Ничтожество

Иволгин был человеком ничтожным. Трудно сказать почему, но все считали его ничтожным. Его жена Дуня несколько раз в день говорила ему: Ты – ничтожество! Коллеги по работе подсыпали в его кофе соль. Прохожие на улице смотрели на него презрительно и прицокивали, а то и прыскали смехом, глядя на его одутловатое лицо и замечая испуганный взгляд исподлобья. Даже коты брезгливо отворачивались, когда он проходил мимо, несмотря на его заискивания и заигрывания. Иволгин очень любил котов, но и они презирали его. Сам Иволгин уже давно смирился с положением ничтожества и считал его вполне закономерным, хотя и несколько несправедливым, если рассматривать его личность в масштабе всего человечества.

В тот злополучный день Иволгин лежал на пляже. Пляжей он не любил. Он любил реку и родные просторы средней полосы. Березы с белой гладкой и лохматящейся корой и шершавыми черными островками; заросли лещины, укрытые густой травой овраги и холмы. Он с большим удовольствием побродил бы по лужку в поисках земляники, лукаво выглядывающей из травы, искупался бы в прохладной речке, отдохнул в тени осинника. Да, в осиннике у Иволгина переставала болеть голова. Ах, Боже мой! Как давно это было! Он вспомнил, как они с Дуней на велосипедах ездили на реку, останавливались среди осин на высоком берегу, а потом часами наблюдали за мальками. И за муравьями, сновавшими туда-сюда в поисках еды и нужных для муравейника предметов.

Эх, Дуня стала властной женщиной, а Иволгин – совсем изничтожился! Вот и теперь, глядя на море из-под полосатого тента, он с отвращением думал о семи днях, которые осталось провести здесь, в этом ведомственном санатории, куда Дуня, просто героически изловчившись, достала две путевки, хотя сама была здорова как бык.

Море лениво плескалось о мелкую серую гальку, которая почему-то казалась Иволгину цементной крошкой, чайки истошно орали, ни единого деревца, на котором могли бы сидеть цикады, не было… А вот пять лет назад Иволгин целыми днями наблюдал за этими жирными певчими мухами, которых по нескольку штук сидело на одном маленьком деревце возле их палатки. Тогда по утрам они с Дуней наблюдали за бакланами, которые как бетонные груши неподвижно стояли на камне прямо напротив входа в палатку. А закат!...

Иволгин с надеждой посмотрел в небо, но и оно показалось ему полинялым и скучным, без единого облачка - огромное отстраненное небо, которое всем своим видом давало Иволгину понять, что ничтожество он и есть. Он виновато перевел глаза на гальку, осмотрел свой тугой, значительно округлившийся живот, спустился взглядом по сухим стареющим ногам, ненадолго  уставился на пожелтевший ноготь большого пальца и, совсем расстроившись, беспокойно закрутился на своем жестком и вонючем лежаке. Книга виновато лежала в стороне, людей не было - только один мальчишка на дорожке для плаванья, отмеченной поплавками на веревках, протянутых между двумя пирсами.

– Хоть бы плавать научился, а потом бы шел на глубину, - раздраженно подумал Иволгин, который плавать почти не умел и воды боялся, а купался у берега вместе с пожилыми женщинами и детьми до пяти лет. Вообще-то плавать он пытался, по-собачьи, в далеком детстве, но после того, как дед, как щенка, кинул его на глубину в надежде научить держаться на воде, страх навсегда засел в его душе.

Он совсем уже засобирался было домой, в номер, как вдруг ему показалось, что мальчишка тонет. «Нет, не может быть», - подумал Иволгин. Не сейчас, когда на пляже никого нет, только вот он, Иволгин, а все где-то там, далеко.  Но, похоже, что мальчонка и вправду как-то совсем уж беспомощно барахтается, пытаясь ухватиться за поплавки, которые тут же уходили под воду.

«Но ведь я не умею плавать», - подумал Иволгин и подбежал к воде. Мальчишка хватался за поплавки, на несколько секунд исчезал под водой, потом выныривал, хватая воздух. «Помогите!» - отчаянно пищал он.

«Но ведь я же не умею плавать». Помня о своем ничтожестве и никчемности, Иволгин все же плюхнулся в воду и нырнул под первый поплавок. Пыхтя и отплевываясь, он неуклюже стал на дно. Внезапно он почувствовал какой-то небывалый прилив сил и отчаянно ринулся на следующую дорожку, преодолев вторую линию поплавков. Еще две дорожки. И никого, кто мог бы помочь.

Мальчишка заметил, что Иволгин идет ему на помощь, и начал орать. И тут нежное сердце Федора Петровича Иволгина не выдержало. Он кинулся к парнишке, рыдая и приговаривая: Держись, малец! Я сейчас. Преодолевая одну за другой коварные линии поплавков, Иволгин, как мог, надувая щеки и пыхтя, плыл туда, где дна ногами уже не достать. Но ведь я совсем не умею плавать! Паренек тянулся, пытаясь ухватиться за руку Иволгина, а Иволгин протягивал руку ему навстречу, зная, что этого делать нельзя, но  боясь обидеть человека. Ухватившись за руку дяденьки, мальчишка дернулся, нога освободилась от гнусной веревки, и Иволгину стало совершенно ясно, что вот сейчас они оба идут ко дну. Ну что ж! – пронеслось в голове Иволгина, – умирать – это совсем не страшно.

Но в тот момент произошло нечто необычное. Иволгин ясно ощутил, как какая-то неведомая сила будто вытолкнула в сторону берега и его, и мальчишку, и через мгновенье их ноги стали на дно. Мальчишка мигом выскочил из воды, а Иволгин, опустив голову, откашливаясь, медленно побрел на берег. На мокрой гальке стояли старые шлепанцы. Дрожа от страха и холода, мальчишка быстро надел шлепанцы, посмотрел презрительно на Иволгина и, процедив «Придурок!», убежал.

Иволгин устало опустился на гальку. Да, действительно, придурок, - про себя согласился он, встал, натащил на мокрое тело старую растянутую футболку и молча побрел в корпус, где разомлевшая от массажа, но недовольно надувшая губы Дуня ждала его, чтобы вместе идти на обед.