Повесть. Попутчица

Моей подруге Лиде Береде посвящается.

   Пассажирский поезд медленно подходил к станции. Притормаживая, урча, выпуская клубы белого густого пара, тут же разрываемого морозным воздухом на куски, скрипя суставами, остановился напротив вокзала. Рабочие, спустившись вниз, к рельсам, постукивая по колёсам, двинулись вдоль состава.
   Народ, только и ожидавший остановки поезда, решительно направился к вагонам. Проводницы, не смотря на короткую стоянку, нарочито неспешно открывали двери, протирая поручни, высвобождали ступени. Пассажиров было немного, по два - три человека на вагон. В это время года, зимой, мало кто ездит, в основном по необходимости.
   В пятый вагон, предъявив билеты, сели два пассажира. Седой старик в дублёном чёрном полушубке, да девушка в стареньком коричневом пальто с цигейковым воротником, в платке завязанным под подбородком, с небольшим клетчатым чемоданчиком в руках.
   Девушка уже заняла своё место в пустом купе, сняла платок и убрала чемоданчик, когда её попутчик, шумно сопя, протиснулся в дверь и плюхнулся на полку. Он принялся с усилием снимать с плеча вместительные и, по - видимому, тяжёлые сумки. А те, как - будто приросли к полушубку старика, не снимались и всё тут! Он, чертыхаясь, извивался, пытаясь хоть не снять так, выползти, из под них.
   Глядя на эти мучения девушка пришла на помощь. Сумки были большие, из кожзаменителя, раздутые, и предусмотрительно, чтобы не лопнули, перевязанные разноцветными поясами от ситцевых женских халатиков, видимо давно сношенных. Отдышавшись немного и придя в себя, старик, неожиданно заговорил на суржике, смеси украинского с русским, как разговаривают в основном на юге России:
 - Ой, спасыби тоби, сэрдэнько! Ну, баба и загрузила мэни, як вола. К дачке еду,
там внуки народылыся, аж целых два, хлопцы! Трэба допомогчы, а як жеж!
   Какое-то время ехали молча, покачиваясь в такт движения поезда и глядя в окно. А за ним проплывали бугры и перелески, полустанки и деревушки укрытые надёжно снегом. Зимой темнеет быстро и скоро в купе зажегся тусклый свет.
   Девушка всё так же сидя в одной позе, неотрывно смотрела в окно. Взгляд её, не моргнув был устремлён в одну точку. Там, как в зеркале, отражалось её миловидное личико в обрамлении волнистых прядей волос, милый вздёрнутый носик, большие зеленоватые глаза с густыми ресницами и пухлые губы. Они-то и выдавали закрытость потому, что сжаты были крепко. С начала пути девушка не проронила ни одного слова.
   Старик дружелюбно настроенный и расположенный к разговору, наконец не выдержал напряжённой обстановки, сложившейся в купе, решительно хлопнул себя по коленям:
 - Так, трэба вечерять!
   Она вздрогнула от его голоса, но тут же застыла  в прежней позе.
 - От зараз - приговаривал он, развязывая тугой узелок на пояске и расстегивая сумку.
 - Кабанчика закалолы, жинка ковбас напекла, смачные ковбасы! Сидай доню!
 - Спасибо, не хочется,- тихо, разлепив губы, промолвила она.
 - От же ж дивчина, не спробовала, а вже каже-нэхочется!
 - Нет, правда, я сыта.
   Старик молча доставал домашнюю колбасу - кровянку, варёные яйца, шмат сала, в ладонь толщиной и каравай ржаного, домашнего хлеба, очень душистого, который украинские хозяйки ставят обычно не на дрожжах, а на хмелевой закваске.
   Девушка, покосив глазами на суетливого попутчика, незаметно сглотнула слюну, но тут же приняла безразличный вид.
   Старик, как - бы не замечая, её непроизвольного движения всё суетился со своими котомками:
 - Вот же ж дурна баба, хиба я усэ зъим?
   Он сокрушённо качал головой, а в голосе слышалась гордость за жену, позаботившуюся о нём:
 - Тащить же тяжко!
   В дверь купе заглянула проводница:
 - Чай берём, сколько?!
 - Це ты не бачишь зовсим, чи шо? Тры!
   И хитро подмигнув попутчице, пояснил:
 - Люблю чай! Мне два и тоби одын, добра?
   Та молча кивнула. Разговор этот вернул в действительность, расположив попутчиков к контакту:
 - Сидай, будем зараз исты, нэ стесняйся.
 - Я не стесняюсь, просто не хочется. Совсем,- произнесла она еле слышно.
 - Добра. Нэ хочешь, як хочешь, но поспробуй.- настаивал он - Я тоби ничого дренного нэ зробыв, так?
 -Так,- эхом откликнулась она и приняла из заскорузлых рук старика ломоть хлеба с круглыми кусочками колбасы, щедро разложенными на нём.
 - А ты с огурком, с огурком, багато насолылы у цим роце. Смачно тоби?
   Девушка закивала головой, не имея возможности ответить с набитым ртом.
 - То - то ж,- удовлетворённо констатировал старик.
   Наконец вдоволь наевшись и убрав остатки пищи, выпив горячего, сладкого чаю, который в дороге необычайно вкусен, может из-за того, что в стаканах с подстаканниками, попутчики расслабились. Старик, положив локти на столик мечтательно проговорил:
 - Эх, зараз бы цыгарочку закрутить, так жинке обещался не курыть.
   Глаза его блестели, а морщинки возле них расползлись бороздками.
   Девушка села поглубже облокатясь на стену, наклонив набок голову, думала о чём-то своём. Но напряжение на её лице прошло, а губы были слегка приоткрыты.
 - Отпустыло,-подумал с облегчением старик.
   Некоторое время они ехали молча, вздрагивая вместе с вагоном на стыках рельсов и думая каждый о своём.
   Наконец, старик спросил:
 - Далэко едешь?
 - Не знаю,- послышалось в ответ.
 - Як так?
 - Да вот уж так.
 - Мени это не понятно.
 - Мне тоже,- ответила она ещё глуше.
 - А ты расскажи, доверься мэни. Яж чоловик старый, много в жизне повидал, такое бывало, що в голови не укладывается.  А тоби легче будэ, та и в сэби разберешься.
 - Долго рассказывать и тяжело, да и не знаю с чего начать.
 - А ты поспробуй, не спеша, по трошечку, с самого початку. Шоб разуметь, надо с початку. У нас цела ничь упереди.
   Девушка с сомнением помолчала, как бы взвешивая, стоит ли откровенничать. Старик не торопил её, боясь спугнуть возможную доверительность, и возникшее между ними расположение друг к другу. Наконец, вздохнув, решилась.
Вот о  чём она поведала.
   Звали её Лида. Первый ребёнок в многодетной семье и  единственная девочка. Мать и отец работали в колхозе, а жила семья в маленькой хатке на краю села. Хатка осталась после смерти родителей Лидиного отца. Она была деревянная, рубленная, вросшая в землю, крытая старой соломой. Полы земляные, утоптанные за многие - многие годы ногами предков. Через крохотные мутные оконца, снаружи украшенные облезлыми, некогда голубыми ставеньками, скупо поступал внутрь дневной свет. А притолока над дверью такая низкая, что приходилось сильно нагибаться, чтобы пройти под ней. Особенно трудно было отцу, потому что он был высок ростом. Звали его Пётр, а маму Анной, но отец называл её Нюрой или Нюсей. Всех детей, в том числе и Лиду, родила мама дома, всех принял отец. Только начинались первые схватки, отец растапливал печь, ставил чугуны с водой на загнетку и велел маме готовить необходимое. Сам же лез в шкафчик, доставал оттуда большие ножницы, которые называли овечьими, так как стригли ими, в сезон, шерсть с овец. Ножницы эти, крякнув, наверное с долей сожаления, он погружал в большую алюминиевую кружку, доверху наполненную мутным самогоном, чтобы обеззаразить их. Хоть самогон и был белёсым и вонючим, но зато крепости неимоверной, любые бактерии убивал наповал. Из - за божницы доставал отец очки, по - видимому дедовы, на которых вместо дужек красовалась старая резинка от трусов. Надевал неспешно их на голову, как это делает врач лор и до нужной поры очки оставались у него на лбу.
   Когда наступало время рожать и стоны матери учащались, детей летом отправляли на улицу, а зимой, укутавшись, они выбегали в сени. Сидели там, как воробушки, нахохлившись, тесно прижавшись, друг к другу и гадали, кто на сей раз родиться, но был как всегда, мальчик. А родилось их, кроме Лиды, пятеро.
   Когда девочка была ещё маленькая и оставить её было не с кем, то уходя на ферму или полевой стан, мать привязывала Лиду за ногу к столбику железной кровати, оставляла возле бутылочку с водой, натянув на неё резиновую соску, точно такую, как на бутылке с канцелярским клеем. Возвращаясь, она часто находила дочку спящей, мокрой и зарёванной, бывало и хуже. С взрослением на плечики её были возложены, часто непосильные, обязанности по уходу за маленькими братьями. Мама всё больше и больше раздражалась на дочь, заставляя её, наравне с собой, ухаживать за детьми. Часто срывалась, грубо крича и распуская руки. Только и слышалось: - Лидка, тетёха, где ты ? Вот получишь у меня!
   И Лидка получала. Только отец, когда бывал дома, заступался. Но, он был тяжело болен туберкулёзом, в открытой форме, часто лежал в больнице райцентра и это ещё больше усугубляло положение девочки.
   Иногда всё же бывали и радостные дни, это когда в село приходил цыганский табор. Цыган народ не жаловал, а вот Лидина мать пускала их на постой. На несколько дней двор оглашали звуки гитар, песен, жарко горел во дворе костёр, и мелькали в пляске разноцветные полушалки, веером распускались яркие цыганские юбки. Нюра отдыхала с цыганами душой, становилась мягкой и улыбчивой, забывала свои горести. Они делились с ней продуктами, помогали чем могли. Узнав о её беде и услышав от знахарки, что можно поднять с больничной койки Петра настоем алоэ с мёдом, цыгане собирали по окрестным сёлам отростки этого незамысловатого растения, которое в изобилии росло в старых корчагах и чугунах на окошках крестьянских хат. Нюра отжимала сок и смешивая с мёдом лечила мужа. Тому действительно становилось на время лучше, и он возвращался из больницы домой.
   Так как был он чадолюбив и добр по натуре, то соскучившиеся по отцу дети льнули к нему. А он, укладываясь на горячую, истопленную печь и накрывшись телогрейкой, подгребал к себе под бок малышей, целуя их.
   В результате вскоре дети заболели туберкулёзом. По решению врача и председателя колхоза их изъяли из семьи, распределив по лечебным учреждениям. Лиде тоже пришлось месяца три прожить в лечебнице санаторного типа. Ей там очень понравилось.
   Когда дети возвращались домой, выздоровев ввиду своего молодого возраста быстро, то обыденность накатывала на семью с новой силой.
   Отцу становилось всё хуже и хуже, он высох, не переставая кашлял и большую часть года проводил в больнице.
   Как-то раз, в очередной приход цыган, Нюра попросила уставшим тихим голосом старую цыганку:
 - Ты бы и мне погадала что ли,  Матлюба? Чем моё сердце успокоится?
   Надо сказать, за все годы их дружбы, Нюра ни разу не прибегала к гаданию и вот она решилась, сама попросила. Часто соседки говорили, что цыгане, которых привечает, обворуют её, на что Нюра усмехаясь, замечала:
 - А что у меня брать - то, горемычную долю, кому она нужна, упаси Боже!
   Матлюба отправила из хаты всех детей, своих и Нюриных, чтобы не отвлекали. Села за стол, вначале разгладив скатерть руками, разогнав складки на ней, положила колоду карт Таро.
   Неспешно, с чувством ответственности за свои слова, принялась гадать.
Озабоченная увиденным, подумав и взвесив всё, наконец, решилась заговорить.
Нюра, в необычном волнении охватившем её, теребила концы платка, готовая принять решение судьбы.
   Наконец Матлюба, вздохнув поведала:
 - Как тут не крути, а быть тебе вскорости вдовой, помрёт Пётр.
   Нюра, вскрикнув, закрыла лицо ладонями. Цыганка меж тем продолжала:
 - Но в доме он не будет, а будет вон там на скамейке под окном, а потом там, под сараем.
 - Да ты что, с ума, что ли сошла? Как же я позволю себе хозяина дома да не поставить в хате, ты что?
 - Ну, хочешь, верь, хочешь нет, но это правда,- с ноткой обиды сказала вставая Матлюба.
 - Верно люди говорят про цыган, врут они всё! Надо же такое придумать, под сарай,- мысленно возмущалась Нюра.
   Через некоторое время из города сообщили о кончине Петра.
   Председатель колхоза помог, чем смог. Дал денег на захоронение, выделили из колхозной столовой продуктов на поминки, мужики сколотили гроб. Обрядив, покойного привезли к дому и попытались внести внутрь, но не получилось. Низкая и узкая дверь не позволила.
   Промучившись некоторое время, мужики надумали пронести через окно. Там вообще беда, окна совсем маленькие. Решено было поставить на скамейку под стеной дома. К полудню стал стекаться народ на прощание с покойным. Был жаркий летний день, солнце припекало и бликами от стёкол окна играло на мертвенно - бледном лице покойного. Гроб с телом перенесли в тень сарая, в холодок, водрузив на табуреты.
   После похорон Нюра стала совсем несдержанная, часто гонялась за детьми, которые, чувствуя бесконтрольность, становились неуправляемые, но больше всех доставалось Лиде, по поводу и без него.
   Порой соседки вмешивались и отбивали дочь у разъярённой матери.
   Нюру неоднократно предупреждал и председатель, говоря, что отправит в спецбольницу, лечить нервы, пока она не убила кого - ни будь из детей.
   Как-то, когда Лиде было уже лет пятнадцать, мать проломила ей голову горячей чугунной сковородкой, которую держала в руках, пекла в это время блины.
   Девочку увезли в больницу. После этого голова Лиды, когда она причёсывала волосы, представляла стиральную доску, по которой прыгала расчёска, и ей самой становилось жутко. Тут уж вмешалась сестра матери, Лидина тётя, сказав, что заберёт Лиду от неё, что хватит над ребёнком издеваться, и увезла девочку в областной центр.
   Уезжала Лида от матери с тяжёлым сердцем. Жалела её, понимала, что такая она агрессивная оттого, что не сложилась судьба:
 - Бедная, бедная мама, сама не ведает, что делает!
   Себя жалко Лиде не было, привыкла жертвовать собой ради других, например братьев.
   Город удивил её обилием машин, суетой, и большими домами. Тётя когда-то давно, удачно вышла замуж. Избранник её хорошо продвигался по карьерной лестнице, был начальником цеха крупного завода. Детей у них не было, но жили они в трёхкомнатной квартире со всеми удобствами. Любили ходить в театр, встречать гостей. Лиду поразило наличие горячей воды, мусоропровода, лифта и телефона. Она с удовольствием и благодарностью принялась помогать тёте, работы не боялась. А вскоре уборка квартиры, праздничные столы и покупка продуктов к ним, стали её неприменной обязанностью. Однако дядя, человек практичный, категорически решил, что Лиде нужно учиться. И не просто посещать техникум, а быстрее приобретать профессию. Решено, она пойдёт в ПТУ и будет учиться на штукатура-маляра.
    Трудовой коллектив встретил Лиду дружелюбно. Целыми днями бригада отделывала помещения в новостройках, а вечерами и в выходные дни подряжалась ремонтировать частные квартиры. Заработок Лида отсылала матери в деревню.
   Как-то раз поздним вечером она возвращалась домой, после такого ремонта, медленно бредя совершенно уставшая. Шла она по путям маневрового тепловоза именуемого в народе «кукушкой», который курсировал между заводами. Но в это время тепловоз не ходил, и Лида смело шла по шпалам.
Вдруг сзади услышала быстро приближающиеся шаги и тяжёлое, как после бега, дыхание. Не успев опомниться, как следует обернуться, она получила сильный удар кулаком в висок, но устояла на ногах, и резко развернувшись, не смотря на сильную боль, вцепилась двумя руками в полы расстёгнутой куртки человека. Получила ещё один весомый удар в лицо, на этот раз сознание её помутилось и она, упав на колени, скатилась с насыпи, увлекая за собой и нападавшего. Там, внизу, на сырой и холодной осенней земле, разорвав на девушке одежду, мужчина грубо надругался над ней. Она же, лёжа на спине и видя сквозь прикрытые ресницы методично качающееся над собой лицо насильника подумала:
 - А ведь я его знаю. Он живёт в соседнем доме.
   Констатируя это сознание отключилось. Когда Лида пришла в себя и попробовала встать, то поняла, что болит всё. Не было сил шевелиться, не было желания жить.
 - Это конец всему,- пронеслось в голове, и она застонала. Кое-как встав на колени разбитые о щебень насыпи, ухватившись за небольшой растущий у тропинки куст, она поднялась и, покачиваясь, попробовала сделать шаг, потом другой. Так потихоньку, придерживая рваную одежду, Лида двинулась к дому, благо идти было уже не далеко.
   Тётя, открыв дверь, вскрикнула, всплеснув руками. Лиде помогли раздеться, принять ванну и уложили в постель, напоив чаем. Чувство гадливости не проходило, ей хотелось вылезти из собственной кожи, обновиться, забыть всё, умереть, в конце - концов. Ночью она стонала, её мучили кошмары, и болело всё тело. На следующий день был врач, обследовав Лиду, он написал о результатах. Дядя решительно настаивал на суде, и они подали заявление. Потом, и это она помнит плохо, как сквозь пелену, были долгие разговоры, приходили родители парня. Его мать, дородная и шумная, неприятная внешне женщина и вёрткий, с бегающими глазками отец, клялись и божились, что всё это от неразделённой любви к Лиде, что парень просто не знал, как к ней подступиться, что давно приглядывался. Но ведь она такая гордая. Умоляли не губить парня, ему буквально скоро в армию и он с радостью женится на Лиде, так как любовь у него просто неземная. Когда появился в доме сам виновник Сергей, так его звали, Лиде стало плохо, началась истерика. Но он совсем теперь не напоминал того жестокого насильника, каким его впервые увидела Лида. Это был виноватый, нерешительный и скромный парень. Он топтался у дверей в коридоре, мял в руках свою кепку, хныкал и канючил слова прощения, и клялся в любви. В довершение всего, он бухнулся прямо на коврик у двери на колени и сделал Лиде предложение стать его женой, от чего та, по - первости, пришла в ужас.
 - Мы подумаем,- сказала тётя и выставила его за дверь.
   Лида, закрывшись в своей комнатке тоже много думала. Синяки и ссадины прошли, душевная боль тоже утихала, да и тётя призывала её решить проблему миром, то есть согласиться на брак с Сергеем, а вдруг всё сладится? И приводила примеры множества благополучно разрешившихся подобных ситуаций. Меж тем Лиде не было ещё и семнадцати лет, но это никого, по большому счёту не волновало. Видимо за неё уже всё решили.
   Тем временем Сергею пришла пора, всё же идти в армию, от которой он имел уже одну отсрочку, или в тюрьму? Надо было оперативно действовать.
И родственники с обеих сторон приняли решение.
   Свадьбу собрали по - быстрому, гостей было мало. Лидины подружки жались в уголке, большими испуганными глазами глядя на жениха, подразумевая в нём, всё же монстра. Они искренне жалели подругу и не верили в благополучный брак. Дружки Сергея поглядывали на невесту со скрытой ненавистью, считая, что она испортила парню жизнь, прервав их молодые забавы. Две соседки, приглашённые специально, чтобы потом разнести по двору, как милуются новобрачные, как хорошо и главное, затратно прошла свадьба, чтобы даже сомнений не возникло о нечистоплотности мероприятия, зная семейку, покачивали головами и перешёптывались, всё же не доверяя. Их не проведёшь! Тётя и дядя невесты от которых, в конечном счёте и зависела судьба Сергея, не позволяя себе расслабляться и терять контроль над ситуацией, почти не пили, лениво ковыряя вилками в тарелках с закуской и пристально оглядывая публику контролировали обстановку за свадебным столом. Вот кто был счастлив, так это Лидина мама. Находясь в блаженном неведении, она радовалась искренне за дочь, всё время подталкивала молодых друг к другу, целовала сватью, обнимала свата, всхлипывала, вспоминая своего мужа, и призывала всех веселиться от души. Её не ввели в курс дела по нескольким причинам. Первая, это та, что родственники не смогли уберечь девочку, когда-то взятую по личной инициативе на воспитание к себе. Вторая, мать, каким-то образом вмешавшись, могла повлиять на благополучный исход мероприятия. И третья причина крылась в не совсем адекватном психическом состоянии Нюры, которая только - только стала приходить в себя.
   Если же говорить о молодых, то вряд ли чего радостного можно о них сказать.
Сергей в новом костюме, который на нём висел как на вешалке, в рубашке с галстуком, ярко - красного цвета, в лаковых остроносых туфлях, комично выглядел среди этого нелепого застолья и главное, рядом с невестой в белом платьице, с букетиком восковых цветочков в волосах, напуганной и осунувшейся. Когда кричали: «Горько!», она, испуганно вскинув на жениха глаза, тут же их опускала вставая. Жених тыкался влажными губами ей куда-то в щёку, потом с улыбкой обводил взглядом гостей, получал одобрительный кивок головой от матери и плюхался на стул рядом с невестой. Так прошёл вечер. Когда Нюра уходила, уже в дверях она привлекла к себе Лиду и, поцеловав, прошептала:
 - Какая же ты счастливая, дочка! Люди хорошие, дом богатый, а жених возле тебя прямо робеет, сильно, поди любит. Ну и Слава Богу!
   Тётя, прижав Лиду к груди, прошептала ей на ухо
 - Держись Лидуха, не давай им спуску, не позволяй наглеть!
   Легко сказать! В спальне, где постелили новобрачным, молодую жену стала бить мелкая дрожь. Пока жених перешёптывался со своей матерью на кухне, Лида быстро сняла свадебное платье, облачившись в длинную ночную сорочку, юркнула под одеяло носом к стене. Сергей, войдя в спальню, уселся на край кровати, стянул брюки, прежде скинув, как калоши с ног, туфли и сунув Лиде кулаком в бок, прошипел:
 - Подвинься, корова! Разлеглась тут, - и смачно выругался.
   Так началась её супружеская жизнь полная обид, оскорблений и горьких разочарований.
   С утра она слышала зычный голос свекрови:
 - Лидка, всё дрыхнешь! Вставай, готовь мужу еду, провожай на работу!
Разленилась, на наших пуховиках, дрянь!
   Сергей тоже не баловал её добрым вниманием, в лучшем случае вообще не разговаривал с ней или по необходимости. Говорил  односложно, типа подай - принеси. В интимную близость, по настоянию матери не вступал, надеясь в скорости развестись. Пришла повестка в армию и Сергей, на диво, радуясь этому обстоятельству, избавляющему его от ненавистной жены, так неожиданно, по воле случая свалившейся ему на голову, засобирался.
   Были проводы, застолье. На перроне он сказал Лиде:
 - Надеюсь, к моему возвращению духу твоего в нашем доме не будет, гадина. Всю молодую жизнь ты мне сломала.
   Не обернувшись, пошёл к вагону.
   Она стояла, окаменев и когда перрон совсем уже опустел. Слёзы ручьём текли по её щекам от горя и обиды. Не знала как дальше жить, куда идти, не знала и того, что в ней зародилась новая, пока ещё крошечная жизнь, результат того безумного надругательства, того единственного контакта с мужчиной.
   Пожилой станционный рабочий, проходя мимо плачущей Лиды, намереваясь пожалеть её, сказал:
 - Не убивайся так, детка. Время пройдёт быстро, он скоро вернётся. Всё у тебя будет хорошо!
   Буквально на следующее утро, Лида ощутила ещё большую неприязнь в свою сторону. Свекровь заявила, что не хочет кормить и оплачивать коммунальные услуги «дармоедки» и с этой минуты, все деньги, заработанные на стройке и на шабашке, Лида должна отдавать ей, свекрови, а уж та сама решит, что купить и за что заплатить. Да и матери, чтобы не посылала. Хватит, мол, пользоваться, пусть в колхозе лучше вкалывает. И так, заметила она, продукты все натуральные, воздух свежий, чего ещё надо!
   Выбрав свободное время, Лида сделала во всей квартире ремонт, наклеила обои. Приготовление пищи тоже переложили на неё.
 - Чего ж ты хотела? - говорили подруги,- вот в гороскопе написано, что имя Лидия означает рабыня. Ты точно рабыня у этих охамевших родственников!
 - Ох, да я  всю свою недолгую жизнь такая. Судьба!
   Муж писал письма только матери и никогда ей. Иногда она слышала отдельные фразы разговора на кухне. Только по этим обрывочным словам понимала, что у Сергея всё хорошо, и он даже ходил в увольнение.
А однажды он написал, что познакомился с симпатичной девчонкой на танцах. Ну, уж эту новость ей преподнесли со смаком. Ночью Лида горько плакала.
Как-то вечером, поужинав тушёной капустой, которую она приготовила утром, перед работой, Лида едва успела добежать до туалета и её вырвало.
 - Вот мать! Так наготовила, что и саму стошнило. Смотри, как бы и нас не отравила, с неё станется. А чо? Перетравит всех и заграбастает нашу квартиру, не поедет ведь назад в деревню. Сдалась она там кому.
 - Что, стошнило? - выпучив глаза заголосила свекровь-  ой, не приведи Господь!
 - Ты чо, взбеленилась-то, мать?
 - А ты, дурак, ещё не понял ничего?
   Свёкор изменился в лице.
 - Кажись, понял! Ах ты, тварь, бесстыжая! Что надумала!
 - Да что я вам сделала плохого? - не понимала обрушившееся на неё негодование Лида - я всё убрала, вычистила, зачем ругаетесь!
   Она была не готова к такому событию и действительно ничего не могла понять.
   На следующий день свекровь куда-то ушла, а у Лиды был отгул, и она штопала свои расползающиеся просто чулки, приводила в порядок постиранное накануне бельё. В дверь комнаты бочком вошёл свёкор. Глазки его забегали,  на губах появилась гаденькая улыбочка:
 - Ты чего делаешь, может мы с тобой тово? Тебе же теперь всё равно,- полушёпотом говорил он и мелкими шажками продвигался к постели, на которой сидела Лида.
 - Что вам надо? Я кричать буду! - страшная догадка пронзила мозг. Так вот в кого их сыночек - насильник!
   Свёкор коршуном налетел на Лиду, повалив на постель, принялся мять её тело, сопя и подхихикивая. Она не на шутку испугалась и с силой вонзила в его бедро штопальную, как говорили «цыганскую» иглу, которая была у неё в руках. Свёкор взвыл и осел на пол. Увидев у Лиды иглу, он не на шутку испугался, а она нацелилась ему в глаз:
 - Я не шучу. Только подойдите, попробуйте, глаз выколю!
   Свёкор задом выполз в коридор, захлопнув за собой дверь. Там он ещё некоторое время стонал и грозил Лиде, потом, к приходу жены, притих.
   Недели через три, когда стало совсем невмоготу от постоянной тошноты и раздражающих запахов, по совету подруг пошла Лида к врачу, который подтвердил опасения свекрови. Она была беременна.
   В другое время Лида обрадовалась бы материнству, навыки у неё в этом были, вынянчила практически всех своих братьев.
   Но в сложившихся обстоятельствах ей было страшно.
   Пришло письмо от мужа, лично ей пришло.
   Она надеялась, может он смягчился, решил с ней мирно жить, ан, нет. В письме Сергей сообщал, при этом, никак не обращаясь к ней, что встретил девушку, полюбил и желает расторгнуть их брак. В конце письма муж пригрозил, если она добровольно не согласиться расстаться, то ей будет хуже. Лида направилась за советом к тёте.
   Та, выслушав, категорически посоветовала сидеть на месте:
 - Ничего дорогая, никуда они не денутся, тебе ведь жить негде. А появиться ребёнок, это смягчит душу свекрови. У Сергея это просто увлечение, пока он в армии.
   Перед уходом Лиды тётя ещё напомнила, что живут они на виду, что у мужа её прекрасная репутация. И так, мол, случай с изнасилованием племянницы, с неприятными разборками потом, больно ударили по его авторитету. Что нужно думать не только о себе, но, и о, близких.
   Всё, круг замкнулся.
   Лида поняла, она совсем одна, ей никто не поможет.
   Шли дни, и свекровь стала настаивать на аборте, подруги на работе наоборот, ни в коем случае не советовали, напоминая о бесплодии, которое часто бывает потом. Все они жили в переполненном общежитии строительно-монтажного предприятия и были девчонками деревенскими.
   А дома существование становилось просто невыносимым.
   Родители мужа оскорбляли её, провоцировали на скандал и Лида еле сдерживалась. В их лексиконе появились новые слова, оскорбляющие её человеческое достоинство.
   Шёл четвёртый месяц беременности Лиды. Она немного округлилась, появился животик, теперь ей было о ком думать. Родители её мужа заставили переселиться Лиду из спальни в маленькую комнатку, переделанную из кладовки, без окна. Но это её не угнетало. Лёжа в постели, предусмотрительно закрыв дверь изнутри на щеколду, она мечтала, как дождётся семейного общежития после рождения ребёнка, как будет с ним гулять, читать сказки, как....
   Истошный крик спугнул её мечты. Кричала свекровь, громко, до визга:
 - Ой, где мои деньги? Кто их взял, кто посмел? Так долго копила! Опять ты спёр?- кричала она, обращаясь к мужу,- как прошлый раз, да, гад?
 - Что ты, что ты, не трогал я, клянусь тебе! Это всё потаскуха сынова, чувствует, что скоро выгонят её, решила запастись. На всё идёт, чтобы захомутать нашего парня!
   Эти слова упали, как зёрна в благодатную почву на душу свекрови, когда муж упомянул о сыне. Она кинулась к закрытой двери комнаты невестки и принялась колотить кулаками в неё.
 - Небось, твои деньги пересчитывает, вот и закрылась, дрянь такая!- подливал масла в огонь свёкор.
 -А! Точно, ломай дверь!
   Услужливый муж быстро принёс топор, которым принялся отжимать хлипкую дверь. Лида в комнатке зажалась в углу на кровати, съёжившись. Наконец дверь распахнулась, и разъярённая свекровь ворвалась внутрь. Она, без лишних разговоров схватила Лиду за волосы, за её длинные косы и, стянув с постели, выволокла в зал. Там она принялась размашисто хлестать молодую женщину по щекам, при этом крепко левой рукой держа за волосы, накрутив их на руку. Вырваться не было никакой возможности.
 - Постой-ка, я ей тоже отвешу, есть за что.
   Подскочил свёкор и принялся бить пинками, с размаху, невестку, скрюченную на полу.
 - Только не живот, только не живот!- шептала Лида поджимая ноги и прикрывая руками то, самое ценное, что было у неё в жизни.
   Вскоре в глазах у неё поплыли разноцветные круги, потом всё затуманилось, резкая боль пронзила низ живота и она потеряла сознание.
   Очнулась Лида всё там же, на полу, только вокруг были не разъярённые, брызжущие слюной лица родственников, а люди в медицинских белых халатах.
Она лежала в луже крови, лицо горело от пощёчин, которыми ещё недавно так щедро наградила её свекровь, тело всё тупо ныло.
   В общем, лишилась Лида своего будущего ребёнка, лишилась надежды на счастье.
   В больничной палате, дни тянутся медленно, есть время обо всём подумать и принять решение:
 - Я не вернусь к ним в дом, хватит меня терзать! Возьму только вещи свои и, будь что будет!
   Когда её выписали, то выйдя на морозный воздух, остановилась Лида на больничном крылечке, вдохнула поглубже, как перед прыжком и пошла на автобусную остановку. Медленно поднималась она по лестнице, долго стояла в раздумье перед дверью квартиры где совсем ещё недавно так дурно с ней обошлись. Набравшись смелости, она решительно позвонила. Дверь открыла заспанная свекровь:
 - А, это ты явилась? Забирай свои шмотки и проваливай. Нам, такая не нужна!
   Поджав губы и сложив руки на толстом животе надменно добавила:
 - Нам Серёженька другую, хорошую невестку привезёт, да ещё и с образованием!
   В коридоре, в углу, стоял маленький чемоданчик Лиды. Свекровь двинула ногой его в сторону невестки:
 - Вот всё твоё, забирай, голодранка.
   Лида молча взяла чемоданчик и направилась к выходу.
 - Только бы сдержаться, только бы смолчать,- уговаривала она себя.
   Уже закрывающей дверь невестке, свекровь в спину прошипела:
 - Деревня тупая! Чеши в свой колхоз!
   Лида резко обернулась.
   Дверь тут же захлопнулась, заклацали запирающиеся изнутри замки.
   Выйдя на улицу, Лида решительно пошла на железнодорожный вокзал, купила в кассе билет и села в подошедший поезд.
   Старик слушал рассказ, не перебивая, не вставил ни одного слова, только изредка вздыхал, приговаривая:
 - О, цеж лишенько! О-хо-хо!
   Как бы он хотел пожалеть, погладить её по голове, сказать много добрых слов этой, по сути совсем девчонке. Душа его плакала от сострадания, но он не предпринимал никаких действий, зная как легко можно спугнуть доверительность и откровение. Главное она выговорилась, теперь будет легче и она сможет, здраво рассуждая принять правильное решение.
   Было далеко за полночь, наконец улеглись, но сон не шёл. Старик долго ворочался с боку на бок, тяжело вздыхал. Лида притихла на своей полке. Вдруг, неожиданно он заговорил:                - Я с войны вернулся не враз писля Победы, ще поволялся по госпиталям. Та и не було куды. Немцы усе сило спалылы, вбылы матку, молоду жинку, усих. А я тильки перед войной женился, за два дни. Ехал у поезди, не знамо куды. На душе дренно, як жить - не ведаю. Взял и сошёл на каком-то неизвестном полустанке. Подумал, це ж везде люды живуть. Так и сложилося у мэнэ. Жинка добра, диты, внуки вот, свое хозяйство, суседи дуже уважають. Нэ пропал.
   Лида ничего не ответила, может быть уснула?
   Наконец и старик задремал, умаялся, готовясь к поездке.
   Проснулся он от резко лязгнувшей двери купе, она   открылась. В проёме, в ореоле солнечного света, появилось улыбающееся лицо проводницы:
 - Чай брать будем?
 - Будэмо, будэмо. Нам тры.
 - Так много?
 - Мени два, та дивчине одын.
 - Какой дивчине, попутчице Вашей? Так она рано утром сошла.
 - Як сошла, где?
 - Да на каком-то полустанке, напарница ей открывала, а я вздремнула часок. Сейчас Вам чаю принесу.
   Поезд, стуча колёсами на стыках рельсов, набирал скорость. За окном мелькали занесённые снегом перелески, поля, полустанки и деревушки, утопая в лучах по-весеннему яркого, ласкового и уже тёплого солнца.