Невесёлое имя

(возвращаясь к опубликованному)

   В русской поэзии есть одно весёлое имя, после которого идут сплошь невесёлые имена, может, потому что Пушкин неподражаем. Зато рубцовско-кузнецовская небесная трясина стала для многих сторонников  прямо-таки бичом божьим. Не катит нам в весёлости. Сломать эту предопределённость пока не удаётся. Вот и Николай Зиновьев возник сегодня как один из многих последних невесёлых стихотворцев.
       Не хотел я больше трогать Зиновьева, но наткнувшись на его строчки –

Стих мой и короток и сух,
похож на щелканье затвора,  -

вспомнил о своих забытых стихах застойных лет, от которых давно отказался и даже сжег, как сжигали во все времена..; но осталось в памяти:


Тревожен дух России,
как щелканье затвора…

         Слова эти как бы стали… пророческими… Не жилось тогда; как накаркал…
         Такого рода попадания не так уж и редки, но  удивительны, что  и послужило поводом  вернуться к Зиновьеву. Предвижу, меня могут обвинить в примазывании к чужой славе. Я этого не боюсь, так как, собственно, не столько о Зиновьеве пишу, сколько о своём.
        Дискуссионно я уже высказывался о стихах Зиновьева в материале «Старая песня о главном» («ЛитРоссия», №37, 2010г.) о его вращении по замкнутому кругу православия. Пожалуй, никто из поэтов так жестко не позиционировал себя: или вера – или смерть. Его пунктик. Насколько это правомерно – вопрос философско-богословский, а точнее личная заморочка Зиновьева. Но зачем тупить?.. Так и хочется сказать – не заморачивайся…
       «Поэзия выше нравственности. Или, по крайней мере, совсем иное дело» - бросил вскользь Александр Сергеевич.
        Поэты всегда метались между верой и неверием: «Стыдно мне, что я в Бога верил, горько мне, что не верю теперь» (Есенин).
        Зиновьев же ни разу не усомнился в своём выборе, во всяком случае в стихах, в чём и состоит его прикол… Это и напрягает…
       Помню (в дни похорон генсека Брежнева) цинично-эксцентричный выпад в ЦДЛ Евтушенко, по-своему тоже патриота. Это произошло на моих глазах. Кто-то из литераторов поздоровался с ним довольно сухо, на что Евтух, демонстративно громко расхохотавшись, привлекая тем самым внимание окружающих, бросил фразу: «Тебе что?.. не нравится моё полное несовпадение с моим лирическим героем?..»
       Ох уж эта манера громогласно выражаться в профессиональном кругу… А эти жесты, позы… тыр-р-р пр-р… нашатыр…
       Впоследствии, многие годы наблюдая  за бесконечным противоборством левых и правых, я записал:

Хоть не люблю я демороссов что-то,
но огради от наших патриотов…

       Похоже, Зиновьев впал в собственную наркотическую зависимость от религиозно-культового допинга, от тонизирующей темы гибели Родины, и без этого – уже никуда…. Его боль. Но только выходит на светский уровень - получается осечка, как в стихотворении, в котором Зиновьев возражает Гамлету. На коротком дыхании его четверостишия и восьмистишия часто не достигают цели. Может, ему в стихах не хватает исконно русского мата… Сразу скажу: у меня нет задачи гнать фуфел… или взять Зиновьева за кадык, как это уже пытались делать некоторые из коллег, что и понятно. На то он и талант. Но что-то мне мешает, вызывая раздражение. Может, в целом уязвимый его посыл?... Это «что-то» и есть та самая ложка дёгтя, преследующая нас. Всё тварное противно Богу, но всё тварное – тоже от Бога. Нет ли тут в Библии, как и во всякой книге, противоречия, которое лежит на поверхности, поэтому его не замечают, или не хотят видеть.
        Тэ-э-к… Кажется, я понял, что раздражает: поэту не пристало брать на себя роль исповедующего приходского батюшки. Тогда не лучше ли почитать Библию, чем иные стихи… К сожалению, Зиновьев успел как-то неуклюже и не по-христиански самолюбиво ответить своим критикам, всех заклеймив завистниками. Ну-у… не знаю…
…В Есенине, при всём трагизме его судьбы, играло артистически-улыбчивое отношение к миру.
…В своё время на упрёки в недостатке юмора в стихах мне пришлось отмахнуться:

«Юмора недостаёт стихам твоим», -
говорят еврейские поэты.
«Что с того, - я отвечаю им?-
В Библии его и вовсе нету…»

    Мне возразили, мол, в книге пророка Малахия есть юмор.
   Порылся я в откровениях Малахия, но так ничего смешного и не нашёл. Может, просто не понял библейского юмора...
     В связи с этим припомнилась встреча в 1980 году в одной московской компании молодых приверженцев веры с отцом Дудко, которого я спросил провокационно: «Зачем писать, когда есть Библия?...» Он в знак согласия лишь покачал головой, хотя всю жизнь грешил стихами (духовными). Впоследствии я опубликовал строки:

Библию не для того писали,
чтоб её потом читали.

     Слов русский, родина, вера, Бог, Россия, Христос… в стихах Зиновьева, как на собаке блох или клещей в лесу; и без того должно быть ясно, что русский. Я тоже из всех слов больше всего люблю слово  р у с с к и й  - моё любимое слово, вызывающее в душе бездну эмоций (…), с которыми порой не справляюсь. И вот уже тема гибели России приобретает у Зиновьева навязчивый, маниакальный оттенок, истерическую окраску, что вообще-то не свойственно русскому человеку, скажу без фанатизма.     Приходит на ум сентенция, что империи имеют свойство гибнуть. А как быть с концом света?.. И стихи Зиновьева не добавляют оптимизма, хотя он с этим слегка опоздал, живя в своей станице, поскольку ещё в 90-е годы Юрий Кузнецов на одном публичном выступлении невольно обронил во вступительном слове трагическую фразу: «Закатилось солнце России…», тем самым открыл и закрыл тему. Параллельно совершали символические акты самосожжения московские суперы типа Владислава Артёмова.
    Лично мне ближе Онегин, который с легкой горечью спокойно говорит: «Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя…», или Печорин, когда на дуэли ещё более хладнокровно бросает доктору Вернеру: «Может, я хочу быть убит…» В те далёкие времена Россия тоже не кайфовала: только оправилась после Наполеона, вела непрерывную войну на Кавказе, на Балканах и в Крыму. Но паники не было. К сожалению, от вековой диалектики русской души мы в ХХ веке и в жизни и в литературе сползли на обочину.
    И Зиновьев продолжает махать своей оглоблей:

В погибающей нашей Отчизне,
Где живущим свет белый не мил,
Засыхает само древо жизни
И протяжно скрипит на весь мир.

Фу ты,  ну ты - лапти гнуты… Не хило, и подобных строчек у него можно набрать с чёртову дюжину. Условно говоря, попадись эти стихи на глаза врагам России, – будет ликование. Видимо, это и дало повод для резко отрицательного отзыва Виктора Лихоносова, что Зиновьев «вредный, антирусский поэт». Звучит почти как пахлава, в смысле - похвала. Может, это и слишком.., но в этом что-то есть… Такие слова надо ещё заслужить. Именно здесь Зиновьев и высекает искру поэзии, поражая изобразительной силой:

И с душной тоскою подранка
Глядишь, как на мерзлом окне
Пустая консервная банка
Пылает в закатном огне.

    Сильные метафизические ходы в сочетании с психологией противоречий подрывают веру, но тут и рождаются лучшие стихи.
     Реально религия увядает, на смену ей пришли более изощренные способы зомбирования; однако, как в насмешку, церкви и храмы восстанавливают, строят новые, хотя они отдают музейщиной; но ещё теплятся остатки веры, и Зиновьев с его tabula rasa  в стихах яростно воюет за неё. 
     Как и во все времена, нам маячит цель, удаленная на nn-ое количество божественно-световых лет, черная дыра России, аннигилирующая остальной мир.., потому что русские – народ небесный, для которого жизнь всегда была слишком материальной.
      Всё пучком.    
      Между тем, в подсознанке, как всегда, шевелится сомнение: никто не знает – куда двигаться, а, главное, зачем. В  поэзии подобное неведение - «Куда ж нам плыть?..» – почти святое. Не потому ли продолжается древнее как мир болотистое бормотание в зарослях и дебрях русской поэзии, её галактический бред; глючат межгалактические трассы планетарных стихов, апеллирующих к вечности. Ядовитые инвективы; жизнерадостные выпады неукротимых пожирателей женского естества, вечных рабов слова; и, наконец, подкоп Юрия Кузнецова под всю советскую поэзию… и, в свою очередь,  наш подкоп под него самого…
     …Тэ-эк-с.., прэкс-мэкс…Похоже, Зиновьев не бросит донашивать рубище рубцовско-кузнецовской поэтики, где он нашел свою небольшую брешь.



Николай Сербовеликов