Милостыня

Сколько себя помню – никогда не подавал милостыню. Не то, чтобы жадничал – просто не считал этой нормой. Несколько раз покупал просящим голодающим лакомства из «фаст-футов», но деньги предпочитал не давать. Уж очень был силен страх разочарования, заложенный с детства рассказами взрослых, что попрошайка обязательно либо отдаст все вырученное рэкетиру, либо пропьет.
И вот однажды я, весь в своих мыслях, спускался в переход. И краем глаза заметил сгорбленного, как мне показалось, правда, неплохо одетого попрошайку, который стоял со стаканом в руке, низко опустив голову и уставившись взглядом куда-то там в пол. И так мне показался его внешний облик чем-то близким и знакомым, что в голове одна за другой пробежали примерно такие мысли: "Такой бы не отдал своих денег... Да и пропивать не стал бы... Выглядит подозрительно прилично... Случилось что-то из ряда вон выходящее... Да что от меня убудет что ли?"
На этой последней мысли я полез в карман брюк, в коем по привычке хранил мелочь для быстрого доступа на случай покупки билетов в общественном транспорте, в отличие от бумажных купюр, которые были аккуратно сложены в моем бумажнике. Я нащупал самую крупную по диаметру монету, достал ее и, понимая, что не хочу делать даже шага в сторону просящего, дабы не привлекать внимания, положил монету сверху на фигуру из указательного и большого пальцев правой руки. Кое-как прицелившись, мои пальцы сделали этой конструкцией щелчок и метание в сторону парнишки. Удовлетворительно отметив исчезновение монеты у него в стакане, немного недоумевая от отсутствия звука позвякивания, и немного насторожившись от звука какого-то всплеска, я уж было собирался поворачивать голову в сторону первоначального направления своего движения и продолжать путь, как услышал неожиданный возглас.
– Твою ж дивизию! – проревел бывший попрошайка, разведя руками.
Мне сразу подумалось: «Только б не военный».
– В кои-то веки спустился в переход погреться, выпить кофе из автомата и тут на тебе! – продолжал возмущаться тот самый субъект.
Надо было что-то делать. Но несуразность ситуации ввела меня в некий ступор и идейные мысли ухода от конфликта потекли как-то вяло, без особой прыти: «Затеряться в толпе... Сделать вид, что я здесь ни при чем...»
Уж не знаю – сколько бы я еще допускал эти низменные порывы следовать древнему инстинкту, если бы не моя воспитанность, которая в какой-то момент времени взяла верх. Я подошел к бывшему попрошайке, но уже самолично являясь обладателем просящего выражения лица.
– Вы уж простите, – как-то неубедительно замямлил я, понимая, что раскрыть истинную причину своего поступка мне не позволяет та самая воспитанность, которая подвигла меня подойти.
Я ведь прекрасно понимал, что правда вызовет еще больший гнев ставшего почему-то рослым и здоровенным мужиком бывшего парнишки. Он с прищуром смерил меня с головы до ног и вопрошающим взглядом стал ожидать моего объяснения. И тут мне на помощь пришли вечная подружка всех тех, кого я всегда презирал. Да, она самая – ложь. Можно было бы, конечно, написать здесь, что то была смекалка или фантазия, но к чему кривить душой, если сама ситуация расписана здесь мною уже не красным словцом.
– Да заигрался я, гадал на монетке: согласиться или нет, пойдет или нет, – начал я свою выдуманную историю и добавил: – Соскочила, знаете, бывает...
– Не знаю, – кратко отрапортовал мне незнакомец со все еще удерживаемым стаканом с кофе в руке. – А кто согласиться и кто пойдет?
– Дама сердца, – с некоторым подобием улыбки продолжил я излагать свою объяснительную.
– Любовь что ли? – вроде бы успокаиваясь, уточнил кофеман.
– Ну, как сказать? – начал я входить во вкус повествования.
– Так, ладно, хорош! – перебил меня мужчина, явно не желая разведывать подробности моих сердечных дел, и вынес свой вердикт: – С тебя новый кофе – и мы в расчете.
– Так точно! – отчего-то браво согласился я.
– Со сливками, – добавил мой попрошайка.
– Есть, – ответил я, с готовностью заряжая купюры в автомат.
Через пару минут я уже выходил из перехода, довольный своей дипломатичностью и умением решать конфликтные ситуации. А еще с тех самых пор я твердо решил для себя, что никогда не буду подавать милостыню.