безжалостно,  люто — гулять в такое время чревато. Пес, едва догонял снегоход, ложился, прикрывая нос лапами, и тихо поскуливал.
Богатые усы Артема давно превратились в колючки. Пальцы, несмотря на варежки,  отказывались гнуться — нужно держать руль, точно выверяя дорогу: провалиться в сугроб означало смерть. Предстояло самое трудное — третью заимку построили в этом году, и Сомов еще не укатал дорогу — выход один: бросить снегоход за километр от домика и идти пешком, по пояс утопая в рыхлом снегу. К несчастью, эту заимку необходимо проверить — избушка как раз граничит с участком Бурлакова, к ней студенты могли выйти быстрее всего. 
 От мороза трещала кора деревьев; пар изо рта, не успевая отлетать, падал льдинками. В нужном месте Артем, не глуша двигатель, слез с «Бурана» и позвал Пса. Уцепившись  за    ошейник, лесничий, превозмогая боль в помертвевших пальцах, двинулся к заимке. На Тайгу почти легла ночь.
 Снегу выпало по грудь, идти почти невозможно: Сомов уже хотел отказаться от проверки и вернуться, когда внимание привлек необычный звук — не то стон, не то писк. Сдернув ружье, он замер — почти закопанный, рискуя замерзнуть до потери возможности двигаться, лесничий чутко прислушивался. Пес также замер, будто понимая, что без него хозяину не выбраться.
 Звук повторился — точно скулил щенок... в избушке! Сомов кашлянул, надеясь выманить зверя в прицел: воцарилась тишина, потом тихое: «М...ма..!» и снова скулеж. Не теряя времени, Артем, неловко переваливаясь, направился к заимке.
 Парень, в красном пуховике, сидел у дальней стены, обхватив колени. По цвету лица потерпевшего Сомов понял — нос обморожен, большая часть кожи тоже... но жив. Дикие, неимоверно расширенные зрачки впились в лицо белого от снега гостя.
- вввв....вввв..... - синие губы не шевелились.
- Вставай, живо! - Артем намеренно хотел напугать, чтобы парень дернулся,  дал импульс почти убитому холодом телу. - Ну?
 Пошевелился! Будто ворочая тонной, пешеход оторвал от колен руки, поднял к лицу и снова замычал. Кажется, плакал, но обмороженное лицо не шевелилось.
 Рывком Артем поднял человека с пола — парень застонал так, что сердце кольнуло — но Сомов тряс его, как куклу, пытаясь хоть чуть-чуть оживить. Вдвоем обратный путь не пройти...
- Пес! Пес!
 Артем звал еще и еще… Теперь похолодел он — всегда преданная, собака оставила.  Без пса не выбраться и одному, а с грузом... шансы равны нулю.
  - Не мычи — беззлобно бросил лесничий, садясь рядом с парнем, но тут же вскочил. Встав на пороге домика, он вскинул ружье и отстрелял весь магазин: десять патронов, с интервалом пять минут. Потом вытащил из кармана непромокаемую коробку — НЗ — со спичками. Бумаги нет, маловероятно, что промерзшее дерево загорится...
 Через тридцать минут, чувствуя приближение термического удара, Антон выбросил последнюю горелую спичку. Парень, кажется, потерял сознание — а может, умер: без всякой цели Сомов обнял его и принялся ждать чуда.   
 Бурлаков поговорил еще с одним лесничим, и ехал домой. Шансов выжить после  двух суток блуждания у студентов нет. Выдыхая сигаретный дым, Петр вглядывался в две полоски  света перед машиной; снова начался снег.
 Огромный зверь появился неожиданно, прямо перед капотом. Резко выжав тормоз, Бурлаков послал машину боком, стараясь причинить меньше вреда лесному жителю. Не доезжая до него метра, «Патриот» замер.
 Чудище, покрытое снегом, тяжело дышало, но не уходило. Поэт несколько раз погудел — бесполезно, зверь и ухом не повел. Вдруг — загавкал хрипло, знакомо...
- Пес? - Бурлаков приспустил окно — Иди сюда!
Точно! - зверюга мотнула хвостом, подошла. Снежные хлопья покрывали густую шерсть; в неверном свете фар он казался огромным. По бокам накатанной дороги рушились снежные шапки; неприятно во тьме, громко, ломались невидимые ветви. Петр открыл дверь, вышел, запустил собаку назад.
- Ты чего здесь, а? - Бурлаков погладил ледяную щетину, бывшую недавно шерстью.
 Собака залаяла, рванулась к двери.
- Нет, дружок, я тебя домой сдам, хозяину — Поэт улыбался — Ну, вперед? - он выжал сцепление и с хрустом вставил передачу.
Пес замолчал... а потом бросился на стекло головой. Звон чужеродно пронесся по  мерзлой, безжизненной Тайге. Льдинки на шее собаки, на груди и возле ушей окрасились водянисто-красным.
- Ты что творишь?! - заорал Петр, резко выжимая тормоз. Сквозь выбитое окно в салон ринулся холод.
Собака повела себя совсем странно — взяла мощными белыми зубами за плечо лесничего, и несильно рванула. Даже сквозь толстую дубленку Бурлаков почувствовал мощь этой хватки.
- Э, да ты бешеный... - в кармане лежал «ПМ»: ладонь сжала плотную, рифленую рукоять.
 «Гав! Гав!» - звучало жалобно, с подскуливанием, с выдохом... Поэт скосил глаза — собака толкала морду в разбитое окно, снова и снова напарываясь на торчащие, как пики гор, не вылетевшие стекла.
 Она говорила, как могла. Бурлаков вышел и открыл Псу дверь — тот немедленно выскочил и отбежал на несколько метров, оставаясь в желтом свете фар. Поэт вскочил за руль и врубил передачу:
- Веди, родной!
 Собака, будто услышав и поняв, рванулась в темноту. Бурлаков включил рацию:
- Станция-два, я станция-Один, слышишь?
- Говори, Петя — хриплый голос казался заспанным.
- Записывай срочно: мои координаты: два-два-шесть, иду пока дорогой, но могу свернуть. Буду все время на связи. Кажись, у Темыча Сомова беда...
- Что такое? - голос немедленно проснулся — Звонил он? Откуда знаешь?
- Друг сказал... - хмыкнул Поэт, ни на миг не теряя глазами серо-белую, сляпанную снегом холку зверя.
 Артема Сомова спасли — вертолет прибыл через несколько часов: лесничего нашли без сознания, но дышал.   Парня не успели — обморожение всего тела. Второго — напарника по риску - так и не нашли: официально признали без вести пропавшим.
 Собака прожила еще три года: погибла, встретившись со стаей волков. Хоронили всеми лесничими, со всех заимок, даже спасатели, те самые, прибыли... Артем украдкой стирал слезы, Марина рыдала навзрыд... они потеряли такого друга, какого у половины ныне живущих никогда не будет.
 В том месте, где похоронена собака, прибит к дереву маленький венок и табличка с многими росписями: «прощай!».